ОПАСНОЕ РЕМЕСЛО ВЕРОНИКИ ДОЛИНОЙ

– Вероника Аркадьевна, бардом называют бродячего поэта-музыканта. Готовы ли вы сами назвать себя бардом и если да, то какой смысл вы вкладываете в это слово?
– И много, и мало, и ничто, и кое-что. Многие слова за нашу не очень длинную жизнь себя совершенно не оправдали, оказались абсолютно ничем и девальвировались. То же самое произошло и со словом «бард». Я помню, как оно возникло в России советского периода. Это ведь западное слово, и его употребление не было принято. Даже когда я только начинала выступать в 1975 – 1976 годах, его не было в широком обиходе. А потом оно возьми и как-то появись и намагнить немножко среду. Да только нынче уже и размагнитило всё. Потому что не годится человеку, работающему по старинному средневековому кодексу, дружить с властью, не годится выступать в кремлёвских дворцах и получать из рук вельмож высокого ранга награды. Ибо во имя независимости высокого рода нам нельзя приближаться к порогу тех обиталищ, где находится власть. Сегодня же тот, кто себя называет бардом, может сидеть в Госдуме и петь в Госдворце. Хотя ничего такого нам категорически нельзя. Наше ремесло странное, самодельное, опасное и колдовское. За хорошие строчки нам приходится дорого платить, а за волшебные – платиться головой.
– Значит, бард сегодня это …
– Либо независимый поэт и музыкант, работающий с собственными текстами в независимой манере, либо ничто, потому что всё прочее – советская эстрада. И советской эстрады очень много, а людей с собственными хорошими текстами и с независимой манерой мало.
– А согласны ли вы с таким мнением, что жанр авторской песни – это жанр элитарной культуры, не для всех?
– Нет, что вы, мы простонародны, и нечего тут задираться. Вы думаете, я когда-нибудь видела на своих концертах очень, в собирательном смысле, изысканную публику?
– А как же во времена расцвета в 60 – 70-е годы, когда авторская песня была не просто видом песенного творчества, а культурной нишей интеллигенции?
– Да это всё легенды. Были и культурные люди, и полукультурные, и даже слесари и токари. И, если хотите знать, последние тоже были неравнодушны к стихам и даже очень прилично писали. Этот жанр простонародного происхождения и об этом следует помнить. И на каком бы языке ни звучали песни этого жанра, они всегда будут общедоступными.
– Но ведь в то время это было ещё и социальное явление, своеобразная оппозиция…
– Всё легенды, и никакой оппозиции не было. Просто власть была такова, что из этих слов сделала оппозицию. Разве творчество Шарля Азнавура оппозиционно в своей стране? Вовсе нет. Просто там власти смотрят шире на эти вещи.
– Сегодня ваш концерт проходит в ЦДЛ, что вы можете рассказать об этом месте?
– В пору моей ранней юности, это было колдовское место, причём очень по-плохому заколдованное. Потом оно стало расколдовываться, и, к сожалению, мне оно досталось уже окончательно расколдованным. ЦДЛ был абсолютно закрытым, это была своеобразная ложа советской аристократии, и попасть сюда мы могли с большим трудом. Место было невероятно сословным и очерченным классовыми кругами.
– Значит ли это, что впервые вы здесь выступили только после распада Советского Союза?
– Нет, в начале 1980-х меня напечатал журнал «Юность», и я могла уже здесь мелькнуть. Если тебя опубликовал журнал ЦК ВЛКСМ, это означало твою легальность и расценивалось как путёвка в жизнь.
– Мы с вами сейчас говорили о прежнем времени, а как вы можете охарактеризовать современную культурную реалию?
– Честно не знаю, рано ещё об этом говорить. Мне лично недостаёт стихов, какого-то художественного вкуса, разлитого в воздухе, хороших выставок и концертов. Я, например, любитель миниатюрного, мне всё камерное подавай. Камерный джаз, камерную средневековую музыку. Этого ничего нет, по крайней мере, в Москве. Я ищу, я каждую неделю исцарапываю московскую афишу, пытаясь найти второй план, третий. Так вот поцарапаю немножко, потом успокоюсь, и с книжкой затихаю.
– А информационные технологии, появившаяся свобода, это как-то изменило среду?
– Бездарное писательство, появившееся с помощью компьютера и обнародовавшее свою бездарность, это видно всем, что об этом говорить.
– Может быть, технологические новшества изменили ваш творческий процесс, вы набираете на компьютере свои стихи?
– Нет, что вы. Я рукодельно пишу, с «папирусами» и выступаю.
– А в целом, Вероника Аркадьевна, вы органично себя чувствуете в наше время или вы предпочли бы родиться в иной век?
– Таким, как я, очень сложно. Мне очень хорошо со- всякими средневековыми реалиями. Однако, я думаю, действительность оказалась бы намного жёстче, нежели нам её представляют в истории. И мне бы в то время не поздоровилось.
– Что же вас привлекает в средневековье?
– Мне очень недостает тайны. Мне нужна тайна, оккультизм.
– Всё средневековье пронизано религией, а у вас как с этим?
– По-моему, не так всё однозначно в культуре средневековья. Как есть там религия, так есть там и огромное противоборство религии. Что же касается меня, то я, по сути своей, противоборец. С религией ещё как-нибудь я бы договорилась, но с церковью – никогда.
– Возвращаясь к теме творчества, хотелось бы узнать, что важнее в вашем ремесле – музыка или стихи?
– Главное, безусловно, приличные стихи. Секрета здесь никакого нет, а всякий кто начинает брыкаться по этому поводу – всё лукавство. Можно как-нибудь покрасивничать, припудриться и окружить себя парой музыкантов, которые будут властно перебирать струны, но если не будет хорошего текста, то ничего стоящего не получится.
– А что, по-вашему, является приличными стихами?
– Приличные стихи, это значит твои собственные, которые не может создать никто другой. А если ты уже написал пусть небольшие, но свои, тогда ты без всякого труда оснащаешь их своей собственной музыкой. Вот и всё, вот и вся рецептура.
– А стихи как рождаются, изначально появляется настроение?
– Нет, очень часто просто такой небольшой звучок или щелчок, раз, тумблерочек тюк – и всё, и стишочек. Даже не слово за слово зацепилось, строка за строку, а прямо вот кусочек звука за кусочек звука.
– А в чём же вы черпаете своё вдохновение, например, один современный режиссёр сказал, что лучшее искусство порождается болью?
– Болью – когда болит, любовью – когда любится, давлением – когда сдавливают, освобождением – когда освобождаешься. Этот список можно продолжать бесконечно. Главное в нашем деле – это уметь чувствовать живое и чуть-чуть сверх того. В том смысле, что у настоящего творца должны быть всегда в рабочем состоянии маленькие художественные антеннки.
– Любой человек в своём творчестве нуждается в отклике, какой вы видите свою публику?
– У меня нет какого-то образа своей аудитории, лишь бы была. Я уже много видела лиц, и если мне Бог даст, буду видеть ещё. Главное, чтобы был теплообмен со слушателями. К сожалению, я ведь не подлинный композитор, который бы взял свой инструмент и на таинственном языке сыграл свою музыку. Я ведь на самом деле очень беззащитная, и всё, чем владею, это всего лишь русский язык.
– И последнее. Вероника Аркадьевна, так совпало, что наша беседа происходит в преддверье весны, когда природа приходит в движение и жизнь тоже начинает особенно бурлить, что вы можете пожелать нашим читателям в этот период.
– Я всегда, независимо от того, весна это или нет, стараюсь желать жизненной стойкости. Потому что у нас в России без стойкости, без какого-то первородного мужества просто не обойтись.Беседу вела
Анна ТЁРКИНА