В поисках смысла
№ 2012 / 14, 23.02.2015
Пёстрая проза этих авторов смахивает на букварь. И даже когда тусклое действие одного из них раскручивается по касательной к «жизненному» сюжету другого, а сексуальный слог третьего продолжает напоминать о «лихих» девяностых, всё равно тоскливо.
Пёстрая проза этих авторов смахивает на букварь. И даже когда тусклое действие одного из них раскручивается по касательной к «жизненному» сюжету другого, а сексуальный слог третьего продолжает напоминать о «лихих» девяностых, всё равно тоскливо. «Скоро зима, а ни дров, ни угля. Отец сказал, что всё будет в ажуре. «Как яйца на абажуре», – ответила мать». И всё бы мама мыла яйца, то есть, извиняюсь, рамы, если бы не назывался подобный жанр «новой искренностью», в которой и стар, и млад нынче в литературе упражняется.
 |
 |
 |
С 65-летним автором «Вопля вперёдсмотрящего», закончившим Литературный институт и всю жизнь проработавшим почтальоном, на самом деле непросто. До 90-х годов Анатолия Гаврилова, что родом из Мариуполя, вовсе не печатали, потом вдруг перевели на немецкий, итальянский, финский и голландский языки, наградив премиями журнала «Октябрь» (2002), Андрея Белого (2010) и «Чеховский дар» (2011). Что дальше? Новая повесть, рассказы и пьеса. Бред и галлюцинация, абсурд и гротеск. А также ёмкая форма, глубокий подтекст и продолжение чеховских традиций на совершенно новом уровне. Короче, всё не по-настоящему, медленно и неправильно, словно в тумане хрестоматии по современной русской литературе. Грёзы юных героев о кругосветном путешествии на яхте, которая строится для них на шведской верфи и за которую заплатил брат друга, занимающийся драгоценными камнями. Естественно, ни яхты, ни брата, ни камней, лишь багаж школьных знаний в сухом остатке. А далее – ни друга, ни свадьбы, а только есенинский «чёрный человек» мерещится в каждом зеркале. «Трава в рост человека. Обломки шпал, кирпичей, бетона». То «промчался на тепловозе в сторону Гавани наш сосед Виктор Иванович, махнув мне рукой», то «мимо окна пробежал кабан Юрия Ивановича Колодяжного и скрылся в речных камышах». И пускай в рассказах герои бьются над извечными проклятыми вопросами русской интеллигенции вроде «почему вороны вернулись из воинской части, а снегири не вернулись?» и «почему Зина в 1970 году не захотела ехать со мной на мотоцикле в Анадольский лес?», но в этой прозе немало перелётных смыслов обитает.
Герой автобиографической «Книги без фотографий» Сергея Шаргунова смыслами особо не озабочен, он всё больше «детскими книжками» интересуется. Так на языке советских диссидентов в его семье звалась запрещённая литература. И диссиденты там были настоящие, а не состоящие на учёте в КГБ. Наверное, даже реальные «враги народа», поскольку родители автора-героя не имели трений с советской властью, а вообще её не признавали. Мощи императорской семьи хранили, фотографируя и на Запад переправляя. И культивировалась в этой среде редкая порода детей, из которых получались не диссиденты, взращиваемые не семьёй, но Системой, а люди «революционного» будущего, живущие как раз семейным прошлым. Точнее, скорбью о нём. У героя книги это печаль то ли о России патриархальной (как «антисоветская» отповедь режиму), то ли, наоборот, о счастливом советском детстве (как ответ родителям-церковникам). Хотя догадаться к концу книги становится всё легче. Ведь в прошлом у автора – не Советский Союз с «Артеком», а типично «домашнее» детство с бабушкой из Сибири, которой он рассказывал каждый свой студенческий день, читая вслух заданные на дом рассказы на английском. В таком детстве не становятся пионером и не вступают в комсомол. В нём, конечно, как у любого ребёнка, «ощущение подлинности: зима – зима, осень – осень, лето – лето». Но вкус формирует не тётя Валя с Хрюшей и Степашей из телевизора, а, скажем, приходящие в дом священники.
Стилистически эта проза – как, впрочем, и всё в «новом реализме», откуда родом и Сергей Шаргунов, и Захар Прилепин, и Герман Садулаев – похоже на нервного Лимонова. И это, наверное, хорошо, ведь, как заявляет Шаргунов в своём манифесте «Отрицание траура», прощаясь с косноязычным постмодернизмом, «в прозу юных возвращаются ритмичность, ясность, лаконичность».
В новой книге культового грузинского автора Зазы Бурчуладзе, уже засветившегося романами о золотой тбилисской молодёжи в «Минеральном блюзе» и «Instant Кафка», всё так же предельно искренне и просто. Вот только с самого начала читатель предупреждён о возможной имитации реальности. Ведь рыночный суррогат в названии книги – Adibas – это ещё и что-то поддельное, фальсифицированное: предмет, вещь, ситуация. В данном случае – это жизнь героя, как она видится в контексте российско-грузинской войны 2008 года. В каждом из экзотических этюдов, собранных в роман, – то из будуара, то из бассейна, а то и вовсе из шашлычной – исподволь нарастает тревога, подстёгиваемая выпусками новостей о наступающих российских войсках. Стилистически – гремучая смесь из Альдо Нове и Чарльза Буковски с «кинематографическими» акцентами на необязательных, но блестящих деталях. Пустые фразы, но не «значительные», как у Хемингуэя, а в «ленивом» стиле упомянутого Буковски. Всё вроде бы буднично и знакомо по жизни, и «заезженные штампы выскакивали сами, как поджаренный хлеб из тостера», как считает сам герой романа, но их романное средоточие в нужном месте и в нужное время делает из них что-то вроде бытовых афоризмов. Это как «мысли о возвышенном при тошноте и наоборот, тошнота при мыслях». Одним словом, искренне, как и было предсказано.
Анатолий Гаврилов. Вопль вперёдсмотрящего – М.: КоЛибри, 2011.
Сергей Шаргунов. Книга без фотографий. – М.: Альпина нон-фикшн, 2011.
Заза Бурчуладзе. Adibas. – М.: Ad Marginem, 2011.
Игорь БОНДАРЬ-ТЕРЕЩЕНКО
Добавить комментарий