Изумляемся вместе с Дмитрием Чёрным

№ 2011 / 36, 23.02.2015

Статьить, чтоб не стать…

Просмотрев оглавление этой книги, я сперва огорчился: многое уже видел в периодике, чаще в «ЛР». Однако, начав читать с первой страницы, тотчас отринул первый скепсис: это всё-таки книга, а не случайная подборка статей, собранных по принципу «не пропадать же добру» (шутка-заголовок из «НГ» о книге Прилепина про свои Тартарары, с рекламно-подземельным заклинанием «касается лично меня»). Кстати, и о ней есть критическая статья в этой демонстративно скромно изданной, зелёной, точно ещё растущей, книжке. Тут перед нами предстаёт как раз тот Сенчин, которого не знают ни в «Эксмо», ни в книжных магазинах крупнейших городов. Вот это действительно личное – что в отличие от всех прочих новреалистов Роман никогда не выпячивал и не делал почвой для сюжетов, ограничиваясь «лабораторной работой» (его термин, из книги). Помимо этой личной составляющей «детства в Кызыле» (совпадение: я проезжал через столицу Тувы в 1986-м в метеоритную экспедицию на Чинге, это был вполне ещё советский город), которая даёт отсчёт хроноанализу 1980–90-х, в книге основная, крепёжная составляющая – Сенчин-литературовед и даже критиковед. Писатель обязан быть профессиональным книгочеем: и как всякий философ писал свою историю философии, так немыслим и современный писатель вне контекста – посему лучше самому всё упорядочить. Вот уж после этой книги вряд ли кто скажет, что Литинститут плохо образовывает своих выпускников и поэтому мастерами из них становятся единицы. Статьи Романа о Белинском и Писареве я бы спокойно ставил в учебник для старших классов.

Статьи, конечно, не рассказы: неизбежны повторы, причём у скромного Романа это не самоцитирование, а повторы цитат – одна из них, слова главреда «Знамени» Чупринина о стихах, которые пишут для понимания, встречается аж три раза. Но это упрёк, скорее, корректору – дубли вместе с опечатками для малой книги всё же выпирают. Хотя повторение – мать учения. Я, например, был приятно поражён сходством терминов – ведь, как Чупринин, аутизмом (а ещё – презервативом) в своих спорах с коллегой-верлибристом Минлосом я называл это же самое, постмодернистское, бегущее реальности.

Продумана книга вполне автобиографично, хотя касается сугубо литературных и мельком бытовых вопросов девяностых-нулевых – так, показывая на своей судьбе или судьбе задушившего себя телефонным проводом художника Мыша (герой очерка, более похожего на рассказ всё же) гибель СССР на местах, в Туве, Роман загрунтовывает холст Хроноса для дальнейших литературных изысканий. Именно изысканий, поскольку размышлениями назвать эти статьи было бы тиховато. Поражает эрудиция Романа, в этом тихом омуте водятся такие знания, которых не сыщешь, подозреваю, и у «кассовых» писателей-либералов (а кто ещё в чести у столичных издательств?) и уж тем более у припозднившихся записных коммунистов вроде этого, как его… который «Капитализм» написал? Его ещё «бандерша» молодых дарований из «АСТ» предпочла новым книгам Шаргунова и вашего покорного… «Шубись!» – как говорили мы в школе, завидев директрису.

Роман уверенно и размеренно, модно говоря – экспертно пишет и о Шевчуке, и о сериале «Реальные пацаны» (забавно: в этом же, – заочно зачисляющем в радреал, – духе я писал о «Школе»), и о натуральной школе века девятнадцатого (откуда родом и новый реализм), и о родных тувинских-минусинских краях в прошлые и нынешние дни, дни регресса и деградации. Статьи охватывают период с весны 2003-го до весны нынешнего. То, что десятилетиями звучит политически обрыдло со страниц «Советской России», например, у Романа пишется тихо, точно и всегда конкретно. Правда, негативизм в отношении советской власти (культурные обиды поколения деревенщиков) создаёт в критике Сенчина ту же самую мрачность, которую Капитолина Кокшенёва наградила, говоря о его прозе, эпитетом «кротовья»: «Всё роет и роет куда-то, а света не видно». Выходит – в никуда, поскольку если плох социализм и не менее плох нынешний капитализм, то this is the end – Endgame (Megadeth)… Тем не менее с оценками современности, в этой книге встречающимися часто – спорить невозможно.

Новреалисты – заградотряд, дальше которого отечественному слову отступать нельзя. Да-да, маргиналы нулевых стали пограничниками не в переносном смысле – как пишет Роман, ожесточённое творческое сопротивление распаду ведётся из упрямства и верности таланту ли своему, идее ли объединяющей, и это необъяснимо без им же походя отброшенного марксизма-ленинизма. Ведь таланту-одиночке не быть услышанным в эпоху пиара, о чём так любит поплакаться утончённый и тоже вовремя не услышанный Ваня Зорин. Ибо кранты на постсоветском пространстве – объективные. Вопрос только в том, соберётся ли из этих пограничных анклавов, найдётся ли «буйный» политический субъект, способный выправить общественное бытие. Роман считает – нет, и распад продолжится. Я считаю – да, революция возможна. И тут как раз без того советского, чего Роман вместе с либералами не любит – без сталинской дисциплины, – не обойтись.

Однако сделаться слышным обществу до революции, как Горький – задача не менее организации восстания революционная. И тут Роман (издатели зовут его даже фаворитом литературных премий конца нулевых) достиг очевидных успехов. Писатель растёт долго, десятилетиями – в отличие от поэта, ему нужно гореть долго, чтобы прогреть избранную им тему до видимого обществу красного каления. А белое часто наступает посмертно – посему, всё чаще встречая книги Романа (вот и «Абсолютное соло» попалось в Томске, в одном из книжных), я радуюсь, как за себя. Ведь для нового реализма нет конца, как для революции – и успех ли Прилепина, успех ли Шаргунова (кого не читал и не упомянул, извините, пешите есчо, я вот тоже в поминовении коллег через запятую не встречаюсь), считаю всегда своим успехом. Потому что внимание читателя готовят наши «пророки» для реализма радикального толка. И честный разговор с современником, который Роман начинает в каждой статье, – без обиняков, без страха быть не услышанным из-за политических ноток – состоится, грядёт. Ибо «насекомое стерпит всё», как пел Егор Летов, даже ядерную зиму, а терпеть для будущего нашей родины и детей – вредно. В «Московских тенях» Сенчина главный герой, видимо, не случайно травит тараканов…

^{Роман Сенчин. Не стать насекомым. – М.: Литературная Россия, 2011.}

Иди от кино

На «Апокрифе» у Виктора Ерофеева сидя как-то раз, я после того, как гостья передачи, та самая Елена, сказала, что ориентировалась на «Это я, Эдичка» в написании этой книги – подошёл к ней. Наверное, нескромно – однако моя реплика из зала до этого, как раз-таки о «своей Москве», могла служить предисловием и оправданием такой наглости. Сказал, что мой-то роман весьма родственник «Романсу о влюблённых», коим восхищаюсь. Он был у меня с собой в одном экземпляре из остатка авторских. Выбор был: обменять его на книгу Михаила Елизарова, сидевшего там в экспертах за полукруглым столом «чаепития у мартовского зайца», или подарить ей. Елизаров не отягощает себя ношей своих книг, посему второй вариант вступил в силу, тем более что Елена высказала желание, а в глазах блеснула та самая, из «Романса» бессмертно юная возвышенность: «Что ж, подарите». Так «Это я, Митенька», то есть та самая «Поэма Столицы», оказалась в её руках: признаюсь, было неудобно, что отяготил сим томом её миниатюрность.

Как же был я удивлён, когда обнаружил в «Москве» её книгу примерно такого же веса! Я общался с мастером крупных объёмов – хоть и не 800, но 536 страниц дались ей легко. Причём, ещё уговаривали написать – жанр автобиографий кинозвёзд был для алчного «АСТа» предпочтительным на заре книжного ренессанса. И хоть книга эта не новинка, и удивляться ей уже поздновато, наверное – но, на правах переиздаваемой, она попала в моё поле зрения сейчас, о чём и рапортую. «Выражусь лаконично».

Книга ценна, во-первых, полифоничностью – только здесь предстаёт великомудрый Андрон Кончаловский суетным блудодеем-вампиром, а все его низкие истины оправданием комплексов. Конечно, подробностям воспитанной Елены далеко до лимоновских, но кое-что в михалковской квартире углового дома на улице Воровского и площади Восстания открывается. Тот самый бюст (скромница называет свои груди маленькими), который впрыгивает в кадр душевой доходного дома, стоящего неподалёку от михалковского, в Трубниковском переулке. Она и пишет очаровательно – хотя некоторая чужеродность и чопорность языка местами не пропускает к действиям. В «романсе» Елена – действительно муза, но не Киндинова, само собой, а уже потёртого язвенника-труженика Андрона. Сияет она там любовью к нему, второму своему – вот уж режиссёрское искусство зажечь такой свет! Прямо иллюзионист Коперфилд, каждый номер – с новой ассистенткой. Андрон, что ваш Казанова, перемерил на свой аршин едва ли не всех известных советских актрис от Цыплаковой до Андрейченко – посему будущее Елену ждало мрачное. Впрочем, звезда её зажглась. И как же теперь для меня осмысленно звучит «Вы отказываетесь от меня?» из «Покровских ворот»!

«Идиотка» развеивает ореол мученичества актёрской богемы в 70-80-х – тут и там рестораны, иностранцы, зарубежные поездки и спокойное бегство за границу, по желанию. Этой темой Елена заболевает после романа с французским врачом – вот и нашёл я ответ на вопрос, какого чёрта она искала в США с этим простоватым бородачом. Повторять мучения Эдички? Вот уж фатальное созвучие: его-то бросила там Елена… Милая и лёгкая, органично, артистично вплетающая прозрения и выстраданные философемы в бытопись, Елена на страницах – как на экране. Не укрывается, просеивается в буквы даже её податливость, доверчивость мужскому авантюризму – книга стала для меня просто ещё одним длинным фильмом с ней и о ней. Попутно она прекрасно нарисовала Москву того же времени, что изображена в «Русской красавице» В.Ерофеева – если вы ещё не открыли для себя эту грань её таланта, то и нынче не поздно. Ещё не дочитал, но рекомендую. Это, конечно, не Лимонов – своим мускульно-разговорным он задал моду надолго, язык же Елены классичен, далёк от авангардности, но симпатичен, афористичен, юмористичен и близок к всегда любопытным кинозакулисам.

^{Елена Коренева. Идиотка. – М.: АСТ, 2007.}