Влиятельный и агрессивный гангстер

№ 2012 / 4, 23.02.2015

Иван Анисимов – типичный карьерист советской эпохи. Классическую литературу Запада он знал плохо. Более-менее сын боевого волостного писаря разбирался лишь в творчестве французских авторов, которые симпатизировали советским коммунистам.

Иван Анисимов – типичный карьерист советской эпохи. Классическую литературу Запада он знал плохо. Более-менее сын боевого волостного писаря разбирался лишь в творчестве французских авторов, которые симпатизировали советским коммунистам. Толково подать материал он тоже не умел. Власть ценила его за другое – за умение меняться вместе с линией партии. Именно поэтому столь посредственному учёному в разгар борьбы с космополитами был доверен академический институт, занимавшийся в том числе литературами столь ненавистного режиму Запада. Суть Анисимова очень точно понял Юлиан Оксман.

В письме Борису Егорову он 26 июня 1965 года отметил: «Из всех наших литературоведческих гангстеров это самый влиятельный и агрессивный. Он не очень склонен был размениваться на мелочи, играл роль барина и белоручки, но свою линию гнул неуклонно».

Иван АНИСИМОВ

Иван Иванович Анисимов родился 4 (по новому стилю 16) февраля 1899 года в Смоленской области в деревне Глотовка Всходского района. В своей автобиографии, датированной 6 октября 1944 года, он сообщал: «Отец мой был тогда волостным писарем. Выходец из бедной крестьянской семьи, он ещё подростком поступил в волостные сторожа, выучился письму и делопроизводству, стал «помощником», потом писарем. После революции отец долгое время работал секретарём волисполкома; а с 1931 года состоял в колхозе «Борец», организовавшемся в Глотовке. Будучи писарем отец получал 25 рублей в месяц, но во что бы то ни стало хотел «учить» меня и в 1911 году определил меня в гимназию, в уездный город Ельню, что значило тратить на меня половину заработка».

Летом 1918 года Анисимов стал инструктором по внешкольному образованию в Смоленске, но уже через несколько месяцев его перевели в Дорогобуж. Там он впервые познакомился со своей будущей женой – Ревеккой Моисеевной, чья семья в 1914 году бежала от немцев из Бреста. Потом по линии профсоюзов его мобилизовали в красную армию.

Демобилизовавшись, Анисимов в 1922 году поступил в 1-й МГУ на факультет общественных наук, где занялся изучением западноевропейских литератур. Потом его приняли в аспирантуру РАНИОН. В 1927 году он подготовил основательный очерк о Пьере Мак-Орплане, который был напечатан в качестве предисловия к собранию сочинений этого писателя.

После аспирантуры Анисимов несколько лет преподавал литературу в целом ряде московских институтов. В 1934 году его пригласили в Гослитиздат. А уже в 1939 году он, вступив в партию, возглавил отдел всеобщей литературы в Институте мировой литературы.

В институте Анисимову доверили связи с прогрессивными писателями Запада. Он был уполномочен вести деловую переписку с Теодором Драйзером, Жаном Фревилем, Анри Барбюсом и другими влиятельными литераторами. Западные коллеги так и воспринимали его – как технического секретаря и курьера. «Хочу Вас поблагодарить, – писал ему 2 декабря 1939 года Драйзер, – за проявленное Вами ко мне внимание и доброту, за то, что Вы присылаете мне книги и статьи и вообще оберегаете мои интересы. Я всегда следил за социальным прогрессом в СССР с величайшим интересом и симпатией. Горячо надеюсь, что пример социального равенства, достигнутый Вашей страной, вскоре найдёт всеобщее понимание и ему будут следовать во всём мире». При этом к критику практически все западные писатели относились равнодушно. Они не считали его глубоким исследователем.

Перед войной Анисимов работал над книгой «Мастера культуры» о современных писателях Запада. Но уже на второй день войны он был направлен в распоряжение политуправления Южного фронта. Впоследствии его перевели в качестве специального военного корреспондента в газету «Известия».

После войны началась карьера Анисимова в качестве влиятельного правительственного чиновника. Он был назначен заместителем председателя комитета по делам искусств при Совете Министров СССР. От него стало зависеть финансирование театров и филармоний. Не случайно многие художники срочно начали набиваться к нему в друзья. «Иван Иванович! – обращался к нему из Ялты Пётр Павленко. – Пользуясь оказией – поездкой директора нашей Ялтинской филармонии Уварова – шлю тебе, старому сластёне, бутылку крымского муската. Оно показано даже самым отпетым сердечникам и почечникам. Пей и изредка вспоминай. Мне это тем более необходимо, что я выдвинулся в консультанты Ялтинской филармонии по художественным вопросам и теперь кровно заинтересован в том, чтобы наверху, в комитете, не забывали нас. Ялта всё-таки не Конотоп же! А отношение к нам поистине конотопское: гастролёров посылают третьесортных жалких, хорошие театры других городов у нас – редкие гости, у самой же филармонии нет даже автобуса, чтобы развозить актёров по санаториям Южного берега, и они, бедняги, трясутся в открытых машинах, что очень неудобно даже в Крыму».

Однако в правительстве работой Анисимова оказались недовольны, и в 1948 году он вынужден был вернуться в ИМЛИ.

9 июня 1952 года Анисимов, не имевший в своём активе не то что ни одной серьёзной научной работы – даже кандидатской диссертации (учёную степень кандидата наук ему потом выдали по непонятной совокупности заслуг в кузнице парткадров – Академии общественных наук), возглавил академический Институт мировой литературы. Дочь дружившего с ним писателя Вадима Кожевникова – Надежда Кожевникова позже отмечала, что Анисимов был всегда солидно-серьёзным и внушительно-представительным человеком, который берёг своё здоровье с фанатической прямо-таки истовостью. «Ничем другим природа его не наградила. Простонародная, что называется, от сохи, физиономия лоснилась самодовольством. Как характерно для бездарей, уважал себя упоённо. Из энциклопедического словаря уже здесь, в Америке, узнала, что Анисимов пробился в членкоры, а мог бы и до академика дотянуть. Научных трудов – с гулькин нос. Но при чём тут труды? Верноподданническая угодливость перед властью – вот что являлось гарантией процветания в эпоху, по мерзости превзошедшую всё, что ей до того в России предшествовало, хотя тоже, как известно, далёкое от идиллии. Но казалось, что пик низости, подлости достигнут, и хуже уже не бывает. Бывает. Завидую не дождавшимся, не дожившим до очередного гнусного витка, поднявшего с илистого дна, на поверхность вынесшего отребье, ублюдков, получивших всю полноту власти в несчастной стране. Дураков сменили подонки, способные на всё. Иван Иванович дураком был, можно сказать, образцовым, но не воровал, не грабил, не убивал. Другое дело, что его вертикальный взлёт стал возможен лишь потому, что ему предварительно путь расчистили, убрав, загнав за колючую проволоку более даровитых, но не столь благонадёжных конкурентов. Сомневаюсь, чтобы Иван Иванович сильно терзался из-за того, что его преуспевание воздвигнуто, собственно, на костях других. Он вообще ничего не умел (или не хотел) переживать сильно, с раскаянием, болью в сердце. Берёгся» (Н.Кожевникова. Пастернак, Мравинский, Ефремов и другие. М., 2007).

В академических кругах назначение Анисимова было встречено без одобрения. Никто всерьёз его как учёного не воспринимал. Для литературоведов с мировым именем он остался всего лишь полуобразованным комиссаром, которому, правда, хватило ума не размахивать маузером.

В 1956 году у Анисимова случилось большое горе: погиб его единственный сын. Он был философом по образованию, прошёл войну, пытался заниматься юридической практикой. И вдруг наложил на себя руки. Надежда Кожевникова рассказывала, что сын Анисимова покончил с собой в квартире родителей на Лаврушинском, запершись в ванной комнате. Когда дверь взломали, было уже поздно. «Говорили, – писала Кожевникова, – что Боря сильно пил, пристрастившись, возможно, на фронте, куда ушёл добровольцем, но Бекки [жена Анисимова. – В.О.] считала, что сына довели, не принимая на работу, в последний момент отказывая: по отцу он был Иванович, а вот мать у него Ревекка Моисеевна».

Докторскую диссертацию Анисимов защитил лишь в 1959 году. Тема его исследования звучала глобально: «Всемирная литература и социалистическая революция». Но каких-либо научных открытий оно не содержало. Но это не помешало ему через год стать членом-корреспондентом Академии наук СССР.

Со временем учёный народ как-то привык к Анисимову. Многие стали считать, что он – не самый худший вариант. Во всяком случае в хрущёвскую «оттепель» Анисимов не стал противиться некоторым новым начинаниям. Плохо разбираясь в теоретических вопросах, он, тем не менее, к примеру, поддержал идею Г.Абрамовича создать новую теорию литературы. Когда группа замшелых марксистов попыталась зарубить работу энтузиастов, новоиспечённый членкор неожиданно поддержал молодых бунтарей. Пётр Палиевский вспоминал, как «старики» собирались устроить молодёжи взбучку. «Вдруг открывается дверь, и входят Иван Иванович и В.В. Ермилов. Деятель прерывает речь.

– Вы, Иван Иванович, вероятно, хотите что-то сказать?..

– Нет, вот (указывая на Ермилова) Володя.

<…> Он [Ермилов] важно сел и, глядя куда-то за спину деятеля, задумался. Потом сказал:

– Я счастлив, что по коридорам института пошёл свежий ветер принципиальности.

Институт мировой литературы им. А.М. Горького

И началось. В течение минут примерно десяти Владимир Владимирович и Иван Иванович, обмениваясь репликами, как бы забыв о присутствующих, буквально перебрасывали этого деятеля с ноги на ногу, как футбольный мяч. Без малейших прямых задевающих слов, будто и не о нём, но с чрезвычайной значительностью выражений. Потом оба встали и так же внезапно ушли». Так была спасена новая трёхтомная «Теория литературы».

Кстати, немалую роль Анисимов сыграл и в присуждении Нобелевской премии Шолохову. Нет, прямо он повлиять на шведский комитет никак не мог. Но по просьбе Кремля директор ИМЛИ возобновил свои контакты с английским писателем Чарлзом Сноу, чьё мнение для Нобелевского комитета имело огромнейшее значение.

Увы, в некоторых других случаях Анисимов действовал как трус, а то и просто как законченный подлец. Дочери Твардовского, комментируя «новомирский» дневник отца, писали: «В 1954 году Анисимов писал в ЦК КПСС донос на польских писателей, поддержавших новомирскую статью В.Померанцева «Об искренности в литературе» (ДН. 1993. № 11. С. 236–237). А.Т. столкнулся с Анисимовым и в Дагестане. Выступая на банкете в честь Р.Гамзатова, А.Т. произнёс тост за доброе сердце поэта. Тут же последовала «поправка» Анисимова, славившего в своём выступлении «злое сердце Расула», полное ненависти к врагам. Ненависть, похоже, Анисимов считал необходимой чертой поэта (см.: Анисимов И.И. Сила любви и ненависти // ЛГ. 1963. 18 июля). Зарубежных писателей он делил на сторонников и противников «социалистического реализма», а смысл Европейского форума видел в противоборстве социалистической и буржуазной идеологий (Анисимов И. Ленинградский диалог о современном романе // ИЛ. 1963. № 11)». К этим комментариям дочерей Твардовского добавлю, что в середине 1960-х годов Анисимов отказался заступиться за своего сотрудника Юлиана Оксмана, который позволил себе несанкционированные и чересчур откровенные разговоры с представителями русской эмиграции. По сути, он выдал Оксману, пережившему в конце 30-х – начале 40-х годов колымские лагеря, волчий билет.

В последние годы жизни Анисимов занимался изучением позднего творчества Генри Манна. Но ничего принципиально нового он и об этом писателе так и не сказал. Американский советолог Деминг Браун был прав, когда в своей монографии «Литература США в трудах советских учёных» назвал его «оплотом марксизма-ленинизма в литературоведении». Для учёного действительно трагический двадцатый век состоял из одних лишь идеологических клише.

Умер Анисимов 10 июня 1966 года в Москве. Вдова добилась, чтобы его похоронили на Новодевичьем кладбище. Затем ушла из жизни невестка учёного. Она, рассказывала Надежда Кожевникова, «перерезав вены, включила ещё и газ, чтобы без осечек. А потом погиб в авиакатастрофе внук, Игорь, мой сверстник, с которым я дружила с детства. Бекки осталась одна как перст».

Позже вдова Анисимова попыталась создать легенду о том, будто её муж был великим учёным. Она добилась переиздания почти всех его демагогических работ, которые у нас превозносил один лишь Роман Самарин. Потом вдова уговорила Анатолия Софронова собрать книгу воспоминаний о своём покойном муже. Но легенда так и не прижилась. В истории осталась другая точка зрения, которую перед своей смертью изложил Юлиан Оксман. Он почти весь круг Анисимова отнёс к холопам. «Холопы бывают разные – и «без лести преданные» аракчеевцы, угрюмые хамы (Поликарпов, Софронов, Анисимов, Воронков), и холопы жизнерадостные – «с оттенком благородства» (разумеется, внешнего), лакеи «хорошего тона» (Благой, Самарин), но всё же – лакеи – от головы до пяток, служащие самозабвенно, а иногда и почти бескорыстно». Надо признать, что Анисимов лакея из себя так и не изжил.

Вячеслав ОГРЫЗКО