Русская литература при смерти?

№ 2010 / 24, 23.02.2015

Вя­че­сла­ва Су­ка­чё­ва бла­го­сло­вил в ли­те­ра­ту­ру Вик­тор Ас­та­фь­ев. Как это про­изо­ш­ло?
– До­воль­но про­сто. Го­ду в 72–73-м в го­род­ке Амур­ске я ку­пил кни­гу «Яс­ным ли днём», про­чёл – и на­пи­сал ему пись­мо. Рас­ска­зал, чем имен­но мне книж­ка по­нра­ви­лась, и при­ло­жил два сво­их рас­ска­за.

Вячеслав СУКАЧЁВ

Вячеслава Сукачёва благословил в литературу Виктор Астафьев. Как это произошло?

– Довольно просто. Году в 72–73-м в городке Амурске я купил книгу «Ясным ли днём», прочёл – и написал ему письмо. Рассказал, чем именно мне книжка понравилась, и приложил два своих рассказа. Честно говоря, не ожидал какого-то ответа, но через месяц ответ пришёл, и когда я увидел подпись – Астафьев, это был шок. Я ходил по квартире и никак не мог решиться прочесть его письмо, потому что понимал: это – судьба! Виктору Петровичу рассказы понравились, он меня похвалил и сказал, что обязательно надо работать, писать дальше.

– Сегодня уже абсолютно ясно, что Астафьев не только дал нашей литературе ряд собственных великолепных произведений – от «Перевала» и «Кражи» до «Весёлого солдата», но помогал молодым талантам обустроиться в литературе. Вами он занялся на зональном Иркутском совещании молодых писателей в 1974-м. Как вы попали именно на его семинар?

–Я-то раньше думал, что Астафьеву дали список участников семинара, он увидел знакомую фамилию и… Но ничего подобного! Просто прихоть судьбы ещё интересней. По семинарам нас распределили организаторы совещания, и волей случая я попал именно в семинар Виктора Петровича. А встретились мы с ним в первый же день. Нас с Володей Кореневым из Комсомольска и Романом Шойхетом из Биробиджана поселили в одном номере. Часов в пять вечера раздаётся телефонный звонок. Трубку берёт Володя и говорит мне – тебя! А у меня в Иркутске в то время ни одного знакомого. Беру трубку. «Сукачёв? – Сукачёв. – Это Астафьев…» Ё-моё! У меня чуть трубка не вылетела из рук… Спросил, не занят ли я, и попросил подойти к нему в номер. Прихожу: в сторонке у окна сидит Валентин Распутин, а в центре за столом Евгений Иванович Носов, Виктор Петрович и Слава Шугаев. Накурено – дым коромыслом! И жаркий спор о повести Шугаева. Меня пригласили к столу, налили добрую стопку и, кажется, забыли обо мне. Но во весь вечер я нет-нет да и ловил на себе короткие, внимательные взгляды Астафьева: ну, мол, что тут за гусь к нам препожаловал? На самом семинаре он меня среди других не особенно-то и отмечал, наоборот – критиковал. У меня в одной рукописи героями были таёжные бичи, и ему показалось, что я слишком уж воспеваю эту категорию людей, что они не стоят внимания молодого литератора, хотя среди его повестей и рассказов таких людей – предостаточно. Между прочим, такая деталь: как только он меня «разнёс», разрешил мне закурить прямо на семинаре: «Ладно, – говорит, – досталось тебе на орехи, закури…»

–Вы часто встречаетесь с Валентином Распутиным? О чём разговариваете?

– В последний раз с Валентином Григорьевичем Распутиным мы виделись осенью прошлого года в Иркутске. Писательские встречи там организует местная писательская организация и, в отличие, скажем, от Хабаровской, там ежегодно проводятся выезды и в малые города, и в районы области. Встречаются с народом, обсуждают книжные новинки, читают стихи. Слава Богу, там всё это сохранилось, а вот у нас в Хабаровске писательская организация во главе с М.Асламовым и краевое министерство культуры во главе с министром В.Федосовым упорно делают вид, что это невозможно, что нет денег, что мы беднее церковной крысы… Но так случается только тогда, когда люди просто сидят не на своём месте. Что удивительно, там хорошо знают и читают наш журнал «Дальний Восток», даже – в сибирской глубинке!.. Но во всех этих поездках Распутин не участвует – не позволяет здоровье. Мы с ним встречались у него дома… О чём был разговор? Раньше мы могли говорить о чём угодно – о литературе, об общих друзьях-товарищах, а сейчас как-то так получается, что мы больше говорим о бедственном положении литературы.

В прошлом году так совпало, что ещё до нашего отъезда по домам Валентину Распутину пришёл вызов от премьер-министра Путина. Помните, та знаменитая встреча писателей с Путиным 7 октября 2009 года, когда премьер решил встретиться с писателями и порасспросить об их нуждах? Я был свидетелем того, как к Распутину пошли сибирские «ходоки-литераторы» с просьбой задать вопросы премьер-министру. Какие это были вопросы? О толстых журналах, например, о том, что писатели нищенствуют, а у них ведь есть и семьи, о новом Законе о творческих союзах, о макулатуре в ярких обложках – обо всём! Валентин Григорьевич взмолился: дорогие мои, я смогу задать один, максимум два вопроса, давайте вместе выбирать – какие? Долго совещались и решили, что главный вопрос – о российских литературных журналах: что с ними делается, с их тесными корпоративными кружочками и «непрозрачными задачами», – это ведь беда для всей нашей национальной литературы. Второй вопрос – о творческих союзах: когда-то же надо к чему-то приходить. Проект Закона восемь лет лежит в Думе, и ничего не делается… Встреча с нашим руководителем показала, что всё это было бессмысленно, что можно было Валентина Григорьевича туда и не провожать… С его-то здоровьем. А вообще к Валентину Распутину ходоки со всей Сибири тянутся со своими проблемами: нищета, бездуховность, безработица. Главное – люди потеряли всяческие ориентиры, и он за всё это переживает, пытается хоть что-то делать… Так что – вот такие у меня с ним разговоры. К сожалению, всё меньше о творчестве…

– Тем не менее следующий вопрос уже о собственно литературе. У вас более двадцати книг, а с переизданиями – трудно подсчитать. Они стали предметом исследования критики и литературоведения, где есть высказывания о том, что некоторые ваши произведения, прежде всего рассказы 70-х – 80-х годов, лежат в русле хорошо известного явления – «деревенской прозы», тех же Распутина и Астафьева. А я бы добавил, что некоторые из ваших рассказов, а также повестей и романов, например, «Приговорённая замуж», во многом перекликаются и с течением, называемым «городская проза». Прежде всего с «Московскими повестями» Юрия Трифонова. Может быть, вы и сами ощущали, что работаете в русле таких простых терминологически, но таких сложных сущностно (ведь та же деревенская проза – это не просто тема, а целый мифо-поэтический мир) явлений? А если да, то накладывало ли это дополнительную ответственность, а посему – тяжесть, некий гнёт?

– Любопытный вопрос. Здесь стоит самому с собой поразмышлять. О чём-то подобном я, конечно же, и раньше думал, но сознательно никогда такой задачи не формулировал. Мол, хочу куда-то влиться, в состав «деревенщиков», например, и именно в таком составе работать. Что вот «Любава» будет у меня «деревенской», а повесть «Военная» – подключит меня к другому «составу»… Да нет же! Я просто работал в естественной для себя теме. Я родился и первые свои 16 лет прожил в деревне, поэтому я совершенно деревенский человек, и таковыми поначалу были все мои герои. Да и в целом во всех моих книгах большинство героев – люди с деревенской пропиской и деревенской судьбой. Вот это – точно! А если учесть, что я принадлежу к тому сорту литераторов, что всю свою жизнь пишут себя самого – в той или иной ипостаси, в той или иной, реализовавшейся или нет, возможности, – из того героя мой воротник торчит, у другого – пуговица от моего пиджачка, а у этого замочек-молния от моей вельветовой курточки, которую мне на 15-летие подарили, то как бы я мог от этого уйти? И вряд ли я могу сказать, что вышел из такого разряда писателей, как Трифонов, Грекова, Сёмин и так далее. Другое дело, что когда я сам стал городским человеком, причём – жителем именно большого города, передо мной встали такие же вопросы, как и перед героями Трифонова. И такой на самом деле нетривиальный вопрос: а что же это такое – современный горожанин? Но к пятидесяти годам я вдруг стал возвращаться к собственным истокам: до сего дня я заглядываю не в словарь Даля, а в своё детство, чтобы писать о деревне на языке самой деревни. После 50-ти я даже стал гордиться тем, что знаю, как впрячь в бричку лошадку и что такое чересседельник и подпруга… Жизнь сложна, полифонична, здесь всегда и постоянно, хотя и медленно, одно в другое перетекает…

– Для меня очень интересно, что вы сказали про «состав» и спонтанность выбора темы, потому что, мне кажется, сегодня налицо резкое изменение парадигмы. Сегодня автор, прежде всего молодой и прежде всего «на западе», как у нас на Дальнем Востоке про европейскую Россию говорят, вначале думает, в какой ему влиться «состав», а только потом включает свой ноутбук. А есть ли темы, за которые вы никогда не брались и никогда не будете браться?

– Это фантастика, гламур и то, что называют «фэнтези». Я уважаю, скажем так, классическую фантастику – Алексея Толстого, Герберта Уэллса, Жюля Верна. А вот научная фантастика для меня нестерпимо скучна. Особенно – молодая фантастика, я её просто не понимаю… Но – опять же, жизнь сложна и полифонична, а искусство – вещь неоднозначная и сложная. Ну и ещё я бы никогда не написал так называемого «производственного романа», даже как халтуру, чтобы денег заработать в советские времена, когда на эти романы был самый «сладкий» заказ. Не потому что я никогда не хотел подзаработать, а просто потому что заказ – это рамки, а любые рамки меня замыкают.

– Вячеслав Викторович, во многих интервью с серьёзными литераторами, в толстых журналах, в литературных газетах почти безапелляционно утверждается, что русская литература сегодня больна, и есть попытки узнать диагноз этой болезни. Итак, больна ли сегодня русская литература, и если да, то чем?

– Это вопрос вопросов, и на самом деле для меня очень больной. Я могу ответить жёстко, и эта жёсткость продиктована не тем, что я какой-то там злопыхатель, а тем, что я слишком много отдал литературе и слишком в неё погружён. Сегодня русская литература не просто больна, а при смерти. Не случайно в нашем разговоре Валентин Распутин обмолвился, что жить литературе осталось лет двадцать – не больше! Почему? Да потому, что сегодня она вообще ничего не решает. Извините, но мы привыкли к тому, что русская литература всегда что-то решала: она направляла и корректировала жизнь, отвечала на конкретные вопросы и при надобности – сама задавала их. Не буду говорить о «Слове о полку Игореве» и «Задонщине», скажу о своём поколении. В конце 60-х, в 70-е годы появилась повесть Валентина Распутина «Деньги для Марии» – и мы увидели целый пласт проблем, во всяком случае, все поняли, что деревня стала черстветь, замыкаться сама в себе… Это был удар в колокол, который услышали все. И когда я стал писать свои ранние вещи, ту же «Любаву», этот набат звучал у меня в сердце. Все вместе мы пробовали решить эту проблему, спасая наши деревни от затоплений и пожаров… Мы, будучи молодыми писателями, не просто переходили из редакций на вольные хлеба, от семинаров молодых к «взрослой» жизни, – мы точно знали, что вливаемся в общий процесс, и от каждого из нас что-то да зависит. Что каждый из нас обязательно вложит свою маленькую частичку в общее дело, и жизнь, пусть и немного, но станет лучше. Сегодня этого нет – литература сегодня ничего не решает! «Решает» сегодня эстрада, кино, особенно – телевидение, – но что они «решают»? Куда они нас, и особенно молодежь, зовут? Не буду говорить, это общеизвестно… Литература начинается с личности писателя, а если об этой личности никто ничего не знает – нет и литературы… И вот вам пример. В марте этого года отмечал юбилей Володя Личутин, замечательный русский писатель. Его повести 70-х годов – о деревне русского севера и сама деревня русского севера как часть русской души… Так что же было в марте? Портреты Личутина! В «Лит. газете», в «Лит. России», в «Нашем современнике»… Можно было бы и размером с девятиэтажный дом в центре Москвы его портрет повесить – это ничего не изменит. Никто, кроме десятка личных друзей, включая друга-критика Володю Бондаренко, никто Володю Личутина не знает, не читает и интересоваться им не хочет, а значит, не знает в достаточном объёме ни русскую деревню, ни русскую душу… И даже не хочет ими интересоваться. И я считаю, что виновата в этом прежде всего политика нашего государства! И те, кто эту политику конкретно вершат – наши коноводы…

– Культура сейчас у нас не по форме, а по сути дела отделена от государства, в истории так иногда бывает. Но как она ведёт себя сама по себе? Вот в самой популярной в русском Интернете энциклопедии «Википедии» о настоящем писателе Владимире Личутине – пять строчек. А о «вечно начинающем поэте» Макаревиче – двести пятьдесят…

– На недавней встрече с хабаровскими школьниками говорю об Астафьеве – ноль эмоций. Распутин, Носов, Белов – сидят, в пространство смотрят. Кончилось тем, что спрашивают: а Гарик Сукачёв ваш родственник?..

– Но, может быть, какие-то не просто новые, но существенные векторы русской литературы пока латентны, скрыты, слабо обозначены? Может быть, написано что-то такое, что когда-нибудь будет прочитано, и это будет для нашей жизни существенно? Но пока это видно только самым пристальным специалистам?.. Хотя вот Наталья Иванова в первом номере «Знамени» за 2010-й довольно долго говорила о первом десятилетии русской литературы, но я запомнил лишь один тезис: русская литература XXI века пока и не начиналась. Вы с этим согласны? Или новая русская литература уже имеет какие-то перспективные ростки, как по-вашему?

– Я мало в чём могу согласиться с Натальей Ивановой, есть у нас принципиальные различия, разные подходы к литературе, нам нравятся разные авторы, но что касается этого мнения, я его разделяю. Та русская литература XXI века, с образцами которой я познакомился в первое десятилетие – это пока что некий бульон без определённого вкуса. Изысканный набор штампов, кувыркание от Платонова, Хармса к Булгакову и Набокову, перепевы более поздних классиков советской литературы, хождение «в жизнь» по Бабелю и т.д. и т.п.

– Вы входите в жюри «Большой книги». Сколько для этого приходится читать, и, наверное, всё-таки в последних листах что-то можно выделить?

– Я прочёл около ста книг по спискам последних трёх сезонов, и если навскидку перечислить, кого я запомнил… Я могу назвать совсем мало имён. Скажем, «Алексей Толстой» из серии «ЖЗЛ» Алексея Варламова, книга Аллы Марченко об Ахматовой – очень добросовестная, вдумчивая книга, рассказы Дины Рубиной, «Вчерашняя вечность» Бориса Хазанова… В общем, высший балл десять я так и не смог никому поставить. Не за что пока, увы…

– Мы отсюда видим, что на западе страны, особенно в Москве, сегодня всё – политика, экономика, наука и культура – раздроблено на корпорации, партии, тусовки и кружки. Но чуть ли не самой раздробленной на кружки и кружочки оказалась литература. Читателям Центральной России интересно будет узнать, а как с этим на Дальнем Востоке, в частности – в Хабаровске?

– Начнём с Москвы. Да, всё так! Каждый толстый журнал – отдельный чахлый куст, без надежды на какую-либо свежую прививку. Бывает целый номер – ни одного интересного текста. Зато обойма одних и тех же авторов, которые из номера в номер кочуют, одним и тем же персоналиям (нет, не авторам!) премии журнала присуждаются… Такая вот логика, направленная не на читателя и даже не на автора, а на понятие – «свой» или «не свой». Вот и всё! То есть блатные принципы жизни по понятиям вполне проникли в творческие лаборатории инженеров человеческих душ. И, поверьте мне, полностью там прижились. И особенно благодатной оказалась для них московско-питерская почва, вздобренная кремлёвскими сидельцами и радетелями культуры «под Швыдкого», этакая, право, Швыдкоградия получилась, с уклоном в эстрадно-развлекательное шоу. Что касается «задворок империи», может быть, приведу не совсем корректное сравнение, но вот, знаете ли, началась вспышка свиного гриппа, думаешь, что эта зараза за тридевять земель, ан через день – она уже у тебя на пороге… Вот и в Хабаровске среди семидесяти членов двух союзов писателей я, как главный редактор журнала «Дальний Восток», не могу найти человека на должность ответственного секретаря, зав. отделом прозы или зав. отделом поэзии. Я вынужден брать людей, как говорится, со стороны. И знаете почему? Да потому что на следующий же день, как только я возьму кого-нибудь из «союзов», они станут не рукописи читать, а смотреть на имена и с пеной у рта доказывать, что вот этого и эту печатать нельзя, а вот этого и эту нужно обязательно, потому что эти «наши», а эти – «не наши». И всё это идёт, на мой взгляд, от низкого профессионального уровня, от неуверенности в себе – кланами и «кодлами» нападать и защищаться проще… Я бываю в Благовещенске и в Биробиджане, во Владивостоке и в Петропавловске-Камчатском – там точно такая же разобщённость, такие же драчки…

Беседу вёл Олег КОПЫТОВ
г. ХАБАРОВСК