Белые пятна на сером

№ 2011 / 22, 23.02.2015

Вла­ди­мир Кор­ку­нов – ав­тор, ус­пеш­но ра­бо­та­ю­щий в са­мых раз­ных жа­н­рах: по­эзии, про­зе, ли­те­ра­тур­ной кри­ти­ке. Од­на­ко не­ма­ло вре­ме­ни он по­свя­ща­ет ли­те­ра­ту­ро­вед­че­с­кой ра­бо­те. Кор­ку­нов ро­дом из го­ро­да Ки­м­ры Твер­ской об­ла­с­ти

Метаморфозы классиков, оказавшихся в Кимрах

…Правда, бывали, как белые пятна на сером,

Грустный Бахтин и гонимый судьбой Мандельштам.

В.К.

Владимир Коркунов – автор, успешно работающий в самых разных жанрах: поэзии, прозе, литературной критике. Однако немало времени он посвящает литературоведческой работе. Коркунов родом из города Кимры Тверской области – маленького, но… расположенного как раз за 101-м километром. Это и предопределило его литературную судьбу. Здесь родился и жил Фадеев, создавал последние стихотворения Мандельштам, работал и писал своего «Рабле» Бахтин. Их непростые пути – и жизненные, и творческие – и исследует Коркунов. В скором времени выходит его книга «Савёловский период в судьбах русской литературы», в которую войдут очерки как о классиках прошлого, так и о Белле Ахмадулиной, никогда не бывавшей в Кимрах, но посвятившей этому небольшому городку и его обитателям прекрасные поэтические строки, и об авторах, менее известных литературной общественности.

Владимир КОРКУНОВ Фото: Светлана ДЕМИДОВА

– Вова, перед тобой как литературоведом встаёт множество сложных проблем. Одна из них – создать портрет писателя без «хрестоматийного глянца», как живого человека, при этом не побрезговав историческими фактами. Тебе, на мой взгляд, удаётся в своих работах найти такую грань, чтобы не перейти к откровенной апологизации, сказать о классиках честно и достаточно объективно…

– Это не так сложно, как кажется, и зависит в большей степени от позиции автора, от его внутреннего настроя. Есть цель поднять на пьедестал – проще простого. Есть цель облить грязью – раз плюнуть. Великим людям свойственно совершать великие добрые и великие злые дела, поэтому, если хорошенько порыться в биографии, несложно подыскать примеры, подтверждающие ту или иную позицию. Хрестоматийный пример тут – Фадеев. В советское время его только что не канонизировали, зато в начале 90-х начали выливать ушаты грязи. Мне запомнились две показательные фразы из учебника по литературе 1991 года выпуска: «Как бы ни относились мы нынче к Фадееву, из истории литературы его не выкинешь». Или: «…Саша Фадеев принялся судить и рядить о литературных авторитетах…» вместе с: «[крестьянская масса] у самого молодого Фадеева с партизанских дней вызывала жгучую неприязнь». По-моему, у каждого нормального человека неприязнь вызовут эти самые уничижительно-панибратские фразы. А как поступил бы автор приведённых строк, окажись он на месте Фадеева в то время? Так ли был плох Фадеев на самом деле?

– Затрагивая тему статьи Бахтина о Маяковском, ты пишешь, что её написание Бахтин связывал с переходом из статуса легальных писателей в полулегальные. Статья создавалась в период популярности Маяковского, этих известных слов Сталина о «лучшем и талантливейшем»… Так с чем же, по-твоему, был связан негативный тон статьи и нелюбовь Бахтина к Маяковскому?

– Как явствует из статьи Бахтина, никакой нелюбви по отношению к поэту у него не было, он был выше любовей и нелюбовей, мне кажется. Наоборот, выброшенный за 101-й километр, Бахтин стремился вернуться к полноценной жизни, стремился получить нормальные условия для работы. Что говорить, если двери Ленинской библиотеки были для него закрыты. А ведь это было для него сродни перекрытию воздуха. Всем известна его мольба тех лет (имею в виду 1938–1945 годы): «Я погибаю без книг!» И друзья отправляли ему книги – посылками, при оказии. Позже, когда Бахтин покидал Кимры, школьница военных лет, его ученица, помогавшая собирать немудрёный багаж, удивлялась – половина помещения, которую снимали Бахтины, была загромождена книгами!

Дорвался до Ленинской библиотеки во время своего «Савёловского периода» Бахтин только один раз – когда ему предложили написать для «Литературной энциклопедии» статью о сатире. И на несколько дней Бахтин погрузился в мир таких необходимых ему книг. Впрочем, это был лишь проблеск в достаточно тоскливом – в первую очередь, из-за невозможности в полную силу работать – пребывании в Кимрах.

Что же касается «статьи о Маяковском», до нас дошла лишь схема статьи, и с её помощью Бахтин планировал как раз наоборот – перебраться из статуса полулегальных в статус легальных авторов. Говорить о негативном тоне статьи тем более неверно, учитывая, что в середине 20-х годов Бахтин в своих лекциях подчёркивал значимость Маяковского для русской литературы. Единственное «свидетельство» о нелюбви Бахтина к Маяковскому притянуто за уши – поскольку происходит не из уст Бахтина, а от его ученицы из кимрской 14-й школы – Валентины Рак. Якобы Бахтин, после того, как Сталин объявил Маяковского «нашим всем», придя в класс, отчеканил: «Маяковского я не люблю и читать его не буду». Понятно, что к таким свидетельствам доверие не абсолютное. Но оно добавляет трагической нотки в общее кимрское существование Бахтина. От отчаяния, от обречённости, как сдавленный крик могла прозвучать эта фраза, в которой и протест против всего сущего, и острое ощущение несправедливости… Не нужно забывать, что незадолго до этого Бахтину ампутировали – в Кимрах же – ногу…

– В твоём очерке о Бахтине меня поразил тот факт, что писателя в кимрской школе недолюбливали за строгость. Тем не менее, говорится, что он умел увлечь. Ты пишешь о том, что дети один раз саботировали урок, и учитель вынужден был уйти. Как бы ты определил черты личности Бахтина – в спектре всех противоречий?

– Мне сложно представить Бахтина разгневанным, особенно в отношениях с детьми. Скорее, тут произошёл случай когнитивного диссонанса – Бахтин, живущий, как и все гении, в своём, несколько отстранённом от реальности мире, и дети войны, на долю которых выпало немало испытаний. Дети, повзрослевшие раньше срока, но остающиеся детьми… И потом – я говорил уже, что именно в Кимрах Бахтина лишили ноги – множественный остеомиелит. А ведь он мог и обеих ног лишиться! В знаменитых его беседах с Дувакиным они коснулись этого вопроса. Дувакин спросил о судьбе второй ноги, которую тоже вполне могли ампутировать, на что Бахтин ответствовал, что благодаря великолепному хирургу – он так и сказал: «великолепный был хирург, пожилой такой», ногу удалось спасти. Тут ведь ещё одна аналогия литературная кроется. Дело в том, что в это время в Кимрах сложными хирургическими операциями – а операция Бахтина была именно такой – руководил прекрасный хирург Арсеньев. Как известно, мать Михаила Лермонтова была урождённой Арсеньевой, а сам будущий поэт воспитывался бабушкой, Елизаветой Алексеевной Арсеньевой. С другой стороны род Арсеньевых находится в родственной близости к Тургеневым. Да и сам Арсеньев человек заслуженный – родился в Польше, спасал раненых на полях сражений Первой мировой, потом перебрался в Кимры и в течение полувека проводил сложнейшие операции. Точных подтверждений тому, что именно Арсеньев делал операцию Бахтину – нет, но иных хирургов в Кимрах, проводивших подобные операции и обладавших достаточной квалификацией для этого – не было. За неимением контрдоводов мы полагаем, что именно родственник Лермонтова «лишил» Бахтина больной ноги.

Так вот, возвращаясь к школьному саботажу – само это событие представляется мне одновременно и трагичным, и горьким. Представь себе, что одноногий учитель, который практически все уроки вёл стоя, выведенный из себя учениками, поворачивается, и, стуча костылями, медленно выходит из класса… Когда мне рассказывала об этом ученица его – та самая, которая помогала собирать багаж, у меня на глазах стояли слёзы, а она прятала взгляд – было стыдно за одноклассников. Но ведь и их понять можно. Голодные военные годы. Для отапливания школы ребята сами отправлялись за торфом, мёрзли, недоедали. Чтобы у кого-то была новая куртка и недырявая обувь – об этом и говорить не приходилось! А за еду так и вовсе бои устраивались – кормили в школе хлебом, и ребята старались заполучить кусок с корочкой.

И вот на фоне эдакой детской трагедии, стремления выжить и защитить себя, появляется требовательный учитель, которому вначале только и доверили, что вести язык врага – немецкий! – и лишь потом русскую литературу. Естественно, в детях проявлялся протест – свойственный и возрасту, и положению. Но если ты думаешь, что саботаж того времени сродни современному, когда учителя посылают по матушке, в книжки подкладывают презервативы и кидают бумажки, стоит тому отвернуться к доске, то ошибаешься. Нарушали дисциплину – да, шумели, что-то роняли во время объяснения. Но уважение – было, и до уровня быдлоидов дети, конечно, не опускались.

И, вместе с тем, если говорить о личности Бахтина, каким он предстал перед ребятами, отмечу, что они запомнили его как строгого, но справедливого и крайне воспитанного человека. Даже тот факт, что его фамилию они произносили с ударением на первый слог – Бахтин – и он ни разу их не поправил, говорит о многом.

Владимир КОРКУНОВ Фото: Татьяна СКРУНЗДЬ

– Белла Ахмадулина, одна из героинь твоих очерков, написавшая предисловие к твоей статье о Мандельштаме («Пароходик с петухами», «Знамя», 2009, № 2), в сущности, не бывала в Кимрах, но во время пребывания в кимрской больнице славилась своей добротой по отношению к нянечкам. Ей принадлежат чудесные строки «Урод и хам взорвёт Покровский храм…/ И люто сгинет праведник в пустыне…» (в этом храме крестили Фадеева). В твоей статье она выступает просто как ангел-хранитель – ты пишешь о ней с большой любовью и теплотой. Как ты думаешь, с чем связана её любовь к Кимрам?

– Более показательными, трогательными, задевающими за живое мне кажутся следующие строки: «В ночи мой почерк прихотлив, заядл./ Но всё-таки – какая одинокость:/ «Скорбященским» кладбищем ум занять/ и капельницы славить одноногость». Так не от одинокости ли, от больничной безысходности, вынужденной бездеятельности рождалась любовь к Кимрам, к этому оазису добра? – а все окружавшие её санитарки и добрая её любимица Таня Быкова – были родом из Кимр. Вероятно, в Кимрах, как и в Тарусе (но Таруса иное, она освящена великой Цветаевой), Ахмадулина видела ту уходящую Россию, которую нежно любила, о которой писала стихи и рядом с которой была её душа. В самом деле, те черты, которые Белла Ахатовна отмечала в стихах, посвящённых Кимрам: «Урод и хам взорвёт Покровский храм…», «В том месте – танцплощадка и горпарк, / ларёк с гостинцем ядовитой смеси. / Топочущих на дедовских гробах / минуют ли проклятье и возмездье?», «…две Тани, Надя, Лена. / В подательницах пищи и лекарств / пригожесть Кимр спаслась и уцелела» – они были свойственны многим городам советского времени, когда были попраны святыни и нынешней реальности, когда глобализация стирает национальные черты, когда царят беззаконие и беспредел, и только отдельные люди, как оплоты того духовного, русского, и хранят истинную русскую красоту. Думаю, что любовь её скорее к России, а не к Кимрам, скорее к России через образ Кимр и, как получилось, к санитаркам, тем людям, с которыми её свела судьба. Моё личное знакомство с Беллой Ахатовной, о котором ты говоришь – во многом случайно и произошло также не без участия кимрских санитарок. Когда одна из них – Татьяна Коростелёва – привезла своей пациентке несколько брошюр моего отца (он, кстати, в конце 80-х писал в «Литературной России» о роде Арсеньевых), посвящённых гибели храмов в Кимрах. Белла Ахатовна, прочитав их, написала нам несколько писем, в которых интересовалась жизнью Кимр, бытом, обустройством… Помимо писем мы виделись один-единственный раз, в конце 2008 года, когда я приехал к ней с новыми книгами о Кимрах.

– Дом Фадеева, где он родился, в Кимрах сломали, а на его месте построили храм. А тот собор, где его крестили, взорвали (о котором и писала Ахмадулина), и теперь там театр. Как произошли подобные метаморфозы?

– Ни для кого не секрет, что институт церкви был в царское время, мягко говоря, влиятельным. Нужно было выстроить новый храм? Нужно. Для этой цели снесли несколько жилых домов, храм возвели. Что делала с храмами власть в советское время поначалу? Взрывала, разрушала, переводила в статус культурных учреждений. Так что в этом аспекте метаморфозы более чем тривиальные. Интересно другое – некоторая мистика, связанная «с писательским министром». Словно Бог, с одной стороны, был с ним всё страшное время его жизни, не оставлял сына своего – и символом тут стал храм, выросший на месте его дома. А с другой стороны, будто отвернулся от него – это момент взрыва, прогремевшего, кстати, в 1936 году – за год до приезда в Кимры Мандельштама и за два до приезда Бахтина…

– Противоречиво твоё изображение Фадеева. С одной стороны, «самоубийство как суть выражение доброго начала», то, что он был «осуждён стать жестоким», с другой – письмо к Цветаевой, пропитанное холодом и официальщиной…

– С одной стороны, немало прекрасных писателей: Платонов, Шолохов, Толстой и другие пострадали «при содействии» Фадеева. Да и письмо его, направленное к Цветаевой, не назовёшь полным сопереживания и участия: «…достать Вам в Москве квартиру абсолютно невозможно». Но не стоит забывать и о помощи собратьям по перу, в том числе, гонимым и преследуемым, на что в то время нужна была немалая смелость. К примеру, в недавно вышедшей книге Заболоцкого «Я воспитан природой суровой», в комментариях к изданию родственники поэта, предельно осуждая тоталитаризм, с искренним теплом вспоминают о содействии Фадеева. Когда в 1939 году жена Заболоцкого приехала с известной просьбой к Фадееву, тот их не только принял, но и обещал ознакомиться с делом и, по возможности, помочь. Помню удивление, сквозившее в строках об этом эпизоде – мол, обычно каждый отпихивался от таких дел, отстранялся как мог. А меж тем Фадеев не только не отстранился, а встретился с прокурором СССР Панкратьевым с просьбой о пересмотре дела. Запомнилась мне и строчка из письма Ахматовой, которое Фадеев получил незадолго до самоубийства: «Вы были так добры, так отзывчивы, как никто за эти страшные годы».

Поэтому мне, в данном случае, ближе позиция Семёна Липкина (ты в формулировке вопроса отчего-то приписал её мне), которую он сформулировал достаточно просто. И в то же время исчерпывающе, не примыкая ни к одному из лагерей, не апологизируя и не словоблудничая в отношении писателя: «…и предсмертная речь, и самоубийство Фадеева суть выражение доброго начала в этом человеке, осуждённом стать жестоким. Его самоубийство не грех перед Богом, а желание искупить смертью свои грехи».

– Неоднозначное отношение до сих пор вызывают статьи Надежды Мандельштам. Бродский сравнил два тома её воспоминаний с «Судным днём на земле для её века и для литературы её века». Другие обвиняют вдову поэта в сведении счётов с современниками, клевете и искажении действительности. На чьей стороне ты?

– Понимаешь, Боря, любое правдивое мнение любого человека в той или иной мере будет сведением счётов – у нас принято недосказывать свою позицию, говорить то, что принято, а не то, что ты думаешь. Поэтому не исключаю, что Надежда Яковлевна просто сказала то, что считала правдивым. И это, естественно, многим не понравилось. Но сведение ли это счётов? Не знаю. Мне известно следующее: то, что для одного – незыблемая правда, для другого – искажение действительности. Истина на пересечении именно человеческих мнений.

Беседовал Борис КУТЕНКОВ