Первый ряд
№ 2012 / 43, 23.02.2015
Очередной том Дневника – добавка к так полюбившимся многим (а многим уже давно набившим оскомину) откровениям экс-ректора Литературного института. Привлекает уже, так сказать, обёртка
Сергей Есин. Дневник 2010. – М.: НИЦ «Академика», 2012.
 |
Очередной том Дневника – добавка к так полюбившимся многим (а многим уже давно набившим оскомину) откровениям экс-ректора Литературного института. Привлекает уже, так сказать, обёртка этой для кого-то горькой «конфетки» – вынесенный на обложку плакат одной из есинских учениц, исполненный ею чуть ли не в процессе творческого семинара. А под обложкой – ирландские и французские впечатления писателя, каждодневный русский быт – утреннее прослушивание радио «Эхо Москвы», вечерние просмотры новостных каналов, «Discovery» и теледуэтов под управлением Владимира Соловьёва, поездки на дачу и с дачи, экзамены в институте; попутно выдаются десятки и сотни метких характеристик деятелям культуры и искусства, политикам и чиновникам, историческим персонажам и нашим современникам, иной раз совершенно, на первый взгляд, ничем не примечательным – врачам в поликлинике, парикмахерам, продавцам, гаишникам, гастарбайтерам. «Наверное, самое трудное в работе писателя – изображать жизнь в формах самой жизни». Остаётся, конечно, место и для форм литературы. Можно позавидовать Есину – настолько по нашим временам широк и разнообразен круг его постоянного чтения: несколько газет и «толстых» журналов, вступительные и дипломные работы и книги, книги, книги… Театр – ещё одно немаловажное «место силы». Но главное не места, а люди в них. Самые разные. Вот далеко неполный список, я бы сказал, шорт-лист есинских героев (и антигероев): Евгения Альбац, Джулиан Ассанж, Елена Батурина, Зоя Богуславская, Владимир Гусев, Татьяна Доронина, Марк Захаров, Владимир Костров, Юрий Лужков, Владимир Маканин, Дмитрий Медведев (и ВВП, конечно!), Борис Пастернак, Иван Переверзин, Юрий Поляков et cetera, et cetera… Ну и, разумеется, присутствует традиционный «конёк» Дневника – описание гастрономических изысков.
Алиса Ганиева. Праздничная гора. – М.: Астрель, 2012.
 |
Роман молодого прозаика – своего рода возврат кредита премии «Дебют», присудившей Ганиевой премию в номинации «крупная проза» за небольшую по объёму повесть «Салам тебе, Далгат!». Прошло три года, освоен новый литературный жанр, но автор остаётся верен однажды удачно (по мнению других – неудачно) избранной теме. Опять в центре внимания в основном дагестанская молодёжь, на сей раз несколько более «быковатая»: Шамиль, основной герой книги, путешествует по Махачкале в одиночку или в компании подобных себе скучающих прожигателей жизни. Однако фон, на котором по инерции действуют все эти добры молодцы, а также настойчиво преследуемые ими «чиксы», круто меняется: к власти в федеральном центре приходят «национально мыслящие», «бандитский» Кавказ наскоро отделяют от остальной России земляным валом, Махачкалу и окрестности на некоторое время занимают ваххабиты, начинаются репрессии против гражданского населения, а затем – полномасштабные боевые действия. Но роман оказался бы обычным фантастическим экшном, каких сейчас много, если бы значительное и значимое место в нём не было отдано поэзии. Я имею в виду, конечно, не вызывающие насмешку стихотворные упражнения несчастного графомана Махмуда Тагировича, а величественные загробные видения на горе Рохел-меэр, в переводе давшей название книге. Связь с дебютной повестью обеспечивают язык, переполненный смачным дагестанским сленгом, и демонический персонаж Халилбек – по-прежнему таинственный и неуловимый.
Платон Беседин. Книга Греха. – СПб.: Алетейя, 2012.
 |
В одном, пожалуй, изобилующая преувеличениями аннотация, права бесспорно: роман Платона Беседина не оставляет никого равнодушным. История никчёмной жизни умствующего раздолбая Даниила Грехова (он же Грех, он же Достоевский) кошмарна: избиения героя перемежаются его случайными связями в общественных сортирах с нетребовательными женщинами, посиделки болтливых сектантов – яростными налётами нацистов на магазины и рынки; Грех то выказывает жертвам неожиданное милосердие, то получает удовольствие от истязаний, которым его подвергают, то мечтает убить сам. Кажется, пары десятков страниц вполне достаточно, чтобы убить в нормальном человеке всякую охоту к продолжению чтения. Между тем эта заявленная «социальная симптоматичность», как представляется, имеет отношение вовсе не к описываемым ужасам, а прежде всего к самой книге, то есть к феномену её появления и существования. Обратим внимание на следующий важный пассаж, предваряющий основной текст: «Этот роман – художественное произведение, и ни один персонаж не призван намеренно изображать реальное лицо или сочетание реальных лиц, живых или мёртвых». Итак, перед нами особый род литературы – социальная фантастика, имеющая мало общего с действительностью, а судя по словам автора – и совсем ничего. Зато здесь мастерски показана теневая сторона сознания современного русского человека. В этом Беседин, кажется, превзошёл некоторых других живописателей хоррора, громогласно претендующих как раз на правдоподобие. Ключ к разгадке автора обнаруживается ещё и в использованной им цитате из миролюбивейшего и гуманистичнейшего «Сиддхартхи» Германа Гессе. Что же остаётся, если отбросить мифическую бесединскую кровожадность? Сухой остаток – досконально проработанный захватывающий сюжет и профессионально исполненный крепкий текст, что вполне позволяет отнести «Книгу Греха» к первому ряду книг этого года.
Максим ЛАВРЕНТЬЕВ
Добавить комментарий