Поэт в России…
№ 2010 / 48, 23.02.2015
В издательстве «Новая Элита» вышла книга критика Евгения Сидорова «Граждане, послушайте меня! Евгений Евтушенко. Личность и творчество». Как указано в выходных данных, это уже третье издание, но оно «исправленное и дополненное».
 |
В издательстве «Новая Элита» вышла книга критика Евгения Сидорова «Граждане, послушайте меня! Евгений Евтушенко. Личность и творчество». Как указано в выходных данных, это уже третье издание, но оно «исправленное и дополненное».
Я читал одно из первых двух изданий лет пятнадцать назад. Прочитал, признаюсь, с удовольствием и это. Написано интересно, живо об интересном и живом персонаже современной литературы. Сличать нынешнее издание с предыдущими желания, да и необходимости не вижу. Но бросается в глаза, что если уж оно и исправлено и дополнено, то совсем незначительно, – о двух последних десятилетиях творчества своего героя автор не сказал почти ни слова (правда, в книгу включены избранные стихотворения поэта 90–00 годов), а мы знаем, что написать было о чём – кипучая энергия Евгения Евтушенко не иссякла.
Порой и язык книги представляется несколько архаичным, особенно когда это касается анализа стихотворений, поступков героя. Например:
«Стихотворения Евтушенко о военном детстве трогают сердце подлинностью переживания, правдивыми приметами времени, причастностью героя к общему, всенародному чувству и напряжению»; «Публицистика поэта образна, темпераментна, она приближается по своим ораторским приёмам к устной, взволнованно-отточенной речи. И одновременно в ней запечатлены схваченные острым взглядом и слухом конкретные лица и голоса, гул и приметы уличной толпы Лондона и Мадрида, Дели и Рима».
Впрочем, утверждать, что такой стиль – недостаток книги, я не берусь. По крайней мере, это лучше, чем бойкие суждения и вынесения приговоров многих современных литобозревателей.
Но некоторые оценки Евгения Сидорова вызывают неприятное удивление. К примеру, нижеследующая, запомнившаяся мне ещё с того давнего чтения книги о Евтушенко:
«Иногда стихотворная формула идёт на поводу у звукописи, и тогда результат проблематичен:
Большой талант всегда тревожит и, жаром головы кружа, не на мятеж похож, быть может, а на начало мятежа. («Большой талант всегда тревожит…») |
Красиво, но непонятно. Всё подчинено аллитерации, а чем начало мятежа отличается от собственно мятежа, так и остаётся невыясненным».
Странно, что литературный критик, тем более критик, пишущий в основном о поэзии, требует объяснить, чем начало мятежа отличается от собственно мятежа. Мне кажется, это совершенно разные ощущения, и недаром вышеприведённые строки – одни из самых известных и цитируемых у Евтушенко.
Но в целом книга, повторюсь, живая и интересная и, что немаловажно, полезная. Автор в ней выступил именно как критик, стремящийся показать плюсы и минусы творчества своего героя, сложность его личности, неоднозначность многих поступков. Это продемонстрировано уже в начале книги, где помещена давняя (1973-го года) беседа Евгения Сидорова с Евтушенко, опубликованная в «Литературной газете». Уверен, что многие нынешние сорокалетние поэты (а именно столько было в то время Евтушенко) всерьёз бы обиделись, беседу оборвали, услышав о себе и своём творчестве такое, что тогда Евгений Александрович услышал от Сидорова…
А концовка книги (хронологически она доведена до начала 90-х) и вовсе безжалостна и в то же время, на мой взгляд, справедлива.
Позволю себе привести довольно большую цитату:
«Собственно, Евтушенко продолжал вести себя в литературе и политике так, как будто ничего не изменилось; он по-прежнему сокрушает врагов демократии, обличает консерваторов, активно участвует в писательской ассоциации «Апрель» и в движении «Мемориал», выдвигает идею создания нового Союза независимых писателей, но при этом не учитывает, что литературная и политическая погода на дворе уже иная, и что в цене сегодня художественные и человеческие ценности более высокого порядка, нежели может предложить миру «шестидесятничество» в его массовидном варианте, выразителем которого был и остаётся Евгений Александрович Евтушенко. Более того, постаревший д’Артаньян эпохи виконта де Бражелона часто сталкивается с совершенно новой аудиторией, которой и дела нет до «Трёх мушкетёров». Условно говоря, она их просто не читала. Печальный драматизм этого обстоятельства почти совершенно ускользает от Евтушенко; внутренне он по-прежнему защищён бронёй искренней самоуверенности, и это, конечно, феноменальный случай неадекватного восприятия собственной литературной и общественной судьбы».
«В подтверждение сказанного, – продолжает Евгений Сидоров, – приведу некоторые выразительные мотивы статьи Евг. Евтушенко «Плач по цензуре» («Огонёк», 1991, №№ 5–7). Когда поэт подробно описывает свои отношения с власть имущими, с партийным начальством, он себя не слышит и добивается впечатления, прямо противоположного задуманному. Автор уверенно ориентируется в кабинетах ЦК КПСС. Мелькают известные персонажи, крупные партийные сановники: Поликарпов, Воронцов, Шауро, Суслов. «Выйдя от Поликарпова, я направился на следующий этаж, в приёмную Суслова. Там стоял молодой солдат-охранник. Он узнал меня в лицо, улыбнулся и пропустил. А то ведь могли не пропустить – к членам Политбюро нужен особый пропуск».
Напрасно автор пытается убедить нас, что он разоблачает партократов, душивших всё живое в литературе. Читатель быстро соображает, что Евтушенко всё-таки почти «свой» в этих кабинетах, несмотря на всю свою оппозиционность и фронду. Я уже писал в этой книжке, что самоуверенная искренность моего героя иногда достигает саморазоблачительных высот. Так и произошло невольно на этот раз. Да и поводы для посещения дома на Старой площади далеко не всегда достойны мемуарных свидетельств, иные лучше было бы забыть. Одно дело борьба за публикацию поэмы, другое – выколачивание командировки в Данию, да ещё с лёгким «партийным» шантажом: если, мол, не приеду, оскорбятся датские коммунисты».
Да, судьба Евгения Евтушенко – наглядный пример того, как символ эпохи превращается в карикатуру на самого себя. Апогеем этого превращения для меня лично стало получение Евгением Александровичем диплома об окончании Литературного института в 2001 году в возрасте примерно (точная дата рождения поэта неизвестна) 69 лет.
Мы, тогдашние выпускники, большинству из которых было немногим за двадцать (тридцатилетние считались «стариками» и чувствовали себя в этом «детском саду» не в своей тарелке) изумлялись, зачем «Евтушенко!» понадобился диплом. Всемирно известный поэт, лауреат кучи премий, автор множества книг… Как-то прожил почти всю жизнь без диплома, и тут вдруг пришёл за ним…
Говорили, что это нужно, чтобы читать лекции – дескать, без диплома это делать сложнее. Были и другие гипотезы, но комичность ситуации они только обостряли.
Я всегда воспринимал Евтушенко как большую, знаковую фигуру в нашей поэзии второй половины ХХ века. Даже та карикатурность, что стала особенно заметно проявляться в конце 80-х, была какой-то знаковой, поэтической.
И здесь хочется подумать о поэте как действительно фигуре, а не только (и не столько) как авторе, может быть, гениальных стихотворений.
Не стану углубляться в историю нашей литературы, обращу внимание на три поэтические поколения, появившиеся с разницей в сорок лет. Первое – условно говоря, 20-х годов, второе – 60-х и третье – 00-х.
В первом, рождённом Октябрьской революцией (хотя большинство из поэтов дебютировало и успело обрести известность до неё, но приняло революцию как свою – как рождение нового мира, новой культуры), мы видим в первом ряду Маяковского, Есенина, Асеева, Багрицкого, Тихонова, Мариенгофа, Антокольского, Сельвинского.
Во втором, рождённом оттепелью (здесь опять же многие начали публиковаться в эпоху Сталина), – Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Куняев, Передреев, Матвеева, Мориц, Казакова, Кузнецова, Рубцов, Шкляревский, Ахмадулина, Соснора.
С третьим поколением сложнее. Чем оно рождено?.. По сути, оно могло быть рождено перестройкой и стать ярким событием 90-х. Но перестройка, перестраивая экономику и политику, почти не коснулась современной ей литературы. Публиковались возвращённые имена, ранее запрещённое, а молодая поэзия словно бы не существовала. Эта молодая поэзия, ставшая уже немолодой, по-настоящему проявилась лишь к концу 90-х и имела все атрибуты андеграундного искусства, признаки затянувшейся юности – экспериментаторство, возведённое в принцип, усложнённость, абсолютный эгоцентризм, эпатаж и т.п. Приди на страницы журналов, в книжные магазины эта поэзия в своё время – в конце 80-х, – думаю, она стала бы вехой. Но тогда её практически не заметили – издатели и редакторы были заняты другим.
Рождением того, третьего поколения, поколения 00-х, наверное, стало появление механизмов открытия и раскрутки (синоним этому слову найти не могу) новых имён. В 2000-м появилась премия «Дебют», в 2001-м Форум молодых писателей; в то же время стали возрождаться всевозможные семинары молодых, организовываться конкурсы; литературные журналы обратили внимание на юных. Именно это время дало нам новое поколение талантливых поэтов. Владимир Иванов, Андрей Нитченко, Анна Логвинова, Иван Клиновой, Ася Беляева, Анна Русс, Руслан Кошкин, Катерина Кюне, Василина Орлова, Алексей Кащеев…
Наверное, многие усмехнутся, прочитав список этих талантов. Большинство о них наверняка не слышали ни слова, тем более стихов не читали. А ведь эти поэты уже лет десять как публикуются, у некоторых вышло не по одной книге, они участвуют в поэтических вечерах и слэмах. Но о них действительно почти ничего не известно. Как правило – яркий (но в узких литературных кругах) дебют, премия, а затем череда публикаций, выступлений в клубах, иногда – книжка… Не очень-то, скажем мягко, поэтические судьбы.
Должен ли поэт быть шумным, задиристым, нагловатым? Громким? Наверное, не каждый. Не случайно в нашей поэзии в одно время были антагонисты и в поведении, и в творчестве – Пушкин и Баратынский, Некрасов и Фет, Гумилёв и Блок, Шкляревский и Чухонцев, Губанов и Бродский… Но всё поколение, состоящее из тихих поэтов, это, наверное, впервые. Нынешние тридцатилетние–двадцатилетние не нарушают общественный порядок, никого не сбрасывают с парохода современности, а главное – не возмущают умы своими произведениями. Пишут так же тихо и размеренно, как, видимо, и живут.
Судьба Евгения Евтушенко, наверное, в целом сложилась трагикомично. Но по существу он был прав, выстроив её именно так.
Скорее всего, найдётся много желающих поспорить с моим утверждением, что Евтушенко и в жизни, и в творчестве был человеком свободным. К нему рано пришла слава (пришла не сама, а он сам, уловив исторический момент, сделал всё, чтобы эту славу заполучить), и она позволяла ему делать то, о чём другие и мыслить боялись; она спасала его от кары. Но и того, что обрушивалось, многим хватило бы, чтобы навсегда испугаться.
В своей книге Евгений Сидоров вспоминает о скандале, который вызвала публикация Евтушенко во Франции «Автобиографии рано созревшего человека». Был 1963 год, автору то ли исполнилось, то ли ещё нет тогда тридцать лет.
Во многих газетах СССР поэта называли чуть ли не предателем. Кампания была мощной… Приведу несколько отрывков из неподписанной (редакционной? анонимной?) статьи под названием «Докатились!», напечатанной в «Литературной России» от 5 апреля 1963 года:
«Как случилось такое, что Евгений Евтушенко, не раз на протяжении ряда лет справедливо критиковавшийся нашей общественностью за шаткость идейных позиций, не только не сделал правильных партийно-принципиальных для себя выводов, но и укоренился в своём нигилистическом, наплевательском отношении к старшему поколению, забыв о ленинской преемственности поколений советских людей, преемственности наших целей, идей, дел, духовной и созидательной жизни?»
«Чего нельзя добиться стихами, оказывается, можно добиться путём иным, достаточно пойти на сделку со своей совестью, со своей памятью: кое-что «забыть», кое-что «кстати вспомнить» – и ты «глашатай поколения». От подобной эквилибристики попахивает двурушничеством. Но впопыхах «глашатай нового поколения» растерял свой небогатый, с трудом накопленный багаж».
«Скатиться с наступательных позиций автора стихотворения «Сопливый фашизм» до утверждения: «Когда на землю придёт новый Мессия и спокойно скажет: люди, верьте друг другу, – мы не распнём его на кресте», – может только человек, добровольно отдавший своё оружие врагу.
О таких людях Владимир Ильич Ленин сказал ясно и определённо: «Кто… говорит о НЕ-классовой политике и о НЕ-классовом социализме, того стоит просто посадить в клетку и показывать рядом с каким-нибудь австралийским кенгуру…»
<…> Мы не услышали ответа, как Евтушенко понимает свою роль в коммунистической литературе, если он и Христа посчитал своим идейным товарищем. А вопрос этот требует точного ответа».
В общем-то, такие грозные слова сегодня воспринимаются с усмешкой – давно это было, проехали, как говорится. Но нет гарантии, что подобные времена заморозков (после оттепели) не повторятся… «Автобиография» написана абсолютно советским (но и свободным) человеком. За это и обрушились на автора.
Впрочем, как определить, что сейчас, оттепель или нечто иное? Самым верным барометром на Руси всегда была литература, в первую очередь, поэзия, причём поэзия молодая. Быстрая, лаконичная, мобильная. «Вольность», «На смерть поэта»,«Человеческий манифест» Галанскова, «Можем строчки нанизывать…» Коржавина… Но сегодня поэзия такова, что её даже в самой литературе почти не замечают. Сколько раз приходилось слышать от литературных специалистов: «Средний уровень поэзии высок». Но назвать имена, привести строки специалисты, как правило, не могут. Самое большее, назовут Лиснянскую, Кушнера, Чухонцева.
Словосочетание «гражданская лирика» давно вызывает усмешку, сюжетные стихи ассоциируются с рифмованной прозой, поэма стала умирающим жанром… Сам поэт рисуется или тихим пожилым (даже если он по возрасту молод, то всё равно какой-то пожилой) человечком, или опять же пожилой, неухоженной (но обязательно с украшениями на пальцах и в ушах) дамочкой, живущей в тёплой книжной норке… Маяковских и Цветаевых, Евтушенко и Ахмадулиных что-то не видно. «Настоящих буйных мало», – как пел Высоцкий. А без этих буйных и писанье стихов превращается в филологическое упражнение или, в лучшем случае, в интимные дневники, из тысяч которых один-два могут тронуть читателя…
Слова Евтушенко «поэт в России больше, чем поэт» давным-давно стали перлом, их многократно переиначивали, над ними хохотали. Но, на мой взгляд, они более чем справедливы. Не только для поэтов в России, но и вообще поэтов. Поэт, приходящий в мир без желания сотрясти его своим голосом, – вряд ли может называться поэтом.
Но в последнее время нормой стали поэты иного склада. О таких, кажется, – тихих и робких людях, уютно устроившихся в шумном и пёстром мире – Борис Рыжий сочинил лет пятнадцать назад стихотворение:
Америка Квентина Тарантино – Боксёры, проститутки, бизнесмены. О, профессиональные бандиты, Ностальгирующие по рок-н-роллу, Влюблённые в свои автомобили: «Линкольны», «Мерседесы», «БМВ». Мы что-то засиделись в Петербурге, Мы засиделись в Екатеринбурге, Перми, Москве, Царицыне, Казани. Всё Александра Кушнера читаем И любим даже наших глуповатых, Начитанных и очень верных жён. И очень любим наших глуповатых, Начитанных и очень верных жён. |
Грустная, но сладковатая картинка. И легко увидеть на ней практически любого из современных поэтов, сидящего в глубоком кресле и пьющего маленькими глоточками горячий ароматный чай. Лишь очень немногие в такой интерьер не вписываются. Всеволод Емелин, например, о котором в поэтическом мире ходит такая шутка:
«– Поэт ли Всеволод Емелин?
– Нет, Емелин не поэт. Какой он поэт… Он больше, чем поэт».
На мой взгляд, эта шутка очень точно характеризует нашу сегодняшнюю поэзию.
Роман СЕНЧИН
Добавить комментарий