Две судьбы, один агент

№ 2010 / 44, 23.02.2015

Любовница-лагерница, зять-диссидент

Надеюсь, ещё не стихла раскочегаренная моими четырьмя публикациями о «другом ГУЛАГе» внутрилитературная обстановка. Да, попрание солженицынских святынь, да камень в окно нового гламурного помещения «Мемориала» на Каретном – не в их архивах, а выше этажами произошло открытие, вселяющее надежды… И надеюсь я уже потому, что обнаружение такого «кирпичика прошлого» – уже событие. А роман-то поценнее документа будет – «человеческий документ». Хоть роман Е.Фёдоровой и был выпущен только в 2005-м, но писался полвека назад, а события его и того раньше имели место. Так мы «отматываем» 20-й век в ходе литературного процесса.

Евгения ФЁДОРОВА, Белбалтлаг

Время в нашей литературе – поразительно растяжимо, и открытия зачастую происходят в ней поздно, посмертно не по вине издателей или противников того или иного гения, лишь полвека, а то и век спустя – но по какому-то уже почти сформулированному закону. Увы, тут напрашиваются лишь противные, снижающие сравнения – крокодил или медведь так вот любит припрятать добычу, чтобы она, во-первых, не сопротивлялась, а во-вторых, подпортилась и её легче было б жевать. Некрофилия – не как диагноз, не как отклонение, а как неизбежность, происходящая родом из гоголевских шинелей, литературно-чиновничьих тягомотин, вот что стало привычно русской (советской, постсоветской) литературе. И тем интереснее мне, оказавшемуся на перекрёстке не только времён, но и имён, находить связи, буквально расследуя по текстам, по стихам и прозе, что же происходило там, за обложкой уже закрытого века.

Напомню, Евгения Фёдорова с большим литераторским интересом упоминала (цитировала) стихи направившего её на Лубянку доносом секс-сота Юрия «Ефимова» – в моём писательском расследовании выяснилось, что страсть к литературе чуть ли не с генами передавалась далее, поколению уже моих современников. И вот я оказался между тремя именами литераторов-соотечественников, совершенно неизвестных ни современникам их, ни даже потомкам, оказавшимся в двадцать первом веке. Для отвоёвывания у безмолвия Евгении Фёдоровой – сделаны первые шаги, сейчас я жду решения главного редактора крупнейшего издательства относительно возможности публикации романа «И время ответит» в России. Откажется этот мэтр-издатель – пойду дальше, я упрямый не только в сватовстве своих повестей и рассказов, иногда нужно выполнять долг человека слова в посеве и слова чужого. Но, подняв из пыли безвестности роман Фёдоровой, я вытянул за ним следом и сугубо на моей совести лежащего плотным архивом Алексея Суханова, зятя Юрия «Ефимова», того самого секс-сота.

Этот архив лежал у меня задолго до попадания сюда же двух книг Фёдоровой. Какие-то магнитные связи, наверное, возникли между буквами – правда, в моём распоряжении только машинописные и рукописные пожелтевшие страницы стихов и прозы Суханова. Но та же самая детективная, психологическая коллизия – продлевает нити любопытства до этих страниц. Ведь, покопавшись, и в них я нашёл след феноменального, а потому и литературного подлеца «Ефимова», обретшего образное бессмертие уже в романе «И время ответит». Я-то предполагал (в первой части четырёхстатейного цикла), что Суханов покончил жизнь самоубийством, только узнав о том, какие занятия сделали секс-соту «Ефимову» имя, положение, шикарную (по тем, да и по нынешним временам) квартиру близ метро «Университет». Однако погрузившись в его тексты ещё шестидесятых годов написания (к сожалению, в этом цикле, в основном лирическо-любовном, я не нашёл ни одной даты, сужу по степени желтизны страниц), я нашёл следующий текст среди вполне диссидентских и адресованных любимой женщине:

он добился всего,

предавая друзей,

и ложится спокойно в кровать

в сером доме,

но где-то один из людей

этой ночью не будет спать.

этой ночью

на севере где-то другой

вспомнит что-то под серой

холодной

пургой.

и о нём будет долго ещё

вспоминать,

тень отбросив

на чью-то чужую кровать.

Серый дом – ДОПР Университета, хотя Юрий «Ефимов» и не был преподавателем, не читал лекций на Гео-факе МГУ, а был теоретиком, писателем-географом, он имел все профессорские удобства смолоду… Они были куплены ценой многих отправленных по его доносам в ГУЛАГ. Замечу: мы вновь здесь не будем ругать ГУЛАГ и Систему – мы обращаем внимание на индивида, мы исследуем его неотступно. Выходит, что его зять обо всём догадывался уже тогда, когда в гости в серый дом захаживали его однокурсники, а всё тот же деятель Юрий, но уже в роли седовласого мэтра, профессионально-въедливо выспрашивал у некоторых, уже работающих зачастую в «почтовых ящиках» по специальности – некоторые подробности. Проверял на прочность? Возможно, у него это было истинным призванием – в любое время. Ведь и агентом он был настолько глубоко законспирированным, что всю жизнь прожил не засветившись. Разве что вот в стихах зятя и романе Фёдоровой – но медлительность матушки-литературы не дала тайному стать явным при жизни подлеца… При этом сам Суханов был по убеждениям если не диссидентом, то уж точно «сочувствующим», в том же цикле чуть позже читаем:

я говорил о плане пятилеток,

а ты прижалась, стройная,

к стене,

любимая хорошего поэта

не пятилеткам предана, а мне…

ты говорила, пишут из Варшавы,

зовут к себе, там бой ещё не стих,

туда мы выехать теперь имеем

право,

там нужен стих, хороший злобный

стих.

любимая,

и здесь ещё он нужен,

нам не уехать,

плача и скорбя,

моим стихом в декабрьскую

стужу

я буду согревать тебя,

и говорить о плане пятилеток,

а ты откинешься, прикрыв глаза,

к стене,

любимая хорошего поэта.

Видимо, год это восьмидесятый, выступления «Солидарности» в Гданьске и Варшаве. Евгения Фёдорова ещё в СССР, и сам СССР пока твердыня… Но вернёмся к теме: удивительный талант агента ОГПУ–НКВД–КГБ «Ефимова» успешно примагничивал «голубую молодёжь» (в его поэтическом лексиконе – инакомыслящих), и вот даже зять незаметно для него работал на выявление диссидентов. Ведь кто-то же писал из Варшавы в тот самый серый (точнее – серокирпичный) дом. Или уже на свой адрес супругов – дочери «Ефимова» и Алексея Суханова? Этого мы не узнаем – в архиве поэта ответа нет. Зато есть значительно превосходящие толщиной страниц рукописные копии сборников стихов Волошина, Гумилёва, вырезки стихов Александра Яшина, Эдда Поляновского. Видно, что Алексей Суханов вместе с женой (поскольку в архиве и её проза со стихами в наличии) вели образ жизни, типичный для инакомыслящей интеллигенции. И всё это под крылом и неизбежным надзором агента КГБ с 1930-х годов!

Кстати, а вот и стихи самого агента Юрия, процитированные его жертвой Евгенией Фёдоровой в её романе:

Суд

Не исповедь позёра и фразёра –

Сквозной озноб студящего

стыда.

Я – поколенье горьких лет

позора.

Я подлежу расстрелу без суда.

Виновны все: и тот, кто выждал,

выжил,

Недоупрямив в сделке непрямой;

И тот, кто свыкся, выжилив

и выжав

Все тяготы, смиряясь с рабской

тьмой.

Герои книг? Историков уроки? –

Нет, лишь бы скрыться,

в кротости святой

По очереди подставляя щёки

С похлёбкинско-Христовой

простотой.

С интеллигентской ловлей

индульгенций,

С готовностью застраховать свой

страх, –

Непротивленцы

и приспособленцы,

Не мы сгорали молча на кострах!

Мы подтверждали, кляли,

запрещали,

Всерьёз пеклись о чистоте анкет.

Мы столькое себе и им прощали,

Что нам самим давно прощенья

нет.

Но суд даст срок доползать

блудным людям

Червями в свете брызнувших

лучей,

Чтоб не позволить нашим новым

судьям

Стать поколеньем новых палачей.

Алексей СУХАНОВ, 1968

Это написано после ХХ съезда КПСС, как нетрудно догадаться. То есть – агент «Ефимов» держит не только политический нос, но и свои седеющие длинные кудряшки по ветру перемен, он переживёт ту Систему, которой с таким вдохновением служил… Эта подробность не нова в истории – но каковы рассуждения профессионального секс-сота и доносчика о «поколенье новых палачей»?

Тут уж хочется ответить – ведь для него именно моё поколение является «палачом», в моральном плане. Я-то – исключение. А большинство просто под одну гребёнку причёсывает «совков». И плевать им на убеждения или же такие подробности, как «ефимовская» судьба агента. Увы, их гнев обращён к Системе. А вот к таким волонтёрам, как этот поэт – не обращён. Хотя этот-то, мимикрирующий, но верный подлому ремеслу – переживёт Систему и, возможно, походит на митинги под лозунгами «Долой КПSS!»… Впрочем, этого знать нам не дано – архив поэта Суханова не столь богат информацией. Всё надо выкапывать из стихов.

Поэт-агент и зять-диссидент… Опасная эстафета Евгении Фёдоровой, стоившая ей десятилетия лагерей, ей, и после них восхищавшейся (признаем, заслуженно) стихами того «смуглого, в турецкой красной фесочке с кисточкой, так идущей ему… на крутой выпуклый лоб выбились кудряшки» – передалась зятю секс-сота.

Когда имеешь дело с рукописями поэтов – научишься удивляться. Вот что ещё так сильно притягивало меня в Суханове, даже фамилией созвучном с Губановым. Общаясь с Ириной Губановой, женой Леонида, мне посчастливилось держать в руках, даже ксерокопировать некоторые рисунки поэта. Так вот: на одной из машинописных копий (точно такой же, как, например, «Волчьи ягоды», попавшие ко мне в 1994-м) стихов 1973-го года, стихов, видимо, жены Суханова Ланы (Анны) «Ефимовой» (по батюшке), я обнаружил рисунок, потрясающе похожий на фломастерные рисунки Губанова. Та же штриховка. В общем – стиль времени, в чистом виде… Но такие открытия приятны только тогда, когда можешь донести их до современников, понимающих ценность обнаруженного. Алексей Суханов – достоин внимания и издания не только своей судьбой, но и самими текстами, которые я, к сожалению, тут не могу привести в изобилии. Но вот одно, демонстрирующее образное сходство с губановским видением России:

За рекой туман и золото,

Сорок башен, сто прорех,

Сердце каменно расколото

У столицы, как орех.

А внутри соборы нежные,

Словно белое ядро,

Тяжело за землю держатся,

Будто полное ведро.

Словно вынутые души,

Вопреки хотенью масс,

Вышли новости послушать

В неурочно синий час.

Эта ладанка спасает

Нас от страха и обид.

На ладони, не сгорая,

У Кремля свеча горит.

Этот стих написан в шестьдесят восьмом году. Четырьмя годами раньше, летом 1964-го старший сын Евгении Фёдоровой Слава пытается на лодке переплыть Чёрное море, чтобы её роман доставить за границу, где, как они надеются, роман непременно напечатают… Слава взял с собой мерзавчик водки – на случай, если поймают пограничники. Так и вышло – пришлось выпить и прикинуться по пьяни заплывшим не туда – роман «И время ответит» попал за границу только вместе с Евгенией и её семьёй, и издан был благодаря стараниям сыновей только в следующем веке. Это уже было – не вовремя, как я писал. Но всё же – издан…

С Алексеем Сухановым – и того хуже. Долгая жизнь Евгении Фёдоровой, скончавшейся уже в США, объемлет его жизнь как бы «с обеих сторон». Как Леонид Губанов, сам ничего при жизни не издавший (у Губанова хотя бы была публикация в «Юности») – он просто вручил свой архив следующему поколению. В его стихах – точная, я бы даже сказал, веская такая лирика, вдумчивый патриотизм, метафизический антисоветизм, каковым он был и у Губанова.

Леонид Губанов умер в 1983-м, Алексей Суханов – позже. Но поражает сходство ситуаций. Леонид – один в московской квартире, Алексей – на даче, сидя…

Теперь нет сомнений, что он всё знал о поэте-агенте, от которого не ускользала ни одна связь его с диссидентски настроенными друзьями. Он и об этом писал – но писал в стол, что не есть способ борьбы, а только способ свидетельствования. Что ж, чаяния и самые безумные надежды диссидентов сбылись – в Кремле снова царят соборы. «Погаснут вещие рубины, дожди у ног моих кляня» – с этим Губанов переборщил, но по смыслу-то угадал. И кто же победил?

Победили секс-соты – только они, в КГБ, в период раскачивания лодки решили не сопротивляться процессу, а возглавить его, чтобы получить главные дивиденды от приватизации. Силовигархи, ныне правящие Россией безраздельно – все родом из КГБ. Возможно, только поэтому Алексея Суханова не постигла судьба Евгении Фёдоровой, Юрий «Ефимов» не был заинтересован в его аресте ни до, ни во время перестройки. Ибо страна была уже другой – не Беломорстрой, а перестройка, разрушение, пока только ментальное, набирало обороты… Тем не менее, даже буревестников этого разрушения (не столь громких, как Губанов, признаем) нужно поместить изданными на соответствующую полку, а не забыть, так и не читав.

Характерный момент: помните, упоминался мной в четырёхстатейном цикле Александр Поповский? Его сын, как сын репрессированного ездивший и в Соловки на экскурсии, и ещё получавший много чего – был хорошо знаком с семьёй Некрасовых. А Некрасов – был главным архитектором ОГПУ, между прочим. И в «Канале имени Сталина» его фамилия разок упоминается. Так вот: летом обитающая в Хотьково его семья – как один стала набожна. Думают, что замаливают грехи? Вот и жена Алексея Суханова, которой адресованы многие его стихи – истово уверовала после 1991-го и смерти мужа. Впрочем, это очень характерно для поколения, проклинавшего советскую власть как безбожную… Тоже где-то на даче молится.

Всё это уже послесловие – как во временном, так и смысловом отношении это неинтересно. Интересны подлинники жизней, интересны стихи, в которых мы находим теперь отпечатки дум, смыслов, исканий – сгустившихся в конце восьмидесятых и так резко сбывшихся в начале девяностых. МЫ не одобряем тех исканий, но невольно поражаемся, как поэтическое слово может быть всесильно. У Губанова, у Суханова… Найдутся ли среди наших современников такие меткие стрелки? Важно, чтобы было у кого и на чьих ошибках учиться. Под ошибками я лично подразумеваю сугубо идеологические, талантов не оспаривая.

Нужно всё это не пересказывать, а читать в подлиннике, в строфах, а не строках. Что ж, Сергею Куняеву в «Наш современник» попробую отнести подборку стихов неизвестного поэта. Не печатают меня, так хоть пусть исторически значимого поэта напечатают. И фото это – единственное, всё тот же 1968-й год…

Дмитрий ЧЁРНЫЙ