Зачем тревожить многострадальную тень

№ 2010 / 25, 23.02.2015

Хо­те­лось бы при­сту­пить к раз­го­во­ру о на­сле­дии Бе­лин­ско­го по-пуш­кин­ски, «в сей же час», но, бо­юсь, «без пре­дис­ло­вий» не обой­тись.
Как «адепт поч­вен­ни­че­с­кой сек­ты» («блю­с­ти­тель поч­вен­ни­че­с­ко­го пра­во­ве­рия» тож) пе­ред ли­цом «арь­ер­гар­да поч­вен­ни­ков-ор­то­док­сов»

Хотелось бы приступить к разговору о наследии Белинского по-пушкински, «в сей же час», но, боюсь, «без предисловий» не обойтись.

Как «адепт почвеннической секты» («блюститель почвеннического правоверия» тож) перед лицом «арьергарда почвенников-ортодоксов» торжественно заявляю: полемике в моей статье места нет.

На то есть несколько причин. Первая, не самая важная: потребуется время, чтобы Роман Сенчин получше разобрался в значении любимого Ю.Павловым термина «амбивалентный» (см. статью Р.Сенчина «Улыбнуться или ужаснуться?», «ЛР», № 15). Вторая, самая важная: не смею отвлекать Сергея Сергеева от его глубоких раздумий о природе национализма (см. статью С.Сергеева «Павлов как симптом, или Арьергардный провинциализм», «ЛР», № 17). Признаюсь, я искренне стремился понять то, что, по мнению С.Сергеева, «совершенно искренне» не понимает Павлов: «как западник и либерал может быть националистом и русофилом»? И тут со стыдом я вынужден назвать ещё одну причину, сугубо личного свойства: мой мозговой штурм не удался. Видимо, «достоевщина» настолько въелась в меня, что русский либерализм я склонен понимать как «нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию».

С таким настроением, сами понимаете, остаётся только одно: удалиться домой, на свой «обжитый идеологический пятачок», на свою «уютную ортодоксально-почвенническую делянку», пропахшую «затхлым провинциализмом».

Как у всякого «правоверного почвенника» – начётчика у меня есть славянофильски-почвеннический цитатник. Вот, весьма кстати, цитата по поводу «делянки»: «Общечеловеческое дело разделено не лицам, а народам: каждому своя заслуга перед всеми, и частный человек только разрабатывает свою делянку в великой доле своего народа» (А.Хомяков). А вот, для пущей солидности, целых две цитаты, «методу» показывающие: «Каждый народ своим радиусом доходит к центру» (К.Аксаков), «…начали определять русскую историю, а вышла ложь, – ложь потому, что… применяли к ней не тот масштаб, которым мерила сама себя Россия» (Ю.Самарин).

И застучат костяшки счётов – держись, русофобы!

P.S. Лестные характеристики к портрету провинциального почвенника щедрою рукою рассыпаны по всему тексту статьи С.Сергеева. Мне осталось лишь с благодарностью собрать их.

Энергия религиозного и социального бунтарства (включая кратковременный, «аккумулирующий» энергию отрицания, период примирения с действительностью) определила качество всей многогранной деятельности Белинского. Страстная натура «неистового Виссариона», обладающего даром проповедника, словно сошла с листов немецких гравюр эпохи Реформации с тем, чтобы, впитав в себя социальный пафос идей французской революции, окинуть взглядом состояние русской жизни и русской литературы и вынести им свой вердикт.

Молодой литературный мечтатель стремительно разрастается до главной фигуры русского гуманизма, для которой идея личности есть альфа и омега, цель и смысл жизни.

Каждый народ своим радиусом доходит к (уточню мысль К.Аксакова) своему центру. Для русского православного человека таким центром является Бог. На пути к Нему рождается личность, развивая и утверждая себя, – вот исторически сложившаяся центростремительная сила русского народа, вектор его движения. Для западника Белинского таким центром закономерно стала Личность, к достижению которой он самоотверженно стремился проложить русский радиус, формулируя и формируя составляющие русского вектора. В этом стремлении и заключается «русскость» отца отечественной литературной критики и отечественного литературоведения. В этом и специфика центральной, наряду с «личностью», литературоведческой категории «народность», которая, по Белинскому, есть «образ мыслей и чувствований, свойственных тому или другому народу». В определении Белинского нет и не может быть должного уточнения, внесённого Ю.Самариным: «говоря о русской народности, мы понимаем её в неразрывной связи с православною верою, из которой истекает вся система нравственных убеждений, правящих семейною и общественною жизнию русского человека».

Протестантско-реформаторская натура Белинского, избравшего своим духовным отцом Петра I («Для меня Пётр – моя философия, моя религия, моё откровение во всём, что касается России»), органически не принимала идею продуктивности русской православной цивилизации, православного духовного опыта, устоев православного быта.

Не случайно героев пушкинских «Повестей Белкина», счастливо преодолевающих социальные и другие противоречия русской жизни (или выходящих на путь их преодоления) без потрясения основ национального бытия, тем более, героев «Капитанской дочки», возвращающихся вместе с потрясёнными «русским бунтом» основами в русло старой жизни, с её традиционными и спасительными для них ценностными устоями, Белинский откровенно игнорирует, не желая видеть в них проявления столь милой его сердцу пушкинской «лелеющей душу гуманности».

Православие, по Белинскому, не содержит в себе ни грана общечеловеческих идей, препятствует выработке и выражению русского народного личностного начала.

В 1845 году в программной статье «Мысли и заметки о русской литературе» он прямо скажет, что «русская национальность ещё не довольно выработалась и развилась, чтобы русский поэт мог налагать на свои произведения её резкую печать, выражая в них общечеловеческие идеи». Появление «русской мысли» «на весах европейской жизни» Белинский отодвигает в будущее. Спустя 35 лет И.Тургенев в своей Пушкинской речи (1880), отказывая Пушкину в праве считаться поэтом всемирной значимости, почти слово в слово повторит данный пассаж Белинского. Он также будет ожидать прихода русского художника слова – «неведомого избранника», который обретёт право называться всемирным поэтом. Слова эти произносились И.Тургеневым в тот момент, когда русская литература уже явила миру не только Пушкина и Гоголя, но уже и Л.Толстого, и Достоевского.

Расставаясь с жизнью, Белинский продолжает верить в «великую будущность России» и ожидать рождения русской народной личности, сдерживая своё нетерпеливое ожидание мыслью о том, что России жить «века, может быть, тысячелетия». Всего полтора века минуло после ухода Белинского. Территориально Россия сжалась, как шагреневая кожа, русский народ, личностного рождения которого так ожидал Белинский, стремительно сокращается в своей численности, катастрофически теряет свою пассионарность. Очередной «модернизации» менталитета (а это произойдёт, если таковая личность «народится») он просто не выдержит.

Так зачем же разрушать канонический образ «пламенного» демократа, «народного заступника»? Хотя бы затем, чтобы новый Некрасов больше не мог петь над колыбелью нового Ерёмушки (если тот ещё, конечно, появится на свет) таких песен:

В нас под кровлею отеческой Не запало ни одно Жизни чистой, человеческой Плодотворное зерно.

Зачем тревожить «многострадальную тень» Белинского, давно уже ставшего «добычею тленья»? Есть область борьбы идей, которая не знает забвенья. Есть судьбы России, стоящей над пропастью. Имя Белинского с искренней (или неискренней) любовью ещё долго будет звучать из уст представителей весьма пёстрого спектра современных «левых», отрицающих «саму сущность наших вещей», стержневые традиционные духовные ценности русского народа.

Андрей БЕЗРУКОВ,

г. АРМАВИР

Андрей Александрович Безруков – доктор филологических наук. Профессор Армавирского госпедуниверситета. Специалист по девятнадцатому веку.