В отсутствие лирического темперамента

№ 2010 / 32, 23.02.2015

Стрем­ле­ние к пря­мо­му, поч­ти ав­то­ло­ги­че­с­ко­му вы­ска­зы­ва­нию, к со­кра­ще­нию дис­тан­ции меж­ду чи­та­те­лем и ав­то­ром, тек­с­том и жиз­нью – вот что, на мой взгляд, все­гда от­ли­ча­ло пер­вую са­ам­скую по­этес­су Ок­тя­б­ри­ну Во­ро­но­ву (1932–1990).

Стремление к прямому, почти автологическому высказыванию, к сокращению дистанции между читателем и автором, текстом и жизнью – вот что, на мой взгляд, всегда отличало первую саамскую поэтессу Октябрину Воронову (1932–1990).

Впрочем, полностью аметафоричной поэзию Вороновой не назовёшь: в основу стихотворения «Так у нас повелось…» положена метафора дома, являющаяся сквозной для творчества поэтессы. «Наши стены снегами ветра бинтовали зимою…», – говорится о доме, и душу щемит от этих строк: дом воспринимается как нечто ранимое, требующее защиты. Пожалуй, такое же пронзительное по силе ощущение Дома я встречал только у Булгакова в «Белой гвардии». Это произведение роднит со стихами Октябрины Вороновой и белизна цветовой гаммы – цвет снега, напрямую связанный с погодными условиями саамов и наиболее распространённый в поэзии Вороновой. В строках «Мы болеем о доме – всеобщем, единственном мире» стихотворение логически приходит к своему финалу: с помощью нехитрых образных средств – трансформации метафоры болезни, игре на неоднозначном понимании слова – выражается ощущение преемственности. Сначала ветра «бинтуют» Дом, затем выросшие дети принимают на себя его тяготы и проблемы. При этом и Дом, и природа (ветер, солнце…) у Вороновой – нечто живое, одушевлённое и фигурирующее как самостоятельные герои. А все эти особенности выдают и поэта, и искусное мастерство, и самобытность, выражающуюся также в истинно народных сравнениях – «юность, отцветшая иван-чаем» (стихотворение «Я стою у крыльца…»), и в музыкальности, напевности – до определённого времени у саамов не было письменности, и поэтесса не могла записывать свои песни. Отсюда и рефреническая структура многих стихотворений Вороновой.

По интонации, образному ряду Октябрина Воронова близка к советской поэзии (времени, когда создавались её произведения), в особенности к Твардовскому – впечатление, подкрепляемое эпиграфом из поэмы «За далью даль», предпосланным одному из стихотворений. Сходство это подчёркивается не только силлабо-тонической метрикой (при довольно вариативном отношении к размерам, которых в книгах Вороновой благодаря переводчикам представлен широкий диапазон). Поэзия Твардовского – «летопись» колхозной деревни с упоминаниями реально действующих лиц, житейскими историями. Воронову тоже можно назвать летописцем саамской культуры; она как тот анекдотический чукча, который «что видит, то поёт» – однако эта особенность продиктована не недостатком внешних впечатлений (их-то – для нас экзотических – в стихах предостаточно!), а ощущением кровного родства и с миром, и с окружающей природой, и со своей семьёй. При помощи замысла книги о саамской жизни Воронова создаёт яркий портрет своего поколения; тут и мастер на все руки – дед Семён, и рыболов дед Трофим, и много других – замечательных стариков и бабок, тружеников – саамов, современников поэтессы.

В качестве плюсов отметим и неподдельную радость жизни, сквозящую в поэтике Вороновой – стремление улыбаться свету. Удивительно простая, доверительная поэтика, распахнутая миру, солнцу, читателю.

…И закончим на этом разговор о положительных сторонах творчества Октябрины Вороновой. Поскольку одна из проблем её поэтики – отсутствие лирического темперамента. При всех перечисленных художественных достоинствах при чтении не видна ярко выраженная индивидуальность интонации, отличающая поэтессу от множества современников – советских поэтов. К сожалению, эта «стёртость» характеризует советскую поэзию в целом, где ставка делалась, как мы помним, совершенно на другое (см. об этом, в частности, статьи Игоря Шайтанова «Графомания искренняя и неискренняя», «Эволюционное значение графомании» в его книге «Дело вкуса» (М., 2007). И чувствуется, что дело не в переводах с саамского, безупречно выполненных Владимиром Смирновым, а в скромных масштабах дарования поэтессы. «Хороший поэт, но нет тайны», – говорила Ахматова о Евгении Винокурове. И в поэзии Октябрины Вороновой тайны нет, что понижает градус её лирики, сводя его порой до субфибрильной температуры. Впрочем, и авторы предисловий к её книгам – Владимир Смирнов и Владимир Санги – проблематизируют в основном важность творчества поэтессы для изучения жизни Крайнего Севера, её любовь к своему народу, искренность, – мало касаясь её личного приращения смысла, жанра по сравнению с предшественниками и современниками, места её поэзии в современном контексте.

Однако, как мы знаем, поэзия – дама, которая может принимать любые обличья. И потому, по правде говоря, жаль, что эти стихи вряд ли найдут сегодня благодарного читателя, – слишком уж мы отвыкли от подобной просодии, от простых, но утерянных в сегодняшней «актуальной» поэзии ценностей. Стихи Вороновой могут быть интересны лишь узкому кругу специалистов – историков, изучающих национальные традиции. У искушённого читателя они вызовут в лучшем случае скуку, в худшем – усмешку. Чего они, подчёркиваю, совершенно не заслуживают.

Как заметил однажды поэт Сергей Арутюнов, «некоторым авторам мешает то, что они – добрые люди. Вот были бы они отпетыми сволочами, такого бы написали…». Сказано с юмором, однако при кажущейся парадоксальности высказывания зерно истины тут есть, и немалое. Октябрина Воронова – поэт добрый. Многое подсказывает, что и человеком она была добрым. Потому светлая память ей – летописцу саамской культуры, «не великого таланта, но понятному и простому».

Борис КУТЕНКОВ