Проигранная битва
№ 2010 / 30, 23.02.2015
В 50-е годы прошлого века имя Галины Николаевой гремело на всю страну. Её романы «Жатва» и «Битва в пути» заполонили всю Восточную Европу. Литературные генералы цитировали писательницу во всех своих докладах.
 |
| Галина НИКОЛАЕВА |
В 50-е годы прошлого века имя Галины Николаевой гремело на всю страну. Её романы «Жатва» и «Битва в пути» заполонили всю Восточную Европу. Литературные генералы цитировали писательницу во всех своих докладах. Не удержался от хвалебных песен и критик Александр Макаров. Он писал: «Галина Николаева обладала завидной способностью зачерпнуть в самой гуще народной своим писательским ковшом то новое, чем полнится жизнь народа, увидеть эту жизнь в её контрастах, рассказать об этом «словами горячими, горькими, радостными, гневными, кипящими». Она была ненасытна в своей жажде познания и освоения жизни в её движении и противоречиях, в желании упорядочить её согласно своим представлениям о том, какою должна быть и сама жизнь, и её хозяин – советский человек, в своём неутолимом стремлении всегда быть на решающем направлении борьбы. Неутолимость и ненасытность двигала её пером, её сердцем и беспощадно сжигала его. Как и для её героини Насти Ковшовой, для неё – «что широко, то и по плечу, что трудно, то и посильно, что высоко – то и по росту!». Иной достойной меры характера она не принимала. И так же, как её юная героиня, жила в состоянии какого-то повышенного внимания, ожидания». Но ожидания оказались чересчур завышены и во многом не оправдались.
Настоящая фамилия Николаевой – Волянская. Она родилась 5 (по новому стилю 18) февраля 1911 года в деревне Усманка Томской губернии. Её отец – Евгений Иванович Волянский происходил из шляхтичей. В Сибирь он попал не по собственной воле, а за свой бунтарский характер. Уже в ссылке ему полюбилась дочка бывшего золотоискателя Мелетина Баранова. Впоследствии Волянский выучился на юриста, а его жена стала учительницей. Но их брак оказался непрочным. В 1927 году родители Галины разошлись.
Сразу после школы дочь Волянских поступила в Омский медицинский институт. Видимо, тогда же она познакомилась с большим начальником из горплана Александром Портновым. Но в 1930 году Портнова неожиданно перевели в Горький. И вот тут Галина допустила первую серьёзную ошибку. Зная характер своей матери, она должна была всё сделать, чтобы оставить мать в Омске и уехать в Горький к мужу в одиночестве. Но мать настояла на своём решении, она тоже вслед за дочерью поспешила на Волгу и очень быстро молодых, что называется, допекла. Короче, в мае 1934 года Портнов и Галина развелись.
Закончив в 1935 году медфак Нижегородского университета, Галина Волянская попросилась в аспирантуру. Её взяли на кафедру фармакологии. Но до диссертации дело не дошло. В тридцать седьмом году чекисты арестовали её отца и бывшего мужа. Отца потом этапировали в лагерь, но главное – оставили в живых. А Портнова расстреляли. Начальство предложило Волянской по-тихому уволиться. Позже добрые люди помогли ей устроиться преподавателем в какой-то захудалый техникум.
Своего второго мужа Волянская встретила уже перед войной. О нём она потом очень коротко рассказала в автобиографическом рассказе «Гибель командарма». «Муж был красивый, смуглый, весёлый… Он был инженер и прораб… он мог дышать только в атмосфере стройки. Кроме того, он был ругатель и плут…». Но потом вновь вмешалась мать Волянской, и новая семья оказалась на грани распада. А потом началась война.
«Во время войны, – сообщала Волянская в своей автобиографии при вступлении в 1951 году в Союз писателей, – работала сначала в системе УНКВД в качестве врача, потом в госпиталях Северного Кавказа. В течение нескольких месяцев осенью 1942 года работала в качестве вольнонаёмного врача на санитарно-транспортном судне № 56. Вывозила раненых из Сталинграда. Уволена вследствие аварии судна».
Однако Волянская ни в чём виновата не была. «В ту ночь, – рассказывал младший лейтенант Алексей Сухотин, – когда над санитарным пароходом кружились гитлеровские стервятники, и бросали бомбы, и строчили из пулемётов, перед лицом смертельной опасности тов. Волянская дала свой спасательный пояс раненым, хотя сама плавать не могла. И когда все сошли на берег и попрятались в кусты, а нас четверых тяжелораненых – нести было нельзя и мы остались на пароходе, то тов. Волянская и Прыгунова Лена нас бросить отказались, хотя мы их и отсылали. Они всю ночь были с нами на пароходе, в опасности успокаивали нас» («Горьковская коммуна», 1942, 16 октября).
После трагедии, происшедшей с плавучим эвакогоспиталем «Композитор Бородин», Волянская оказалась в Нальчике в эвакогоспитале № 2442. К стихам её подтолкнула, видимо, пережитая боль. Писала она много. Она признавалась:
Для вас, закрывших Родину телами, Смотревших в смерть, не опуская глаз, Правдивыми, горячими словами Учусь писать. Хочу писать для вас. |
В конце 1944 года Волянская рискнула свои неумелые стихи о войне отправить в «Литературную газету», приписав на конверте: «Поэту Н.Тихонову. Если он жив». Письмо попало лично адресату. Он сразу ответил: «А я не умер, я жив. Меня не так легко оказалось свалить с ног. Ни трёхлетняя блокада Ленинграда, где я был всё время, ни голод, ни снаряды, ни бомбы, ни пули, видите, не убили меня».
Тихонов полученную из Нальчика рукопись передал в журнал «Знамя».
 |
| Галина НИКОЛАЕВА Фото В. ШАГОВА |
Вскоре Волянская узнала, что её судьбой занялись поэт Константин Симонов и критик Анатолий Тарасенков. Редактор журнала Всеволод Вишневский сообщил ей: «Стихи Ваши произвели сильное впечатление, некоторые товарищи переписывают их от руки у нас в редакции. Творчество Ваше сильно, интересно. Я лично считаю, что Вы опередили так называемое «среднее» и молодое поколение советских поэтов. У Вас сильный голос, ясная правдивая постановка тем, непринуждённая свободная манера речи, свободный выбор форм… Вы просто говорите о природе, о жизни, о войне, о любви – о чём Вы хотите, никого «не агитируя», не таща за рукав, не приставая. А у нас поэзия отравлена – надолго – штампами, надсадными интонациями. В ней мало музыки. У Вас, к счастью, есть эта музыка, есть раздумье. Прекрасна, например, картина засыпающей предвоенной страны. Вечер. Тихие аккорды… Великолепно стихотворение «Весна». Им мы кончаем Ваш цикл. Оно точно и в высоком смысле символично. Абсолютно свободно написана «Волга». Нет этих преклонений, поклонов, подобострастия и пр… Культура стиха, постоянное раздумье, человеческая хорошая простота, откровенность… Ну, всего сразу не скажешь, не напишешь. Пусть товарищи критики разбираются».
Здесь надо уточнить, что отвечал Вишневский уже не Волянской, а «товарищу Николаевой». Псевдоним врач из Нальчика выбрала по имени своего второго мужа.
Всего в победном 1945 году у Николаевой в «Знамени» появилось три публикации. Для начинающего автора это было большой удачей. При этом я бы особо отметил даже не её стихи, а рассказ «Гибель командарма», вошедший в октябрьский номер. «Я был тронут и очарован этим чудесным рассказом, – признался писательнице позже Эммануил Казакевич. – Это действительно превосходная вещь. Незабываема та река, и тот тонущий пароход, и тот мальчик с винтовкой, и та женщина, всё понявшая и всё почувствовавшая, и прекрасен автор, стоящий за всем этим, – автор строгий и чувствительный, почти плачущий и уверенно спокойный… Я знаю, что этот рассказ останется одним из самых волнующих отражений недавно минувшего великого времени. …Эта маленькая «Смерть» останется в той большой литературе, в которую не влезут иные большие книги, ныне прославленные повсеместно».
Вскоре после войны к Николаевой вернулся второй муж. «Вся моя жизнь перекувырнулась, – сообщала она своей новой приятельнице из журнала «Знамя» Ц.Дмитриевой. – Я занимаюсь домашним хозяйством, а в тех условиях, в каких я сейчас живу, это очень трудно… от мужа очень сильно отвыкла и не сразу привыкаю. А он от меня совсем не отвык. Он простак, страшно жизнерадостный, говорит громовым голосом, любит солёную шутку и чудесный муж по заботливости – он мне дома всё делает, даже пол бы мыл, если бы я дала. До войны, когда жилось легко и у меня самой был такой же весёлый характер, мы очень подходили друг к другу. Теперь я другая, и мне странно, что он тот же. Но живём мы очень дружно. Мои литературные успехи его огорчают, а тем, что я хвораю, он очень доволен. Он любит, когда у меня глупый и беспомощный вид, – тогда он счастлив. Когда я «вумная» и самостоятельная, он не в своей тарелке и смотрит на меня тревожно. Вообще, он милый на редкость, хотя всё ещё не до конца к нему привыкаю».
Воссоединившиеся супруги рассчитывали, что осядут в Одессе, где местный театр заказал Николаевой пьесу. Но с пьесой ничего путного не вышло, и писательница вместе с мужем не солоно хлебавши вернулась в Горький, где кто-то посоветовал ей присмотреться к проблемам села. Она потом вспоминала: «Если говорить о моём личном опыте, то без такой целеустремлённости мне не удалось бы преодолеть те трудности, которые стояли передо мной – неопытным писателем и профаном в колхозных делах, – когда в 1947 году я впервые взялась писать роман о сельском хозяйстве. <…> В послевоенный период, который послужил канвой для «Жатвы», партия бросила лучшие силы в деревню, чтобы поднять сельское хозяйство. Тогда многие замечательные люди направились в колхозы, чтобы помочь им преодолеть трудности и выправить тяжёлое состояние, вызванное военным периодом. Февральский Пленум ЦК партии подсказал мне тему первого большого произведения. Но у меня ещё не было писательской уверенности, а главное, не было того напряжения чувств, которое необходимо для творчества. От февраля до августа 1947 года я только собиралась ехать в колхоз и намеревалась писать «колхозный» роман. Так продолжалось до тех пор, пока мне не рассказали о колхозе, который был дотла сожжён оккупантами, сильно пострадал от засухи и всё-таки сумел собрать высокий урожай. Побывав у этих людей в поле и выслушав всё, что они могли рассказать мне о себе, я была так взволнована, что ощутила острую потребность сразу сесть и писать о них и для них. Но, прежде чем писать, необходимо было проникнуть в сущность увиденных явлений, и мне пришлось погасить свои эмоции и обуздать свой порыв. Начался период осмысливания» («Вопросы литературы», 1961, № 10).
Первый вариант «колхозного» романа был готов у Николаевой уже к осени 1948 года. Писательница хотела назвать его «В лесу». В журнале «Знамя» рукопись поначалу попала к Ц.Дмитриевой. Она вспоминала: «Вперекидку», всей семьёй, прочитали мы роман. Радость наша была велика. При всех несомненных огрехах (а их было немало) Галина Николаева своим романом утверждала себя как прозаик. Её свежий, яркий, поэтический голос зазвучал по-новому. Обаятельный, чисто русский образ советской крестьянской женщины Авдотьи – Ващурки, которую радовал каждый лучик солнца, – всего этого не могли перекрыть незадачливость городской линии, неслаженность отдельных сюжетных узлов и налёт «лампадного масла», который явно ощущался в бытописательстве северной деревни, уклада жизни её людей».
Но в целом рукопись была ещё очень и очень сырой. Вишневский предложил Николаевой кардинальную переделку: убрать «городскую» линию, воплощённую в образе Дины, смягчить негативные сцены и дать побольше позитива. «В романе всегда всё обобщается, – подчёркивал Вишневский в своём отзыве, – тут дело не в одном лесном колхозе, а дело в обобщённой России».
Второй вариант романа под названием «На крутом перевале» Николаева представила в редакцию «Знамени» ровно через полгода. Но к этому времени в журнале сменилось всё руководство. Вместо Вишневского Кремль прислал в «Знамя» нового редактора Вадима Кожевникова. Тот предложил поменять заголовок. Его больше устроило название «Жатва».
В 1951 году Николаева получила за эту книгу «Сталинскую премию». Всеволод Пудовкин тут же изъявил желание снять по её мотивам фильм «Возвращение Василия Бортникова». Сразу засуетился и Станислав Радзинский, предложивший писательнице на материале романа сделать пьесу. Не остались в стороне и столичные власти, срочно выделившие Николаевой двухкомнатную квартиру на Новослободской улице. Только вот семейная лодка писательницы вновь благодаря её матери дала очередную трещину. Кончилось всё тем, что Николаева со своим инженером-строителем окончательно рассталась. Впрочем, в одиночестве она оставалась недолго: уже через год она свела свою судьбу с драматургом Максимом Сагаловичем, который буквально выцарапал её из лап смерти.
Дело в том, что Николаева с юности очень серьёзно болела. Врачи обнаружини у неё митральный порок сердца. Но лечили её не всегда правильно. Кто-то однажды посоветовал писательнице Кисловодск. А она нуждалась совсем в другом климате. В общем, осенью 1956 года она с трудом попала в элитный киевский санаторий Пуще-Водице. Однако боли резко усилились, и Николаева, не выдержав, всерьёз хотела покончить жизнь самоубийством. Спас её Сагалович. Она потом писала своей подруге по Нижегородскому университету Т.Фокиной: «…Надеялась за лето поправиться, а вышло хуже. Сердчишко не бьётся, а трепыхается в груди. Ревматический эндокардит мой, гнездившийся во мне все эти годы, разыгрался не на шутку. Порой пульс 100–110 в лежачем положении, а давление 110–90, и паршивая электрокардиограмма, и синюшность, и ожирение, и чуть что – ухудшение, ангины, температура – хоть небольшой, а подъём… Такое чувство, что живу я последний год… Бодрюсь как могу. Радуюсь, если становится немного лучше и могу ходить, как люди (было такое состояние, что не могла ходить и по ровному месту медленным шагом). Одно время меня выходили немного… новая ангина дала обострение. Внутри какое-то такое ощущение, что я на этом свете не жилица. И это не пугает меня – очень намучилась. Но если остаётся хоть год, – его бы… прожить по-людски. Не знаю, как бы я всё это переносила, не будь рядом Максима. …Вышло так, что его полюбила, как не чаяла полюбить. Есть люди с достоинствами на поверхности и недостатками в глубине. Максим наоборот. Недостатки его все на поверхности, а в глубине – огромная душевная мягкость и лёгкость, свет и преданность… Творческая близость, то, что каждую главу романа я могу обговорить с ним и он каждую сцену пьесы со мною, – очень нас сближает. Он так проник в сущность моего романа, что сужденья и советы его лучше и глубже, чем чьи-либо. Словом, не знаю, во что превратилась бы моя жизнь сейчас, если б не было возле меня его. А как много сохранилось бы сил, как отлично бы он меня уберёг, если б мы женились раньше на несколько лет».
Страшно больная, Николаева в конце 1956 года закончила свой второй роман «Битва в пути». Но Кожевникову эта вещь не понравилась. Сагалович без ведома жены отвёз рукопись Михаилу Храпченко в «Октябрь».
Первые главы «Битвы…» появились в «Октябре» в марте 1957 года. Публикация всего романа была рассчитана на четыре номера. Сагалович вспоминал, как после выхода первой части жену стали подгонять, а концовка всё ещё не получалась. «Недотянут, – писал Сагалович, – образ Сугробина, очень уж он «голубой». Не выписан и парторг Чубасов – такие примерные партийные руководители разгуливали на страницах многих книг. Надо работать и работать… А сил нет, здоровье гонит в больницу».
Когда роман «Битва в пути» появилась в печати, мнения критиков разошлись. Эстеты сразу сказали, что это читать невозможно. Вся литературная Москва шёпотом обсуждала тогда совсем другую книгу: «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, которая вопреки мнению советского руководства была удостоена Нобелевской премии.
Николаеву это сильно задело. В порыве гнева она 10 ноября 1958 года отправила Пастернаку свою отповедь: «Слёзы солёные лить над вами? Пулю загнать в затылок предателю? Я женщина, много видевшая горя, не злая и не жестокая, но такое предательство… Рука не дрогнула бы… Вам пишет не писательница… Вам пишет женщина, у которой муж был расстрелян в 37 году и отец сослан тогда же… и у которой одна цель в жизни – служить всей душой, всеми силами делу коммунизма и своему народу. Это не слова. Это в сердце».
В ответ Пастернак написал Николаевой: «Благодарю Вас за искренность. Меня переделали годы Сталинских ужасов, о которых я догадывался до их разоблачения. Всё же я на Вашем месте несколько сбавил бы тону. Помните Верещагина и сцену справедливого народного гнева в «Войне и мире». Сколько бы Вы ни приписывали самостоятельности Вашим словам и голосу, они сливаются и тонут в этом справедливом Негодовании. Хочу успокоить Вашу протестующую правоту и честность. Вы моложе меня и доживёте до времени, когда на всё происшедшее посмотрят по-другому. От премии я отказался раньше содержащихся в Вашем письме советов и пророчеств. Я Вам пишу, чтобы Вам не казалось, что я уклонился от ответа».
К тому времени Николаевой и Сагаловичу дали на Ломоносовском проспекте трёхкомнатную квартиру. Писательницу стали донимать киношники. Сергей Юткевич предложил Николаевой экранизировать «Битву в пути». На роль режиссёра был утверждён Захар Аграненко. Но он в самом начале съёмок внезапно умер. Доводил картину уже В.Басов. «Работая над режиссёрским сценарием, – вспоминал Сагалович, – он постарался искорёжить литературный. Посмотрели отснятый материал. Галина Евгеньевна заявила директору «Мосфильма» Сурину:
– Снимите с титров наши фамилии!
Лев Шейнин, в то время главный редактор студии, увёл в свой кабинет:
– Уговори Галю. Фильм к съезду! Допишите начало. Доснимем. Заставим Басова…
Фильм вышел на экраны с новой экспозицией: действие мы перенесли в годы после XX съезда. Не компенсировало потери, но несколько обострило сюжет. Фигуры Бликина и Вальгана стали современнее. Критика не поскупилась на комплименты. Делегаты съезда встретили фильм, несомненным достоинством которого были актёрские удачи, и прежде всего образ Вяхирева, превосходно сыгранный Михаилом Ульяновым, аплодисментами». Вот только народ этих восторгов не разделил.
В последние годы жизни Николаева работала над романом о физиках. Её второй муж – Михаил Сагалович вспоминал: «Два последних года жизни Галина Евгеньевна Николаева посвятила работе над новым романом о физиках. Это было трудное для писательницы время – неизлечимая болезнь приковала её к больничной койке. Но и в этих тяжких условиях работа над книгой не прекращалась ни на один день. В часы острых сердечных приступов, когда врачи отнимали у больной и уносили из палаты карандаши и бумагу, лишённая «орудий производства», она продолжала изучать материал, думая о своих героях… …На даче, в больничной палате, где бы ни находилась писательница – её окружали газеты и книги: монографии, исследования, учебники. В толстой тетради, озаглавленной «Статьи, газетные выписки», Галина Евгеньевна конспектировала всё самое интересное, смелое, живое, всё, что позволяло понять, «ухватить суть» направления современной музыки» («Наука и жизнь», 1968, № 4).
Умерла Николаева 18 октября 1963 года в Москве. Похоронили её на Новодевичьем кладбище.
Вячеслав ОГРЫЗКО
Добавить комментарий