Лишить спокойствия

№ 2011 / 24, 23.02.2015

В со­вет­ское вре­мя спек­такль Р.Ка­с­тел­луч­чи со­чли бы сов­сем де­ка­дент­ским и ско­рее все­го да­же не пу­с­ти­ли бы на оте­че­ст­вен­ную сце­ну, а лишь удо­с­то­и­ли бы ка­кой-ни­будь яз­ви­тель­ной ре­цен­зии вро­де бро­шю­ры о те­а­т­ре аб­сур­да «Ког­да по сце­не хо­дят но­со­ро­ги».

«О КОНЦЕПЦИИ ЛИКА СЫНА БОЖЬЕГО», Р.Кастеллуччи, СОЧЬЕТАС РАФАЭЛЛО САНЦИО, Италия. Гастрольный спектакль в Москве (в рамках Чеховского фестиваля).

В советское время спектакль Р.Кастеллуччи сочли бы совсем декадентским и скорее всего даже не пустили бы на отечественную сцену, а лишь удостоили бы какой-нибудь язвительной рецензии вроде брошюры о театре абсурда «Когда по сцене ходят носороги». Дело в том, что едва ли не главным элементом произведения является содержимое человеческого кишечника. Войдя в зрительный зал, публика видит на сцене воплощение стерильного помещения – с кроватью, тумбочкой, на которой стоит какая-то канистра, со столиком для медицинских инструментов и лекарств, с белоснежным диваном, на котором сидит благообразный старичок в белоснежном махровом халате, в очках. Он смотрит в экран современного плазменного телевизора, там идёт передача «В мире животных». Это – Отец (Джанни Плацци). На заднике сцены почему-то – огромная репродукция лика сына божьего с картины Антонелло де Мессины «Спаситель мира». К нему приходит Сын (Серджио Скарлателла) в аккуратном костюме, в галстуке, беседует, разводит в чистом стакане с водой таблетку, подаёт. Тут оказывается, что идиллия – мнимая. Отцу плохо, он поворачивается спиной к публике, и зрители замечают на белоснежном халате крошечное жёлтое пятно. Это лишь первые признаки беды, которая разворачивается на глазах зрительного зала. Сын надевает резиновые перчатки, раздевает отца, и оказывается, что всё бельё старика, вплоть до подгузников под всем остальным, выпачкано в буровато-жёлтой жиже. Сын терпеливо обмывает старика, меняет ему подгузник и бельё, одевает в свежий халат. Когда, казалось бы, сын выполнил свой долг, происходит новая авария – опять на халате выступает жёлтое пятно. Сын вновь обмывает немощное тело отца, подтирает шваброй пол, но едва успевает поменять старику подгузник – жижа льётся из больного бурным потоком. Отец всё время плачет, как ребёнок, просит у сына прощения. Хотя спектакль идёт без синхронного перевода, проблемы понимания не возникает. Более того, диалог и не имеет особого значения, как в немом фильме. Пожалуй, умышленно используются преимущественно понятные всем итальянские слова: скузи, пердоно, кози, папа, камиджа (рубаха) и т.п.

Спектакль тяжело смотреть, так как первая часть соответствует опыту многих людей – тех, у кого в семье были больные раком кишечника или желудка, или старческими болезнями – детали переданы предельно достоверно, да ещё выпукло на фоне стерильной обстановки и великолепного портрета на заднике.

Действие разворачивается по законам патетического развития – начиная с небольшого затруднения и заканчивая всеобщей катастрофой. Когда сын в отчаянии покидает отца и припадает к картине, идиллия переходит в фантастический гротеск: фекалии как будто отделяются от тела и живут собственной жизнью: оказывается, ими заполнена канистра возле кровати. Старик открывает эту канистру, вываливает содержимое на постель, на свою одежду и, поливая, как из лейки, пол сцены, тоже бредёт к репродукции на заднике. Теперь, по законам пафоса, образ катастрофы устремляется уже в вертикальную плоскость, грязь постепенно покрывает огромный лик, он рвётся, появляется надпись: You are my shepherd («Ты мой пастырь»), потом после are вклинивается слово not, и смысл надписи меняется на противоположный. На этой ноте отчаяния всё заканчивается.

Ильдар САФУАНОВ