За Кызыл ответил

№ 2012 / 51, 23.02.2015

Если, следуя методике Марселя Пруста, надкусить слово «Тува», то в нашем сознании возникнет либо певица Сайнхо Намчылак, смешивающая архаическое горловое пение с авангардными музыкальными формами

Если, следуя методике Марселя Пруста, надкусить слово «Тува», то в нашем сознании возникнет либо певица Сайнхо Намчылак, смешивающая архаическое горловое пение с авангардными музыкальными формами, либо недавний властитель трёхбуквенной аббревиатуры МЧС, Сергей Кужегетович Шойгу. После этого поток ассоциаций полностью иссякнет, не успев превратиться ни в полноводный поток, ни в мелкую, периодически засыхающую речку.

Книга Романа Сенчина, посвящённая загадочной «внутренней» российской Монголии, нацелена на то, чтобы «послевкусие», оставляемое словом «Тува», было более продолжительным и устойчивым.

Читатель, например, узнает, что у автора рецензируемой книги «до сих пор сладко становится во рту», когда он вспоминает Щёлы – «участок голых песков», располагающийся «чуть южнее Кызыла, сразу за взлётно-посадочными полосами аэропорта». Именно в этой, казалось бы, малопригодной для жизни местности растёт «вкуснющая, ароматная» черёмуха с крупными, мясистыми ягодами, которую в детстве мемуарист-исследователь со своими друзьями и родственниками собирал вёдрами.

Одной черёмухой, конечно, сыт не будешь, поэтому Сенчин рисует удивительно красочную панораму Тувы, включающую в себя буквально всё, что необходимо для превращения этого региона в туристическую Мекку. Хотя родина писателя и не превышает по своим размерам Грецию, в ней «есть и тундра с карликовыми берёзами и пихтами, и песчаные пустыни с барханами и верблюдами; в изобилии горные реки, солёные озёра с целебными грязями, радоновые источники; водятся северные олени; имеется нечто, очень напоминающее джунгли; возвышаются горы, притягивающие альпинистов».

Не меньшей пестротой и разнородностью отличается и этническая карта Тувы. Коренные жители, проповедующие, как правило, ламаизм, «по внешнему виду похожи на бурят и монголов, но есть среди них и те, кто напоминает финно-угров». В разряд «русских» в Туве традиционно привыкли включать представителей самых разных национальностей, переселившихся в республику во времена советских строек, – «от собственно русских и украинцев до армян и грузин». Есть на территории Тувы и миниатюрное Беловодское царство, состоящее из староверов и находящееся в верхнем течении Малого Енисея. Называется этот заповедный угол древнего благочестия Верховьём, и любопытен он прежде всего тем, что «пассивное, а иногда активное сопротивление советской власти» продолжалось в нём вплоть «до падения самой советской власти».

Несмотря на столь экзотическую ауру, нынешняя Тува в полной мере сохраняет родовые черты того агонизирующего государственного образования, которое именуется Российской Федерацией. Так, «воздушное сообщение между районами давно ушло в прошлое, действует лишь несколько рейсов (хотя лет двадцать назад «воздушное такси» было явлением обычным <явная хронологическая ошибка: речь должна идти не о двадцати, а о тридцати годах. – А.К.>), автобусных маршрутов тоже стало заметно меньше, водный пассажирский транспорт тоже практически перестал существовать»; «строительство жилья в Кызыле почти не наблюдается», «заводы и комбинаты не просто стоят, их растаскивают (да давно уже растащили), металл везут и везут «в Россию», в пунктах приёма деятельность кипит днём и ночью» и т.п.

Не стоит вместе с тем воспринимать сенчинскую «Туву» как неореалистический путеводитель по отдалённому региону, механически сочетающий под одной обложкой исторические экскурсы, описание достопримечательностей и обличение социальных язв.

По сути дела, созданный Сенчиным очерк представляет собой упражнение в жанре «устной истории» (oral history), с той только разницей, что Роман берёт интервью не у посторонних очевидцев тувинской жизни, а фактически у самого себя. Присутствие в тексте книжных или газетных выписок по тому или иному вопросу является не контрапунктом к основной лирической линии, которую упрямо ведёт Сенчин, а скорее ненавязчивым аккомпанементом, удачно оттеняющим мысли, воспоминания и ассоциации автора.

Благодаря столь ярко выраженному лирическому началу, не отменяющему, впрочем, характерной для Сенчина интеллектуальной въедливости, честности и беспристрастности, литература факта в «Туве» довольно часто уступает место грёзам памяти. Подчиняясь им, писатель «гуляет в воображении по улицам Кызыла, столицы Тувы, сидит на берегу Енисея, бегает по степи, готовит удочку для рыбалки», собирает черёмуху, «смотрит «Сыщика» в напоминающем сарай кинотеатре «Пионер»…»

И как-то незаметно черёмуха начинает источать запах сарсапарели, а Кызыл – приобретать черты воспетого Рэем Брэдбери Гринтауна. В этом подспудном художественном преображении реального географического пространства и заключается, на наш взгляд, главное достоинство сенчинской «Тувы».

Алексей КОРОВАШКО,
г. НИЖНИЙ НОВГОРОД