Рыбий Апокалипсис
№ 2011 / 22, 23.02.2015
При уничтожении мира, превращении людской жизни в ничто можно обойтись без значимых врагов, масонских планов и специальной идеологии. Необходим человек, в котором созреет мысль о закономерном конце истории
При уничтожении мира, превращении людской жизни в ничто можно обойтись без значимых врагов, масонских планов и специальной идеологии. Необходим человек, в котором созреет мысль о закономерном конце истории, о заслуженном финале, исключающем и счастье в границах земного существования, и посмертное пребывание в обителях, не знающих зла. Если уж Апокалипсис, то без всяких различий для правых и виноватых, без малейшей надежды на свет. Всё должно исчезнуть. Сначала в сознании обыкновенного человека, потом и в мироздании в целом. Этой готовности современного россиянина к небытию посвящён роман Юрия Козлова «Почтовая рыба», который стоит рассматривать в контексте популярной ныне эсхатологической прозы: здесь столь разные тексты, как «Пирамида» Леонида Леонова, романы Уэльбека и Бегбедера, Шарова и Пелевина. Современная литературная эсхатология заметно отличается от классической христианской: последнее – не в обуздании зла и воскрешении всех для суда, а в воцарении пустоты, снимающей оппозиции вместе с самим человеком, уставшим от двусмысленных сочетаний света и тьмы.
 |
| Алексей ТАТАРИНОВ |
Фабула «Почтовой рыбы» вряд ли станет новым мифом. Вера Зверева, узнавшая о гибели мужа в загранкомандировке, отправляется в здание парламента, где покойный Павел трудился под началом Петра Рыбина, начальника Управления по связям с общественностью и СМИ. Смерть не аргумент против вспыхнувшей симпатии, которая должна была воплотиться в сцене страсти, привычной для каждого участника. И Вера, и Пётр не имеют никакого отношения к аскетизму души и тела. Помешала совершённая автором жанровая трансформация: в границах триллера, не чуждого морали, появляются два разговорчивых субъекта, навевающих мысли о Страшном суде. Первый – Надеждин – судит Рыбина, поигрывает пистолетом с глушителем, вещает о конце мира, но оставляет Петру шанс. Второй – Линдер, – оказавшись давним любовником Зверевой, чудом сохранившим молодость, насилует Веру в женском туалете, потом сообщает ей и Рыбину контуры подготовленной антиутопии, которая сметёт с лица земли человека в его классическом образе. Тяжкая развязка близка, но подоспевшая пара метафизических террористов ликвидирует Линдера, сохраняя жизнь главным персонажам.
Героям серьёзно за сорок. Не сделано ничего путного. Есть квартиры, машины, деньги, много воспоминаний о сексуальных приключениях. Нет детей, друзей, отсутствует смысл и любовь. По образованию Павел, Пётр, Вера (живые пародии на свои силовые христианские имена!) – психологи, философы, журналисты, почти писатели. По состоянию души – пустотники, потаённо согласные с тем, что мир катится в пропасть, туда ему и дорога. Не гротескные события – центр «Почтовой рыбы». Как и во многих современных текстах фабула – досадный пустяк, главное – портрет сознания, интересующего автора, и философия истории, к которой данное сознание причастно. Как и в леоновской «Пирамиде», события, которые можно пересказать, тонут в речах, которые сигналят об угасании рода человеческого.
Основные страницы романа есть смысл назвать «Апокалипсисом Рыбина». Советский Союз погиб. Но ведь тяжело защищать страну, в которой отсутствует хорошее пиво! Можно простить сталинские репрессии, но нет сил пережить отсутствие дублёнки и запрет на выезд за границу. Коммунистам хотелось жить, как на Западе, но препятствием была сама партия, которую необходимо было славить на каждом углу и тихо разваливать, чтобы получить деньги, качественные вещи и неограниченный туризм. Страшно хотелось комфорта, свободы для тела, и постоянно росла обида на государство, которое утверждалось в сознании советского человека как главный, самый отвратительный демон.
СССР был разрушен, когда изъяли несколько простых истин: государство – необходимая несправедливость, задача государства – держать порядок, жестокость государства необходима, умной и доброй власть не бывает. Силу государства поддерживал страх. Постепенно он стал выветриваться. Страх исчез, благородство и героизм по отношению к собственной стране не появились. Забыли о том, что государство всегда было основой основ и, одновременно, корнем зла, которое надо переносить, чтобы предсказуемо существовать. Нет государства без зла. Часто государство осуществляет его прямым действием. Иногда отступает, поджимает хвост, отрекается от себя, и тогда насилие увеличивается бездействием. Погибает под пулями олигарх, но убивают и нищую старуху. Рой-улей создаёт государство, рой-улей его уничтожает. Кругом растекается абсурд, но внутри него можно попытаться комфортно существовать. Вавилон раскачивается всеми своими башнями, мир падает в пропасть, но есть доступные девчонки, раздетые абсурдом, качественный алкоголь и модные машины. Ещё остались деньги, которые делают Апокалипсис переносимым – до тех пор, пока он остаётся интуицией, а не фактом уличных разрушений.
Когда видишь, как всё разваливается, начинаешь понимать, что гибель СССР – не частный случай, а предвестие конца времён: миру совсем нечем защищаться от энтропии гедонизма и массовой культуры. Впрочем, обречена любая конструкция, возведённая человеком. Да и с самим бытием – неразрешимые проблемы. Метафизической основой персональной эсхатологии Рыбина оказывается трактат «Шаг в сторону», который скромным тиражом выпустил мрачный философ Ждибеда. Миром управляет не справедливый и милосердный Бог, а злобная сущность, Господа победившая и скрывшая. Бог вечно распят, ничто не нарушит торжество его мучителей. Человечество лишь «подлая и лживая массовка, перманентно вершащая неискупаемое преступление богоубийства». Так что смерть человечества не должна восприниматься как несправедливая катастрофа. Конец света вполне можно оценить как момент истины: человеческий мир попадает под закон самоуничтожения зла.
 |
Так Рыбин размышляет. Посмотрим, как он живёт. В советские годы был журналистом-конформистом, получавшим деньги за статьи о прекрасной жизни. Хотел быть писателем, но стал чиновником. Не было друзей, не было и огня, порождающего дружбу. В любом человеческом движении, с которым мог соприкоснуться, подозревал возможный обман. Женщинам не доверял, но спал с ними, полагая, как герои Уэльбека и Бегбедера, что радость совокупления способна обрадовать мозг скоротечным счастьем. Рыбин много «повидал женских бёдер, грудей, животов и ягодиц». У него часто «сладко ноет в паху». Была и филологиня, занимавшаяся ненормативной лексикой, и женщина-философ с докторской диссертацией «Бог и половая жизнь граждан», и ровесница, предлагавшая вместе интеллигентно стареть. Была и «вечная студентка», сильно желавшая ребёнка. Но Рыбин не дурак! Поэтому натягивал два презерватива. Герой – в «безбрежной и канализационной системе необязательных связей» с сохранением твёрдого убеждения в том, что женщина предаст мужчину или останется с ним, превратив жизнь в ад. От этих тяжёлых мыслей отвлекала привязанность к машинам, которые менял раз в три года, признавая их как особую форму жизни, близкую и понятную.
Рыбин надеялся, что на его век хватит еды, бензина, чистого воздуха: «человек – скотина, которая боится потерять, что есть». Жизнь представлялась Рыбину смерчем, за ним – исчезновение. Был человеком без судьбы: «Он ненавидел власть. Он служил власти. Он был одновременно жертвой и опорой режима». Даже в Библии Рыбин находил свидетельство о невозможности изменить жизнь к лучшему. Хорошо знал, что сознательно протестующий долго не живёт. Распятие закономерно, но не хочется стать распятым. Рыбин вспоминал фразу: «Мужчины превратились в измеряемую деньгами пустоту, а женщины бросились искать счастье в бесчестье». И жил согласно этой максиме.
А что потом? «Запрограммированный на сумеречное состояние, исключающее выигрыши и проигрыши», герой причастен пустоте, но не переживает по поводу возможного наказания: «Не верил Рыбин и в бесконечность страданий вырвавшейся из оков изношенного тела души». «Холодная бесконечность Вселенной» может приниматься сознанием как постоянная анестезия, к которой привыкаешь, без неё не живёшь. В рамках пустотной модели мира крепла уверенность в то, что ничего нельзя изменить. Следовательно, надо ни в чём не участвовать: «ни в модернизации страны, ни в борьбе за справедливость, ни в разоблачении коррупционеров, ни в создании новой семьи, ни в чём, что требовало определённости». Апокалипсис растёт как серьёзная болезнь: «Весь окружающий мир вдруг представился Рыбину приговорённой к уничтожению лабораторией».
Герой не одинок в своём мироотрицании. Вера Зверева – Рыбин в юбке. Автор не жалеет героиню: «Она была не настолько глупа, чтобы ничего не понимать, и не настолько умна, чтобы понимать хоть что-нибудь». Вера давно знала, что отсутствие воли к преобразованию действительности означает усиление воли к смерти, но «ей надоело думать об этом». «Вера относила себя к большинству – к людям сырого войлока, а не к людям искры, потому что войлок был вечен в своей вонючей сырости, а искра мгновенна в своём угасании», – характеристика, не оставляющая шансов на сложную оценку персонажа. Поразмыслив о смерти мужа, попытавшись горевать, Вера Зверева быстро поняла, что получила свободу: «на периферии горя зарождалось патологическое облегчение».
Пётр Рыбин напоминает героев Щедрина и Чехова, но в маленьком – до безобразия – человеке растёт мироотрицатель, увиденный Достоевским: в неказистой, неглубокой душе героя, вроде бы избавленной от метафизики, встречаются Иван Карамазов и Ставрогин, готовые сбросить мир в пропасть, потому что обида на бытие сильнее простых и до поры эффективных страстей. Надеждин и Линдер, появляющиеся в романе ближе к финалу, заставляют вспомнить о Воланде (Рыбин и Вера названы «карикатурой на Мастера и Маргариту»), допустить возможность какого-то нравственного катарсиса, но не стоит доверять возможности позитивного итога. Тот, кто назвался Надеждиным, навязчиво кажется Рыбину мышью, пришедшей вместо Бога. Так и есть. Эта мышь прибежала из собственного сознания героя, оттуда же вылез Линдер, вобравший в себя две страсти – к совокуплению и разрушению.
Истинно рыбинские страсти. Надеждин и Линдер – образы рыбинской души. Это Пётр Рыбин разворачивает перед нами свои скрытые желания, когда Линдер сообщает о своей антиутопии. Искусственный разум приведёт человека к добродетели. Скоро наступит время для вживления миниатюрных блоков добавленного интеллекта. Будет вмонтирован запрет на причинение вреда. Школьное обучение заменят записью периодически обновляемых знаний. Все религии уступят место одной, которая будет внедряться как операционная система. Необходимое сокращение населения будет проведено с помощью вирусов. Долгожительство станет наградой за ум.
Юрий Козлов – не Александр Проханов: его не интересуют гротескные образы внешних врагов России. Государство уничтожают не злобные фарисеи, агенты Запада, а свои – «кто ни холоден, ни горяч», у кого – червь глобального разочарования, тяга к бесконечному Апокалипсису, который лишь должен подтвердить и закрепить собственное недовольство жизнью. Когда-то побеждал сильнейший, потом – умнейший, следующим торжествовал хитрейший, сейчас пришло время для подлейшего. Удобно мыслить о том, что история обречена, что ничего нельзя сделать, что слишком много людей на земле. Недавно мы писали о том, как у Олега Зайончковского («Загул») соединяются оптимизм и безволие, у Юрия Козлова безволие рассматривается вместе с пессимизмом.
Отрицает ли автор государство? Или только сильное, верящее в себя государство может встряхнуть Рыбина? Увлечь общим делом, поставить задачу, от которой трусу не удастся сбежать, отвлечь от эротических грёз, от собственной шизоидности. Рыбин – пример мнимо государственного человека, сидящего в парламенте, скисающего на больших деньгах и беспочвенности службы. Необходимо сознающее себя государство, чтобы сей муж, воображающий близкую смерть мироздания, стал служить, как дрессированный пёс служит по-настоящему сильному хозяину, способному отвечать за того, кого приручил. Для начала противопустотной деятельности и этого достаточно. Часто современный человек – стихийный апокалиптик, который на каждом углу ругает настоящее и всеми тусклыми огнями сигналит о том, что согласен с энтропией. Но попробуй забрать то малое, что он загрёб под себя, взвоет. Нужен новый Ницше (Ницше-государственник против орды тихих разрушителей, уверенных, что всё давно погибло), который исцелит тех, кто погряз в недовольстве жизнью, порос мхом, прорастающим сквозь комфорт. Есть относительная правда государства, стремящегося грубо, неуклюже защищать жизнь от посягательств пустотников. «Почтовая рыба» – косвенное оправдание государства, скучного, рационального, несправедливого, но сберегающего существование. Главный экстремизм – не взрыв, а согласие с разрушением, трусливое сползание в личную пустоту, из которой смотришь навсегда испуганными глазами.
Рыбин – снова отрёкшийся Пётр, из которого прёт небытие, прикрытое обыденным нигилизмом. В древнейшей религиозной символике Христос – Рыба. Герой романа Юрия Козлова – Рыбин, плывущий против Христа. Он всё хотел поймать Золотую рыбку, чтобы та принесла ему много женщин, денег, избавила от хлопот, переселила бы на теплый остров без событий. Не замечая Рыбу-Христа, Пётр стал Почтовой рыбой, сообщающей о безнадёжности мира. Весть Рыбина безрадостна. Этот персонаж – обыкновенный человек, далёкий от явного криминала, он же (вспомним Константина Леонтьева) – «орудие всемирного разрушения». Советский Союз уничтожен тем, кто уверился в том, что бабы, бабки, болтовня и безволие важнее обнаружения смысла в себе самом, склонном к ежедневному созиданию мира, который было бы жалко потерять. Что будет дальше, учитывая, что Рыбин не только русский герой? Миру будет трудно сохраниться, если Пётр не изменится. Разоблачая влечение к вульгарному Апокалипсису, Юрий Козлов воссоздаёт повседневное антихристианство современного человека, который так любит обвинять других, что не замечает себя, ставшего смешным уродом, потерявшим способность тратить и рисковать, жертвовать и любить.
Ю.Козлов. Почтовая рыба: несатирическая история. – М.: Поколение, 2011.
Алексей ТАТАРИНОВ,
г. КРАСНОДАР
Добавить комментарий