Январь, стихи и революции

№ 2012 / 8, 23.02.2015

Тол­стые жур­на­лы «Но­вый мир», «Наш со­вре­мен­ник» и «Ок­тябрь» уже с ян­ва­ря за­да­ли при­лич­ную ли­те­ра­тур­ную вы­со­ту.
В «Но­вом ми­ре» осо­бен­но ин­те­рес­ны по­эти­че­с­кие под­бор­ки Алек­сан­д­ра Куш­не­ра и Ба­хы­та Кен­же­е­ва

Толстые журналы «Новый мир», «Наш современник» и «Октябрь» уже с января задали приличную литературную высоту.

В «Новом мире» особенно интересны поэтические подборки Александра Кушнера и Бахыта Кенжеева, а также рассказ Олега Зоберна «Русский прикид». «Наш современник» порадовал читателей крепкой публицистикой и литературоведческими статьями. «Октябрь» же опубликовал прозу Андрея Битова, выступил с острой дискуссией «И раб судьбу благословил».

Почти каждое стихотворение Александра Кушнера (подборка «Облака в полёте», № 1, 2012, «Новый мир») как тончайший механизм, изящная, ювелирная работа. Поэт превзошёл самого себя (несколько не столь удачных стихотворений вышло во втором номере «Звезды» за 2012 год, впрочем, и там есть неплохой текст «Я лучше, кажется, была»). Однако новомировское собрание в целом более лаконично и ёмко. Приятный юмор, ненавязчивые литературные аллюзии, постоянная апелляция к Пушкину, умудрённым эллинам и суровым римлянам. Обращение к читателю как к давно знакомому умному интеллигентному собеседнику порой иронично и с подтруниванием.

Англии жаль! Половина её населенья Истреблена в детективах. Приятное чтенье! Что ни роман, то убийство – одно ли, два. В Лондоне страшно. В провинции тоже спасенья Нет: перепачканы кровью цветы и трава. Кофе не пейте: в нём ложечкой яд размешали. Чай? Откажитесь от чая или за окно Выплесните, только так, чтобы не увидали. И, разумеется, очень опасно вино.

В целом же – абсолютная прозрачность, вывереннось текстов, с лакунами в нужных местах, разновеликими глубинами, паузами и подтекстом. Однако лёгкость – лишь видимость. Хронос не дремлет. А человеческая жизнь для вечности – ничто. И стихи Кушнера пронизаны этим ощущением временности и неминуемости финала: «Хорошо, что ни яхты у нас, ни виллы./ Хорошо, что ни Фалька, ни Ренуара./ Хорошо, что не мраморные перила./ Ни шофёра, ни горничной, ни швейцара./ Даже автомобиля, спасибо, нету,/ Цветника под окном, подъездной аллеи./ Каково бы нам было оставить эту/ Жизнь, блаженные прихоти и затеи!» От такой январской поэзии и спокойно, и грустно одновременно, как в солнечный осенний день, когда остаёшься в комнате, чтобы сидеть у окна и читать хорошую книгу (желательно какого-нибудь древнего поэта). Шелестишь страницами, изредка поглядывая то на потрёпанные кроны деревьев, то на неспешно проплывающие облака.

Кушнеру в «Новом мире» вторит и Бахыт Кенжеев (подборка «Ещё поживём»), достигающий в своих поэтических текстах примерно той же ясности и утончённости: «…а снег взмывает, тая, такой простой на вид./ До самого китая он, верно, долетит./ Там музыка, и танцы, и акварельный сад./ Там добрые китайцы на веточках сидят». Впрочем, Кенжеев тоже углубляется в разговоры о длине времени, скоропостижности жизни и всё том же человеческом нежелании покидать земные пределы.

Эта же интонация звучит (резонирует, а потом и вовсе видоизменяется) у Андрея Битова. Отрывок «Последний из оглашенных» (№ 1, «Октябрь»), сам писатель призывает считать его «эпилогом «Оглашенных», а также всей четырёхтомной «Империи в четырёх измерениях». 1960–2011…», которую он «довёл <…> до сегодняшнего дня» и больше в неё не вернётся… Проза Битова с её дневниковым тоном и мемуарными интонациями достаточно проста. Абхазия, Россия, рак, позднее крещение, размышления о жизни, постоянные реминисценции и какой-то невербализируемый (при всём желании не выговариваемый) вечный поиск: спокойствия ли, бесед со старцем, совета его… В целом же приятное, задумчивое чтение.

Совсем иная проза у Олега Зоберна (это и понятно, Зоберн писатель молодой). На первый взгляд, главный персонаж – сутулый юноша в тренировочных штанах и лакированных ботинках, основной контингент Мытищ, Бирюлёво и Бутово. Идеальный герой для Захара Прилепина. Однако ни пацанской этики, ни разговоров а-ля «новый реализм» о современных никчёмных молодых людях у Зоберна нет. Тренировочные штаны и ежедневные занятия спортом в парке – для героя лишь способ инобытия, новая эстетика, своеобразный общественный протест, глубокая самоирония и странный гуманизм. «В конце концов, позволить себе одеться бездумно или вообще «никак» – роскошь в муниципальном мире. И в природе этой роскоши заключено то, что мы напрасно утаиваем от самих себя – чувство родства с третьестепенными приметами времени, кроме которых, по сути, нет больше ничего, ведь явления первой величины доживают последние промозглые деньки в лживых обещаниях и риторических фигурах». И тут не только цитируемого Бодрияра вспоминаешь, но и «злую», но в целом гуманную эстетику ХХ века. Единственное, что смущает в тексте, неожиданная экспрессия последнего абзаца и некстати всплывающая физиологическая деталь.

Не может не радовать и январская публицистика. Так, в первом номере «Нашего современника» за затрапезным названием «В борьбе неравной двух сердец» скрывается далеко не однозначная статья Станислава Куняева (первая её часть) о Николае Рубцове и его гражданской жене Людмиле Дербиной. Точнее, речь идёт о трагедии, между ними произошедшей (фактически сразу после гибели Рубцова Дербина созналась в том, что в бытовой ссоре задушила поэта). Но заслуга автора не столько в разговоре о сложной и намеренно замалчиваемой истории, а, скорее, в попытках отыскать её причины в другой плоскости. В итоге Куняев намеренно или против своей воли обнаруживает рядом с Рубцовым поэта (Дербина до сих пор пишет стихи) не менее мощного. Только куда более тёмного и тяжёлого. «Я топтала рассветные травы,/ из-под ног снегирями зори взлетали./ Ради горькой моей славы/ люди имя моё узнали./ Я – чудовище! Полулошадь!/ Но мерцают груди, как луны./ Моя жизнь – это скорбная ноша,/ насмешка злая фортуны». Собственно, в этом столкновении двух разновеликих талантов автор статьи и усматривает необратимый роковой момент. «Маленькая трагедия» Пушкина «Моцарт и Сальери» завершается великим вопросом о совместимости гения и злодейства. Пушкин не рискнул ответить на этот вопрос утвердительно, потому что знал: творчество может служить и добру, и злу, потому что один талант ощущает в себе Божью искру, а другой – вспышки чадящего адского пламени».

Однако что бы ни говорил Куняев о вине Дербиной, её стихи, равно как масштаб и сила личности, не могут не поражать. И в общем-то становится ясно, что так привлекало в ней Рубцова. Но читая, всё же думаешь, какая же тяжелокрылая, томящаяся, мрачная и древняя душа у неё. На протяжении стольких десятилетий твердит, как заведённая, вину свою признаю, но раскаянья не испытываю.

Любопытен и рассказ о «Русском деле» Н.Клюева», опубликованный в той же книжке «Нашего современника» (Сергей Куняев, статья «Ты, жгучий Аввакум»). Автор пытается разобраться в причинах нападок на Клюева, его непризнания советской властью (а, следовательно, и советской печатью).

Не без удовольствия Куняев приводит большую выдержку из защитительной статьи Роберта Фёдоровича Куллэ «Поэт раскольничьей культуры»: «К сожалению, совершенно непонятым остаётся до сих пор наш крупный современный поэт Николай Клюев. Его мастерство, своеобразная поэтическая манера, кровно связанная со стихией народного творчества именно в его раскольничьем, культивирующем песенно-былинный сказочный стиль преломлении, его изумительная цветистость творческого слова, необычная яркость его образов, таких нарочитых, сказочно-стилизованных – идёт от этой вековой «крестьянской» культуры». Думается, всё сказанное в статье Куняева о прошлом конфликте Клюева до сих пор во многом актуально.

Но особого внимания заслуживает аналитический материал Александра Казинцева (тот же номер «Нашего современника») «Поезд убирается в тупик». Здесь речь идёт о недавних событиях, протестах, митингах и требованиях честных выборов. Казинцев, опираясь на внушительный газетный материал и серьёзные статистические данные, повествует в хронологическом порядке о катастрофической подтасовке выборов, народных выступлениях на Чистых прудах и Болотной.

Прежде всего, радует настрой автора (думается, его в равной мере поддержат блогеры, завсегдатаи Twitter’a и читатели толстых журналов): «…Россия обновилась. Теперь ею уже нельзя править по-прежнему. Кто-то сочтёт это утверждение чересчур смелым. Дескать, масштаб протестов не столь значителен, чтобы делать серьёзные обобщения. Точка зрения популярная у сторонников власти».

Да и заражает воодушевление, с коим Казинцев восклицает: «С Полянки на Болотную текут рекой. В основном молодёжь. Сколько юных лиц! Хотя власти сделали всё, чтобы не пустить их на митинг. В старших классах школ объявили контрольную работу. Распустили слух, что всех военнообязанных прямо с площади повезут по военкоматам. Много пар. Передо мной девушка и парень лет 17-ти взялись за руки. А те обнялись. Демонстрация влюблённых». Так бы и добавить к этому аналитическому манифесту: слушайте, слушай музыку революции, если бы не дискуссия журнала «Октябрь», разместившего на своих страницах несколько неоднозначных эссе о свободе и рабстве.

Андрей Балдин, Павел Басинский, Юрий Буйда, Александр Тарасов и Борис Минаев рассуждают о том, какова природа рабства вообще и русского в частности. Как мы, русские, понимаем свободу. И что такое наша вольница.

Опять же, учитывая недавние политические события, авторы касаются русского бунта (впрочем, весьма корректно, даже когда говорит об этом Тарасов). В целом же, будь то несколько беллетризированный подход к вопросу (Борис Минаев) или более радикальный (Александр Тарасов), у всех пишущих интонация одна. Сложившаяся ситуация в стране мало кого устраивает.

Так, Юрий Буйда пишет: «Мы находимся – и тут я не шучу, – в самом начале пути к высокоразвитому обществу потребления, которое превращает свободу в понятие самоценное, а потому сомнительное (спасает нас пока низкая покупательная способность населения, которому не по карману новейшие идеи и идеологии). Культура потребления товаров, идей и ценностей у нас только-только начинает формироваться». А Андрей Балдин ему будто вторит: «Рыночная свобода покупки и продажи знания? Нет, только вольность незнания, свобода от образования: не хочешь платить за учёбу, недостаёт средств у родителей на эти глянцевые пакеты знаний, продаваемые в школе-супермаркете, – не учись. Ступай, отрок, ты свободен.

Результаты налицо: школа-магазин выпускает неучей. Продавцы в ней (не учителя, учителя не знают, куда деться от магазинной напасти) озабочены не просвещением, а тем, в каком месте поставить кассовый аппарат под названием «ЕГЭ»: на выходе из отдела средней школы или на входе в высшую? Соответственно – обогатится школа, торгующая не знаниями, но подсказками на все вопросы экзамена, или вуз, репетиторский корпус. Вот важный вопрос! Это много интереснее эфемерного просвещения юношества. И наше юношество возрастает необученным, зависимым от подсказки, неспособным сориентироваться в пространстве знаний, то есть – несвободным. Оно заведомо отправляется в неволю, в рабство у господина Рубля.

Когда-то большевики намерены были железной палкой погнать народ к счастью, нынешние экономические большевики делают это железным рублём. И всё громче кричат о свободе, как и те, прежние, что колотили народ железной палкой».

Однако бунта, похоже, в одинаковой мере опасаются все участники дискуссии. Уж слишком красноречива наша история и горазда на примеры русская литература. Да и отчасти прав Павел Басинский, говоря: «Когда свобода безгранична, один всегда успеет пробежать по головам десяти, пока эти десять будут соображать, что им делать со своей свободой. В результате десять человек окажутся в горизонтальном положении (читай роман Дмитрия Данилова «Горизонтальное положение»), а пробежавший по их головам будет смеяться над их «рабской природой». Я не желаю такой «свободы» и «демократии»…»

Но важно другое. Подобные дискуссии, пока ещё осторожные и не особо яростные (бесспорно, первые в ряду «революционных»), говорят об одном: наши люди (читающие и пишущие уж точно) изрядно засиделись в своей внутренней эмиграции и устали отмалчиваться. А неожиданный рост национального самосознания стал серьёзным толчком для новых больших диалогов, а следовательно, и поводом для иной литературы. Братки с окраин (рассказ Зоберна очень чётко это иллюстрирует), их пацанская этика, равно как и менеджерские сказки про золушек – вчерашний день. Новые герои – люди совсем другого склада, мы толком их ещё не разглядели, но уже знаем, где можно повстречать этих молодых людей с вдохновенными лицами…

Алёна БОНДАРЕВА