Далёкий от эстетики ортодокс: Всеволод Кочетов
№ 2010 / 22, 23.02.2015
Поразительно, но Всеволода Кочетова сегодня никто добрым словом не вспоминает: ни левые, ни правые. Для всех он был точно кость в горле. Это потому, что всегда слишком правильно себя вёл?..
Поразительно, но Всеволода Кочетова сегодня никто добрым словом не вспоминает: ни левые, ни правые. Для всех он был точно кость в горле. Это потому, что всегда слишком правильно себя вёл?..
Всеволод Анисимович Кочетов родился 22 января (по новому стилю 4 февраля) 1912 года в Новгороде. «Севина мать, – вспоминал сосед Кочетовых по Новгороду Мстислав Силуянов, – полька с примесью немецкой крови (мать её была наполовину немкой, наполовину полькой), детство и юность провела в Польше, откуда и вывез её, женившись на ней, служивший в драгунах Анисим Кочетов. А дед отставного драгунского унтер-офицера Кочетова был цыганом, но осевшим на земле и начавшим крестьянствовать».
В Новгороде Кочетовы долгое время снимали почти весь второй этаж на Торговой улице, 12. Но пяти комнат для родителей, двух сыновей – Владимира и Всеволода, а также дочери Валентины и её мужа – судебного химика было явно недостаточно (это при том, что старший сын Константин со своей семьёй съехал на другую квартиру). Возможно, теснота да страшная нужда в конце концов и побудили главу семейства поискать счастья на стороне. Так что Всеволод вырос без отца. И это обстоятельство, естественно, наложило определённый отпечаток на всю дальнейшую его судьбу.
После школы у Всеволода Кочетова большого выбора не было: его взяли лишь в сельскохозяйственный техникум. Хотя сильной любви к деревне он никогда не испытывал. Тем не менее жизнь заставила парня выучиться на агронома. Однако при первой возможности он сбежал в журналистику, став со временем собкором «Ленинградской правды» по Гдовской области. Кстати, жена его – Вера Андреевна Горбилёва – тоже из журналистов (в середине 1930-х годов она работала в Горьковской областной газете и состояла в браке с очеркистом Леонидом Кудреватых).
В войну Кочетов попал в газету Ленинградского фронта «На страже родины». И уже в 1944 году он вступил в партию.
 |
Первые его повести «На невских равнинах» и «Предместье», навеянные военными впечатлениями, появились в печати почти сразу после победы. Но известность ему принесла совсем другая вещь – роман «Журбины».
Эта книга, впервые напечатанная в начале 1952 года в журнале «Звезда», была написана из рук вон плохо. Это только такой циник, как Валентин Катаев, мог заявить: «Всеволод Кочетов великолепно изобразил большой судостроительный завод. Но, оставаясь верным методу социалистического реализма, он изобразил этот завод не статично, а в движении, в росте. В романе Кочетова всё движется, всё изменяется: и люди, и вещи, и здания. Роман с равным правом можно назвать романом производственным и романом семейным. Семейное неотделимо здесь от производственного. Одновременно человек является и строителем завода, и строителем своего личного счастья».
«Журбины» оказались созвучны новым партийным установкам. То, что в кочетовском романе напрочь отсутствовала какая-либо эстетика, власть нисколько не волновало. Главное – писатель пафосно прославлял рабочий класс, который сначала вынес на своих плечах всю тяжесть войны, а потом все силы бросил на развитие отечественного судостроения. Не случайно по книге был немедленно снят фильм «Большая семья». Кроме того, композитор И.Дзержинский взялся на сюжет романа сочинить оперу.
«Журбины» дали старт чиновничьей карьере Кочетова. Уже через год романист возглавил ленинградскую писательскую организацию. В новой роли он запомнился второй «проработкой» опального Михаила Зощенко. Справившись с гонениями на неугодных, писатель пошёл на повышение: в 1955 году его перевели в Москву и назначили главным редактором «Литгазеты».
При Кочетове газета развернулась на все сто восемьдесят градусов. Если Сталин хотел сделать из «Литературки» некий клапан для выпускания пара вечно чем-то недовольной творческой интеллигенции, то Кочетов решил изгнать из неё последние проявления вольнодумства. Писатель сознательно пошёл на обострение отношений с либеральным крылом. Кульминацией борьбы против инакомыслия стала дискуссия по поводу романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым».
Дудинцев своей книгой как бы поднял бунт против бюрократического аппарата. Кочетов усмотрел в этом посягательство на основы строя. В ответ он написал свой роман – «Братья Ершовы». «Здесь нормативность соцреализма, – отмечал потом критик Ст. Рассадин, – демонстрировалась со сладострастием стахановца, не только выполняющего, но и перевыполняющего норму (что по советским обычаям похвально лишь в том случае, если перевыполнение, как было и с настоящим Стахановым, заказано сверху)» (Ст. Рассадин. Советская литература. Побеждённые победители. СПб., 2006).
Кочетов в своём обличительном запале явно переусердствовал. Своим романом «Братья Ершовы» он фактически выступил против нового партийного курса – против «оттепели». Наверху решили, что зарвавшегося писателя надо поправить. Эту деликатную миссию поручили газете «Правда». Но Кочетов никаких намёков не понял. Партаппаратчики тогда вынуждены были прибегнуть к крайним мерам: в 1959 году Кочетова из «Литературки» убрали, его перебросили, кажется, в только что созданный Союз писателей России к Леониду Соболеву.
Кочетов воспринял это как опалу. Позже один из его верных соратников Николай Грибачёв вспоминал: «С Кочетовым я столкнулся в коридоре Союза писателей. И я, и он к тому времени уже нахватали достаточно синяков за «догматизм»… Нашлись ретивые – нас с передовой линии во второй эшелон отодвинуть… Во втором эшелоне не только парятся, там ещё боевому делу учатся».
Однако Кочетов со своим поражением не смирился. Он пробился к ближайшему помощнику Никиты Хрущёва – Владимиру Лебедеву. Это подтвердил потом Елизар Мальцев. Уже осенью 1971 года критик В.Лакшин со слов Мальцева записал в своём дневнике: «Лебедев был близок с кочетовской шайкой и сам дубина. Уверял Мальцева, что «Братьев Ершовых» будут читать и через сто лет». Кочетов убедил Лебедева в том, что творцы «оттепели» только делали вид, будто они целились в эстетику. Огонь был дан по идеологии. И писателю поверили. Уже в конце 1960 года состоялось решение о его назначении в «Октябрь».
Воспрянув духом, Кочетов объявил «последний и решительный» бой либеральным кругам и прежде всего «Новому миру». Дело дошло до публичной перепалки двух редакторов – Кочетова и Твардовского – на двадцать втором съезде КПСС. И что поразительно – делегаты съезда поддержали не ортодокса Кочетова, как ожидалось, а вольнодумца Твардовского. Более того, редактора «Октября» захлопали. «Блистательный провал Кочетова на съезде, – зафиксировал 31 октября 1961 года в своих рабочих тетрадях Твардовский. – За весь съезд – два звонка к заму, возгласы «хватит». Неужели не будет скобок «шум в зале»?» Скобок действительно не последовало. Хрущёвское окружение сделало другие выводы. Напуганное ростом влияния Твардовского, оно вспомнило про излюбленный приём всех властителей сдержек и противовесов и включило в руководящие партийные органы как редактора «Нового мира», так и его оппонента – Кочетова (Твардовский стал кандидатом в члены ЦК КПСС, а Кочетов – членом Центральной ревизионной комиссии КПСС).
Однако на этом противостояние двух редакторов не закончилось. Сразу после партийного съезда Твардовский сдал в набор статью А.Марьямова «Снаряжение в походе», которая просто изничтожала очередной роман Кочетова «Секретарь обкома». По поручению секретаря ЦК Ильичёва в этот конфликт вынужден был вмешаться зав-отделом культуры ЦК Поликарпов. Он назвал статью критика «разносной» и взял Кочетова под защиту.
После этого режиссёр В.Чеботарёв получил срочный соцзаказ экранизировать кочетовский роман. Твардовский, когда увидел фильм, пришёл в ужас. «Фильм о должности, – написал он в своём дневнике, – а не о человеке, культ должности. Отвратительная отчуждённость от «простых людей», хотя внешние и тошнотворные черты «близости к народу», «демократизма» не забыты: здоровается за ручку с охранником при входе в обком, запросто беседует со «своим» шофёром, которого забирает с собой, как положено, при переезде в другую область. Колхозники – щебечущий, смеющийся плоским шуткам высокого начальства ансамблец – ни слова о них как людях, чего-нибудь на свете желающих, кроме выполнения плана поставок мяса и т.п.» (запись от 23 марта 1964 года).
Знающие люди утверждали, будто Кочетов своим романом и фильмом очень хотел угодить своему покровителю Фролу Козлову, которого молва ещё в начале 1960-х годов записала в преемники Хрущёва. «Странное дело, – отмечал в своём дневнике Твардовский, – Денисов [главный герой романа и фильма. – В.О.], положительный по заданию, подобран в смысле обличья, типажа с каким-то роковым сходством с Кочетовым и с Козловым одновременно. Тонкогубое недоброе лицо, тяжкий «энкавэдэшный» взгляд «руководителя», всегда что-то знающего, чего никто больше не знает, и видящего насквозь всех».
Но Кочетов, видимо, просчитался. Никакого преемника из Козлова не получилось. Он оказался замешан в какой-то тёмной истории, и конец его был очень трагичен. После падения Козлова, как считали либералы, следовало ожидать опалы Кочетова. И всё поначалу к этому шло. Писатель с трудом попал в списки делегатов третьего партийного съезда. Потом его не включили ни в какие выборные органы: ни в ЦК, ни в ревизионную комиссию. Твардовский, который тоже оказался за бортом всех списков, ликовал. Он писал в своём дневнике: «И если я хоть знаю, за что не пришёлся ко двору, и давно ждал этого выпадения своей персоны из списка, то каково самочувствие, например, Кочетова, который утрачивает свою полумифическую, но всегда имевшую реальную силу внушения, прикосновенность к высшим кругам, и делал всё возможное, из кожи лез, чтобы удержаться» (запись от 10 апреля 1966 года).
Однако Твардовский ошибся. Кочетов, несмотря на потерю членства в высших партийных органах, удержался не только на редакторском посту. Он сохранил влияние на власть.
После 23 съезда Кочетов продолжал вести себя как бог и царь. Даже аппаратчики из ЦК партии ему были не указ. Писатель упорно, к примеру, не слушал инструктора ЦК КПСС Владимира Ерёменко. Тот впоследствии не раз рассказывал критику Игорю Дедкову, как реагировали на его звонки и приглашения зайти в ЦК на очередную беседу Твардовский и Кочетов. «А.Т. в таких случаях молча выслушивал приглашение, переспрашивал иногда, когда и к какому часу, потом говорил: «Хорошо, буду» – и вешал трубку. Он был человеком дисциплины, и ему не приходило в голову, что голосу из Цека можно не повиноваться, возражать. «Хорошо, буду», приходил, выслушивал, что ему наговаривали, прощался, уходил, иногда сказав что-нибудь вроде того, что вы всё-таки не всё поняли верно, не во всём разобрались, но это говорил спокойно, со вздохом, сожалея больше, чем возмущаясь. В тот же день Ерёменко позвонил Кочетову и тоже пригласил его. Кочетов стал спрашивать, какова повестка заседания, кто докладчик. Я сказал ему, рассказывал Ерёменко, что своими вопросами он нарушает партийную этику, но что, идя ему навстречу, я могу сказать, что повестка такая-то и докладчик такой-то… «Вы все защищаете «Новый мир», – сказал в ответ Кочетов, – и я не приду». Последовало, видимо, что-то возмущённо-удивлённое со стороны Ерёменко, и тогда Кочетов заявил, что он болен и прийти не сможет. Такое разное поведение этих людей Ерёменко считает характерным; сказывались два характера; во всяком случае, очевидное благородство А.Т.» (этот рассказ я привожу по дневниковым записям Дедкова, сделанным 10 мая 1983 года).
Молва утверждала, будто в начале брежневского правления за Кочетовым стоял влиятельный член Политбюро Дмитрий Полянский, который покровительствовал также и Ивану Шевцову. Но Борис Можаев, весной 1968 года побывавший у Полянского на приёме, со смехом рассказывал, как тот вовсю открещивался от редактора «Октября». «Всё время, – приводил Можаев слова Полянского, – мне приписывают Кочетова. А почему, собственно? Я-то в глаза его не видел ни разу». Но вот уже в постсоветское время один из прорабов перестройки Александр Яковлев заявил: за спиной Кочетова якобы долгое время стоял чрезвычайно влиятельный помощник Брежнева – Виктор Голиков.
Кстати, с сотрудниками «Октября» Кочетов вёл себя так же бесцеремонно, нагло и жёстко. Он от всех требовал беспрекословного подчинения. Это ярко подтверждает следующий эпизод, приведённый в книге Бориса Леонова «История советской литературы: Воспоминания современника» (М., 2008): «Критик Николай Михайлович Сергованцев рассказал, что в середине 60-х годов, когда он работал в редакции журнала «Октябрь», как-то вызвал его в кабинет главный редактор журнала Всеволод Анисимович Кочетов. «Только я появился на пороге, Кочетов спросил: «Коля, а как ты относишься к онученосцам?» Я удивился: «А кто это такие?» – «Как это кто? Алексеев с его «Вишнёвым омутом» и Стаднюк со своими «Людьми», которые «не ангелы». И тут же, не дожидаясь моего «отношения», предложил: «Напиши-ка о них статью». Я знал, что Кочетов не очень-то по-доброму относился не только к крестьянам, хотя и начинал свой путь в большую литературу с романа «Товарищ агроном», поскольку сам некоторое время работал агрономом. Весьма прохладно принимал он и сочинения своих собратьев по перу, в которых те «плакались» по деревне. Долго мучился я. Понимал: если они – «онученосцы», стало быть, статья должна быть не просто критической, а в целом отрицательной в оценке нравившихся мне романов «Вишнёвый омут» Михаила Алексеева и «Люди не ангелы» Ивана Стаднюка. Нет, не по мне эта задача: лукавить не мог и не хотел. А потом спустя некоторое время пришёл к Кочетову и сказал: «Извините, Всеволод Анисимович, но я не смогу написать про «онученосцев». Он глянул на меня и молча согласился: «Живи, мышь!»
В сентябре 1969 года Кочетов в своём же журнале опубликовал свой же роман «Чего же ты хочешь?». Строго говоря, романом эту вещь можно было назвать лишь при большом воображении. У Кочетова получился раздутый до неимоверных объёмов обычный газетный фельетон, страстно обличавший очередную идеологическую диверсию Запада против советской молодёжи. Другое дело, фельетон был написан очень топорно и вызвал у народа лишь приступ смеха.
Зато не до смеха оказалось «новомирцам». 22 сентября 1969 года Твардовский записал в своём дневнике: «Дементьев вычитывал мне некоторые места из новой штуки Кочетова. Устами положительного отца разъясняется положительному сыну, что едва ли не первым условием нашей победы была ликвидация пятой колонны, то есть 37-й и 39-й годы. В чьих-то ещё устах сетования о голубе, заменив<шем> серп и молот. Намёки, «личности», подсказки, науськивания. И вместе с тем едва прикрытое («Я не тебя имею в виду, ты понимаешь меня») неприятие нынешнего руководства (или части его), которое, мол, «ни либералы, ни консерваторы. Отчётливый призыв к смелым и решительным действиям по выполнению и искоренению «отдельных», то есть людей из интеллигенции, которые смеют чего-то там размышлять, мечтать о демократии и пр. Очень сходное всё с тем, что говорил Щербина («наш КГБ – богадельня», «поставить 1 миллион к стенке – и всё будет ясно и спокойно»). Это уже никакая не литература, даже не плохая, – это общедоступная примитивно-беллетристическая форма пропаганды подлейших настроений и «идей» с ведома и одобрения. Дементьев говорит, что уже в киосках не достать № 9 «Октября»; давал мне чистый (без подчерков Лакшина и др.). Лакшин, говорит Дементьев, считает, что если это не будет обрублено в печати, то через два (?) года нам быть на виселице».
Власть на всякий случай сразу же от кочетовского романа отмежевалась. Но не все в это поверили. «Новомирец» Лев Левицкий писал в своём дневнике: «Независимые писатели вроде Солженицына – бельмо на глазу. Другое дело – Кочетов. Прекраснодушные фантазёры, не перестающие верить в торжество здравого смысла, усыпляют себя сказочками, что последний роман Кочетова пришёлся не ко двору. Смешно слушать это. Этот роман представляет собой беллетристическую разработку ходячих идеологических штампов. То, что он топорен и художественно тщедушен, может смутить строгий литературный вкус. Но до вкуса ли? Роман рассчитан на чиновного читателя – и читатель этот будет руки потирать от удовольствия. Даже в Италии, где поначалу был сильный шум по поводу изображения Витторио Страда, у Кочетова нашлись адвокаты, считающие, что Страда – ревизионист и, следовательно, поделом ему. Те, кто сегодня бьют прямой наводкой по Солженицыну, ни капельки не шокированы примитивностью кочетовского письма. Эта примитивность не только опирается на мифологию, но и питает её. Обнажение мифа имеет в глазах его носителей хотя бы то неоспоримое достоинство, что он получает дополнительное подтверждение. Миф – всякий миф, а социологический в особенности – имеет противников. Но ими оказываются не те, кто аляповато его раскрашивает, а те, кто апеллирует к смертельному врагу мифологии – действительности. Задушевных читателей такой литературы – тех, на кого он рассчитывал, стряпая своё сочинение, и с кем он попивал чаи или что-нибудь покрепче – Кочетов приведёт в состояние, близкое к восторгу. Вот уж о ком не скажешь, что он даром свой хлеб ест или даром получает ордена. Заслужил. Заработал усердием и понятливостью. Не исключено, что публично Кочетова слегка пожурят, но сделано это будет только для видимости. Надо погасить бушующие страсти. Надо показать, что верховные начальники, как Господь Бог, существа надмирные. Они не с этими и теми, а над этими и теми. Они вершат правосудие. На глазах у них повязка, как это и положено Фемиде. Но она слегка сползла в сторону, приоткрыв один глаз, которым они чуть-чуть подмигивают Кочетову. На сцене показная выволочка, правда, настолько мягкая, что больше похожа на отеческий наказ. За кулисами же – благодарное рукопожатие».
Я думаю, Левицкий во многом ошибался. Никакой показной выволочки не было. Ну, да, Юлиан Семёнов всем рассказывал, что новый партийный идеолог Пётр Демичев якобы изрёк: «Роман Кочетова – антипартийное произведение». Но Семёнов не уточнил, где эти слова прозвучали. Публично высшее партийное руководство Кочетова нигде не осудило. А о кулуарных разговорах знали лишь единицы.
Официально Кремль вмешался в ситуацию лишь после письма Михаила Шолохова. 11 ноября 1969 года советский классик лично обратился к Брежневу. Он писал: «Пo литературным делам мне хотелось бы сказать об одном: сейчас вокруг романа Вс. Кочетова «Чего же ты хочешь?» идут споры, разноголосица. Мне кажется, что не надо ударять по Кочетову. Он попытался сделать важное и нужное дело, приёмом памфлета разоблачая проникновение в наше общество идеологических диверсантов. Не всегда написанное им в романе – на должном уровне, но нападать сегодня на Кочетова вряд ли полезно для нашего дела. Я пишу об этом потому, что уже находятся охотники обвинить Кочетова во всех грехах, а – по моему мнению – это будет несправедливо. Ваш М.Шолохов».
Однако реакция Кремля оказалась неадекватной. Сильней всех пострадал литературовед Зиновий Паперный. Ему не простили запущенную в «самиздат» ядовитую пародию. «Чего же ты хохочешь, читатель? – вопрошал Паперный. – Ну чего ржёшь, спрашиваю? Знаешь, чем это пахнет?.. Молчишь?!.. Ладно, мы с тобой по-другому поговорим!» Разговор оказался коротким: Паперного исключили из партии.
Чуть позже, 6 мая 1970 года Игорь Дедков записал в своём дневнике: «В этих идиотских сочинениях (Шевцов, Кочнев, Кочетов) надо бы рассмотреть сначала систему ценностей, защищаемых и рекомендуемых (тип человека, нравственные и политические принципы и т.д.). Затем важно само содержание изображаемой действительности (иерархия, противоречия, настроение и т.д.). И, наконец, система ценностей отвергаемых и развенчиваемых. То есть анализ должен не касаться по возможности мнимой «художественности» вещей. Сочинения эти важны как идеологические документы времени».
Кстати, в Москве отдельной книгой кочетовский роман «Чего же ты хочешь?» так и не вышел. Издали эту вещь в виде книжки лишь в Минске по личному разрешению Петра Машерова, имевшего в брежневском партбюро репутацию главного борца с сионизмом.
Интересно, что спустя три десятилетия некоторые литературоведы объявили Кочетова родоначальником концептуализма. Евгений Попов на полном серьёзе утверждал, что роман «Чего же ты хочешь?» своим правоверным пафосом «разоблачал гомо советикус похлеще любого соцарта. Пригову с Сорокиным и не снилось такое».
В последние годы Кочетов тяжело болел. У него обнаружили рак. Вытерпеть все боли оказалось выше писательских сил. И 4 ноября 1973 года он покончил жизнь самоубийством.
После гибели писателя родные почти весь его архив продали Ленинской библиотеке.
Вячеслав ОГРЫЗКО
Спустя 50 лет прочитал роман Кочетова “Чего же ты хочешь”. Замечательное, уникальное для своего времени, произведение. Актуальное сейчас как никогда, для переосмысления культурной политики в нашей стране. Автор этой статьи, вы жалкий неудачник и клеветник, и ваша попытка очернить мастера не удалась.
И не только для своего времени. Он был очень умелым прозаиком, а иногда – просто мастер.
А главное – редкий случай: писатель и человек с твердыми убеждениями, которые он не скрывал. Можно с этими убеждениями соглашаться или нет, но уважать человека за твердость и последовательность – значит, поступать по чести.
Прочитал статью. Мерзкое послевкусие. Статья подлая, пропитанная клеветой. Всеволод Кочетов мог быть правым или нет, но он никогда не был приспособленцем. Он не колебался вместе с генеральной линией, а оставался верен своей совести. Искренне переживал за страну, за будущее социализма (как уникального явления, которое хотят уничтожить). Потому был неудобен многим, в том числе и партийным иерархам. Как выясняется, он и сейчас актуален, как ни удивительно – эта подленькая статья, тому подтверждение.
Судя по тому, что на Кочетова до сих пор наезжают за этот роман и при этом обязательно повторяют, как мантру, что покончил с собой он из-за рака, – к гадалке не ходи, книга совсем не “бездарная” и заслуживает внимания, а травля была космических масштабов и, вероятно, повлияла на здоровье писателя и его самоубийство.
Тимур, а я знаю, почему Вы употребляете термин “подленькая” по отношению к прочитанной Вами статье.
Потому, что такое обзывание – уголовно ненаказуемое деяние.
Вот Вы назвали статью “подленькой” – и ничего Вам за это не будет.
И если я назову Ваш отклик “гнусненьким”, – мне за это тоже ничего не будет.
Поэтому скажу прямо: гнусненький, однако, у Вас отклик на статью, Тимур.
Гнусненький, подленький, скверненький, паскудненький.
Вот Вам!
Нравится?