Байки старого прапорщика

№ 2012 / 52, 23.02.2015

Мишка Чернюк, закрыв глаза, полулежал на пластмассовой откидной скамейке в сумраке грузового отсека вертолёта, придерживая пристёгнутый нагрудный парашют. Сегодня он был единственным пассажиром

Это ваша работа!

Мишка Чернюк, закрыв глаза, полулежал на пластмассовой откидной скамейке в сумраке грузового отсека вертолёта, придерживая пристёгнутый нагрудный парашют. Сегодня он был единственным пассажиром тридцать второго борта, только что пригнанного из Союза после капитального ремонта. Под ровный гул двигателя обычно хорошо спалось, но в Мишкину голову лезли путаные обрывки воспоминаний о доармейской жизни: школьные друзья, девчонки-соседки, родители, работа в лесхозе.

Улетая мыслями на родную Житомирщину, он иногда поглядывал в глубь отсека. Там на двух железных чемоданах с секретными пакетами были свалены кучей десяток мешков с газетами и письмами. Из-за вибрации корпуса МИ-8 вся куча на чемоданах, как на салазках, норовила уползти ещё дальше по клёпанному металлическому полу в сторону хвостовой балки.

Второй год дослуживал Мишка в Афганистане, честно выполняя свой воинский и интернациональный долг. А служить довелось фельдъегерем на военно-почтовой станции, где обязан был охранять и беречь вверенный ему для доставки груз. Устав от воспоминаний, Чернюк начал горланить милые сердцу украинские песни. На «Калинi чорнiй» крупнокалиберная пуля пропорола алюминиевую обшивку борта и, пролетев снизу вверх через грузовой отсек, расколола с громким треском корпус редуктора винтов.

Вертолёт несколько раз дёрнулся, и сверху из-за серых облицовочных панелей полилось на лавку и Мишкины ноги горячее масло. Он резко вскочил и, не обращая внимания на мешающий движениям парашют, стал оттягивать к дверям холщовые и бумажные мешки с почтой, которую сопровождал в полёте. Фельдъегерь ждал какой-нибудь команды от экипажа, но лётчики в это время отключали двигатель, докладывали по радио об обстреле и повреждении. Их «тридцать двойка» начала стремительно терять высоту.

Вертолёт снижался очень быстро по спирали, заваливаясь на левый бок. Резкая боль за лобной костью заслезила Мишкины глаза. Цепляясь одной рукой за пулемётную турель, а другой за какую-то железную коробку с проводами, прикрученную к стенке лётной кабины, через пелену в зрачках смог увидеть Чернюк в дверном блистере кружащиеся и неумолимо приближающиеся жёлто-серые склоны гор. Ему хотелось дёрнуть за дверную ручку и выпрыгнуть. Но без приказа он это сделать не смел, да и шанс остаться живым был очень мал – в большинстве случаев скручивал стропы мощный поток завихренного воздуха от падающей машины, либо рубил парашютистов своими же лопастями перевернувшийся неуправляемый вертолёт. Положение ухудшилось, когда через какое-то время сначала тихо, а затем всё громче завизжало где-то под винтами и через щели вместо масла стал поступать вонючий сизый дым. Не успел о нём сообщить Чернюк экипажу.

Плюхнулся вертолёт на жухлую траву в пятистах метрах от дороги, контролируемой днём советскими войсками, и поднял облако пыли. Отбегая от чадящей машины, лётчики обнаружили, что почтаря с ними нет, хотя командир при эвакуации вытолкнул его из отсека. Пришлось борттехнику возвращаться к вертолёту за Мишкой. Но помощь тому не потребовалась. Забрызганный маслом пассажир успел выкинуть из вертолёта и перетаскать в ложбинку свой груз. И уже, отстегнув парашют, занять оборону согласно вызубренной наизусть инструкции.

Затихли и обвисли лопасти, почти осела пыль, и выветрился дым, вернулись остальные лётчики. Не загорелся вертолёт ни в воздухе, ни на земле, удалось экипажу на авторотации, только за счёт вращения лопастей, с двух километров падая, удачно приземлиться. Повезло, что стрелявший по ним «духовский» ДШКа не смог из-за горки добить их на земле. Страху натерпелись, но все остались живы, и почта, хоть и замасленная, уцелела.

Экипаж за спасение вертолёта и почты лётным командованием был представлен к орденам «Красная Звезда» и через несколько месяцев их получил. А рядового войск связи Мишу Чернюка его начальники представили к медали «За отвагу». Но не довелось фельдъегерю обмыть её в кругу сослуживцев водочкой в солдатской кружке по старой армейской традиции. На Мишкином наградном листе командир 201-й мотострелковой дивизии красным карандашом изволил написать – «Отказать! Это ваша работа!»

Охотник

Начальником склада и исполняющим обязанности старшины на дивизионном хлебозаводе был молодой киргиз Джаманкулов. Авторитетом, как старшина, у подчинённых не пользовался в силу своей молодости и слишком мягкого характера. А у начальников не был в почёте за постоянные недостачи при перевозках и хранении вверенного ему продовольствия. Через некоторое время получилось, что мука и солдаты – сами по себе, прапорщик Джаманкулов – сам по себе.

И стал он основное служебное время уделять охоте. Выменял где-то за три банки сухих дрожжей старенькое ружьё «Зауэр – три кольца» и десяток латунных гильз к нему. Местом для стрельбы выбрал гарнизонную свалку, где громоздились корпуса подорванных бронетранспортёров, рамы битых и сожжённых автомобилей. Там же в глубоких ямах валялись какие-то армейские железяки, мусор и масса другого хлама, который вывозили из воинских частей за ненадобностью и во избежание пожаров при обстрелах.

На свалке обитали вороны и шумливые афганские скворцы – майны. Майны облюбовали огромные клубки колючей проволоки, будто злым волшебником скрученные вместе с остатками столбиков. Вороны предпочитали сидеть на более толстой крепёжной проволоке, завезённой ещё при вводе войск вместе с боевой техникой и стройбатом. Как и в природе, на свалке шёл свой круговорот. Жившие где-то под автомобильными остовами змеи охотились на жирующих в кучах отбросов крыс. Змей, для изготовления дембельских сувениров, в перерывах между рейдами и боями ловили храбрецы из разведбата. Разведчики и бойцы других частей наведывались на свалку открутить какую-нибудь уцелевшую деталь либо, что было гораздо чаще, посидеть-покурить вдали от офицерских глаз. Змеиная кожа шла у солдат на дембельские сувениры, а выброшенные змеиные тушки представляли лакомство для наглых кундузских ворон.

Часто на свалку забредали два местных жителя – сутулый худой старик и черноглазый босоногий лет шести мальчишка из соседнего кишлака. Их пропускали через сторожевые посты, почти не досматривая. Афганцы собирали большие, как вёдра, железные банки из-под галет, старую изношенную обувь, грузили на ослика разломанные снарядные ящики, зачем-то запихивали под одежду парашютики от осветительных ракет и мин. Раз в неделю всё это высыпал из кузова самосвал комендантской роты. Вот на этот грузовик «духи» и позарились.

Впоследствии, проводя расследование, не смогли выяснить, кто провёз через посты и установил фугас. Он оказался таким мощным, что и на танк бы хватило взрывчатки. Но нагловатому вольняге – водителю ЗИЛка из Черновцов – дико повезло. На фугас нарвался юный охотник за крысами и птицами. Как сработало взрывное устройство, не смогли установить, то ли самодельный жакан из старого ружья попал, отрикошетив во взрыватель, или прыгнул старшина и наступил на «адскую машину»? После взрыва пыль оседала около получаса. Закрученное в «фигу» старое ружьё забросило метров на восемьдесят в сторону окопов боевого охранения. Только через сутки откопали кусок левого плеча с двумя удивительно новенькими зелёными звёздочками. И больше ничего от Джаманкулова. Ещё два дня искали хоть что-нибудь в гроб положить – ничего не нашли.

Погиб пацан в свои двадцать с небольшим лет, нарушив один из основных законов войны – не лезь туда, куда тебя не посылали.

Пуля

Под ровный гул вертолётных лопастей, молотящих воздух на двухкилометровой высоте, Сергею Новожилову в очередной раз снились обнажённые женщины. И не какие-нибудь худосочные топ-модели, а пышногрудые молодухи, будто специально сошедшие в солдатский сон с картин Рембрандта и Тициана. Как наяву гонялся Серёга за десятком ядрёных длинноволосых девиц по заросшему ромашками полю, а проснулся неожиданно на самом интересном месте, почти ухватив за мясистую ягодицу одну из беглянок. В тот сладостный момент с его плеча соскользнул ставший за полгода службы почти частью тела «калаш». Автомат сначала гулко ударился об землю рукоятью, а затем звук, слившись с первым, повторился, когда автомат завалился на бок в цветущие ромашки. Серёга открыл глаза и понял, что грохот из эротического сна совпал с реальным сдвоенным ударом где-то под брюхом вертолёта.

Новожилов поднялся с пола, где лежал на сваленных кучей холщовых мешках с солдатскими письмами, и начал бродить по тёмному отсеку, разминая затянутое ремнями парашютной подвески тело. Отгоняя сон, попытался заставить себя глядеть в круглые вертолётные оконца – блистеры на яркие азиатские звёзды и медленно проплывающие за бортом залитые холодным светом горы. Но веки слипало словно магнитом и через некоторое время, неудобно запрокинув голову, Серёга задремал на мешках, привалившись к жёлтой выпуклой стенке дополнительного топливного бака. В обычном дребезжащем гуле, что всегда наполнял в полёте грузовой отсек старенького Ми-8, приспособленного под перевозку воинской почты, сонный солдат не обратил внимания на появившийся посторонний присвистывающий звук. Окончательно Серёга проснулся, когда затарахтела отъезжающая на роликах дюралевая дверь в борту вертолёта. В этот раз вертолёт почему-то стоял не на своём обычном месте, а около железных ангаров полковой ТЭЧ. Пока Новожилов рапортовал старшему дежурной группы, которая встречала его, об успешном выполнении боевого задания по доставке почты в отдалённые гарнизоны, экипаж и ремонтники из ТЭЧ что-то рассматривали под днищем вертолёта и на хвостовой балке. Они подсвечивали себе фонарями и о чём-то оживлённо переговаривались.

У авиаторов в Афгане своя работа, у фельдъегерей своя, поэтому почту из вертолёта перегрузили в кузов автомобиля, и успокоенный солдатским рапортом старший группы дал команду возвращаться в свою часть. Вскоре Новожилов, сдав оружие и почту, снова спал, но теперь уже на положенном ему по сроку службы втором ярусе солдатской койки. А в это время прапорщик докладывал в отдел связи о завершении на вертолётном маршруте обмена почтой, который произвели по графику и, со слов Новожилова, без происшествий. Ручейки солдатских докладов от прапорщиков к офицерам, от сторожевых постов к заставам, от батальонов к полкам и дивизиям стекались в штаб Ограниченного контингента. Но лётчики докладывали в Кабул своему начальнику, а связисты своему. И получилось, что утром на стол командующему авиацией 40-й армии лёг доклад об обстреле у перевала Атбили вертолётной пары, перевозившей почту, о героизме экипажей, с риском для жизни спасших её, и о самоотверженности ремонтников, в короткий срок восстановивших повреждённый вертолёт. К обеду наградные документы на отличившихся авиаторов были уже готовы.

А у связистов-фельдъегерей по их докладам ночь прошла спокойно, хотя на войсковой почте, где служил Серёга, об обстреле знали уже через полчаса после возвращения с аэродрома. При разборе одного из мешков на обитый жестью сортировочный стол вместе с пачками писем выпала тяжёлая, толщиной с палец, пуля. Пока все разглядывали её, прапорщик обнаружил дыру в мешке. «Обстрел проспал Новожилов», – сказал он и, взвешивая пулю на ладони, добавил: «Но жив остался салага и слава Богу!» Всем очень хотелось спать, но ещё лишний час пришлось сортировать разлохмаченные и обожжённые письма из того мешка. Через сутки они разлетелись по Советскому Союзу с отметкой, что поступили в повреждённом виде.

Однажды, через пару лет после службы, Новожилова, перебравшего на радостях от известия, что стал отцом, шибанула мысль, от которой он враз протрезвел. Хмель из головы моментально вытеснило внезапное жуткое предположение о том, что он мог не жениться и просто не дожить до сегодняшнего дня. И виновницей всего этого могла стать пуля из мешка – его, Серёжкина пуля! Молодой папаша представил, как, легко пробив обшивку вертолёта, словно и не было двухкилометрового полёта, она скользнула тогда по шпангоуту, сдирая краску и сбивая заклёпки. Затем пробуравила пол и горячим куском смерти воткнулась в почтовый мешок, стараясь вырваться из оказавшихся на её пути плотных пачек писем. Действительно, считанные сантиметры не долетела тогда пуля до тела сонного фельдъегеря, увязнув в солдатских весточках, но, обездвиженная, продолжала обжигать их, словно мстила за то, что жив остался солдат. Пуля мстила всем, чьи письма попались ей на пути, чтобы не получили матери, жёны, невесты простых и долгожданных слов из Афгана: «Я жив! Всё нормально!»

Ещё долго после того случая летал с почтой Новожилов, всякого навидался, побывал во многих переделках и всё время хранил ту пулю. Но сейчас ржавеет она на дне Амударьи. Проезжая по громыхающему мосту, при выводе советских войск из Афганистана, швырнул её Серёга в мутно-рыжую речную воду. А о военной службе бывшему фельдъегерю напоминают три медали, которые лежат в резной шкатулке в глубине серванта.

Чебурашка

Будучи заядлым коллекционером, прапорщик, убывая к новому месту службы в Афганистан, сунул в чемодан железную банку из-под кофе, до крышки наполненную значками. В Советском Союзе этого добра было валом. Но по роду службы контакты с местным населением ему были сразу же запрещены. Так и лежала сиротливо банка со значками под койкой в запылённом чемодане. Однажды, почти через год афганской службы, понадобилось сопроводить груз в Пули-Хумри, и прапорщик прихватил на всякий случай банку с собой. Но колонна практически без остановок проскочила сто двадцать километров до конечного пункта. На обратном пути всё повторилось, и только однажды простояли минут двадцать, меняя проколотое колесо у одной из машин. Да и стояли не в населённом пункте, а на проверенной сапёрами обочине дороги, идущей вдоль ячменных полей.

Где-то метрах в ста впереди находился пост афганской милиции – царандоя. Потеряв надежду выменять какую-нибудь нумизматическую редкость, прапорщик отдал банку со значками проходившему высокому и худому царандоевцу. Несказанно обрадовавшись такому щедрому бакшишу – подарку, афганец выковырял из банки два самых больших, размером со спичечные коробки, значка. Ими оказались «Спортлото-Пермь» и «Чебурашка». Разглядывая на первом значке байдарку, солдат, не видевший в своей жизни ни одного плавающего средства, понял главное слово – «спорт». Объяснить русскими словами изображение на втором значке не смогли даже подошедшие водители пяти ближайших по колонне машин. Пытались жестами втолковать афганскому милиционеру – не понимает. Вмешался и поставил всё на свои места уроженец Средней Азии младший лейтенант-переводчик из агитотряда. Царандоевцу он объяснил, что это зверь такой, типа медведя, и, вспомнив что-то из детства, добавил, что Чебурашка страсть как апельсины любит. А что уши у него большие, переводчик шутя продолжил, так в России у всех медведей такие. Нацепив эти значки на грудь, афганский солдатик побежал к своим землякам на пост с криком: «Медал, медал!»

Проезжая потом около поста царандоя, водители наших армейских КАМАЗов видели, как хвастался солдатик значками и объяснял, жестикулируя, изображение на них. Особо интересно у него получался медведь. Молодой царандоевец присаживался около дувала, затем резко вскакивал, с рычанием расставляя в стороны руки и согнув в виде когтей пальцы. Колонна уехала, и неизвестно, как афганец объяснил сослуживцам, почему у русских медведей, которых кличут трудно выговариваемым словом «Чебурашка», такие огромные уши.

Заклинатель

Батальон готовился отойти ко сну, когда кларнет старшины Кравченко начал издавать чарующие звуки вальсов. За вальсами последовали полонезы и кадрили. После десяти вечера над модулями и палатками ремонтно-восстановительного батальона зазвучало что-то восточное, чередуясь с молдавскими и украинскими мелодиями. В одиннадцать, когда батальон целый час должен был спать, в ночи послышались марши. Звуки из кларнета вылетали уже не такие чистые, как перед отбоем. Истинные меломаны чертыхались, слыша в самых простых аккордах фальшивые ноты. Чем дольше играл старшина, тем больше недовольных кричало в раскрытые окна палаток и модулей: «Заколебал уже, заткнись, лабух, спать не даёшь!» и тому подобное. Но офицерам вставать не хотелось, а солдатам ссориться со старшиной – начальником столовой – не с руки, и все терпели.

В половине первого ночи при каком-то замедленном и шипящем исполнении старшиной Гимна Советского Союза не выдержал майор Хомейни – так меж собой звали солдаты замполита части за способность по любому поводу «толкать» длинные речи. Он вышел из своей комнатки на крыльцо командирского модуля в чёрных по колени трусах, в тапочках на босу ногу и подозвал дремавшего под караульным грибком дневального. Применяя не рекомендованную для политработников лексику, погнал бойца к столовой, чтобы передал музыканту о позднем времени, о тяжком ратном дне и, наконец, о давно наступившем комендантском часе. Солдат, гремя амуницией и автоматом, поднимая тяжёлыми ботинками пыль, исчез за углом приспособленного под столовую железного ангара.

В столовской курилке, под одним из немногих уцелевших от шальных пуль фонарей, было любимое место репетиций переведённого из какого-то кабульского полкового оркестра старшины Кравченко. Старшина на прежнем месте службы, спасаясь от внезапного обстрела «духовскими» реактивными снарядами, прыгнул в окоп, поскользнулся и умудрился сломать на обеих руках указательные и средние пальцы. Для оркестра он как профессионал был потерян. После госпиталя старшину должны были комиссовать и отправить в Союз, так как функции поломанных пальцев полностью не восстановились. Но чтобы не портить отчётность, кто-то из штабных начальников принял решение не увольнять Кравченко по инвалидности, а дать дослужить полгода до пенсии на другой должности. Так и стал старшина начальником столовой. Но с музыкой не расставался, постоянно что-то напевал, а иногда, как получалось, наигрывал на кларнете. И в этот злополучный вечер, который запомнится ему на всю оставшуюся жизнь, он достал из футляра инструмент.

Хомейни успел только пару раз затянуться сигаретой, как в районе курилки прогремел взрыв гранаты и длинно на весь рожок застрочил автомат. Музыка, или то, что с трудом можно назвать этим словом, замолкла. Стрельба не повторилась и из тени модуля на лунный мартовский свет вышли боец и поддерживаемый им музыкант. Переполошив ночью стрельбой и взрывом весь батальон, солдат, оказывается, спас старшину… от змей. Репетируя, Кравченко музыкальным ритмичным отбиванием такта ногой, а может, плавным покачиванием кларнета, привлёк внимание охотившихся на мусорной куче после зимней спячки тварей. Они приползли к курилке, окружили со всех сторон музыканта и в паузах между мелодиями начинали громко шипеть. Поэтому играл старшина под звёздным афганским небом, забравшись на спинку скамейки и обхватив фонарный столб, не переставая почти три часа. Взрыв на мусорке распугал змей, и они устремились в темноту, преследуемые автоматной очередью дневального.

До отлёта старшины домой его лучшими друзьями стали тот солдат и Хомейни. Всё самое вкусное, самое свежее в любое время суток ждало спасителей бывшего музыканта. А инструмент, протёртый фланелькой, Кравченко уложил в футляр и спрятал на дно своего потрёпанного немецкого чемодана. Смолк кларнет в батальоне, а вот прозвище «Заклинатель» прилипло к начальнику столовой до конца его афганской службы.

Зарок

Где-то за взлётной полосой вилась быстрая горная речка Кокча, всего несколько минут назад блестевшая под лучами вечернего солнца. Но оно, зацепившись за вершины ближних гор, моментально исчезло, и сумрак окутал файзабадский аэродром. Киномеханика из роты охраны это очень устраивало. Сразу после ужина он крутил кино для всех желающих. Лучшие места на струганных лавочках занимали вертолётчики и офицеры аэродромной роты, там же сидели официантки и поварихи лётной столовой. Ближе к экрану на половинках бомботары, приспособленных вместо скамеек, располагались солдаты, свободные от нарядов и дежурств. Всегда находились места для нетерпеливо ждущих вертолётного каравана заменщиков и дембелей.

Сеанс начался вовремя: титры появились на экране, а звук, вырвавшись из «кинозала», представлявшего собой обнесённую маскировочной сетью площадку под открытым небом, полетел в южнопамирские ущелья. Однако вскоре, не выдержав тягомотины рекомендованного политуправлением фильма, часть зрителей ушла в курилку травить анекдоты. Оставшиеся солдаты в основном спали, и только прапорщик-фельдъегерь тихо сидел на лавке, уставившись в запылённый экран. Ожидая караван, он тешился надеждой побыстрее свалить из этих грёбаных ущелий, где за неделю своей командировки умудрился три раза попасть под обстрел. Одно радовало, что встретил здесь земляков, они накормили и напоили перед дальним перелётом. Зная коварные свойства спирта, прапорщик сразу после ужина спрятал свой укороченный «калашников» в жёлтый фельдъегерский портфель. За автомат он уже не волновался, так как портфель из рук никогда не выпускал. Для крайнего случая трофейный пистолет «Стар», пристёгнутый за зелёный шёлковый шнур, всегда лежал во внутреннем кармане бушлата, чуть ниже сердца.

Около получаса прапорщик упорно смотрел фильм, а уснул в тишине, пока киномеханик менял плёнку. Встрепенулся фельдъегерь от мелькнувшего на экране яркого блика, когда киноаппарат снова монотонно застрекотал. За те мгновения увидел, что на лавках спереди и рядом сидят на корточках, закутавшись в одеяла-накидки и зажав между коленями оружие… «духи». Сон исчез вмиг. Левая рука с хрустом в пальцах сжала потёртую кожаную ручку портфеля, а правая начала медленно-медленно подниматься к верхним пуговицам бушлата и, нащупав их, стала расстёгивать одну за другой. С трудом повернув шею, прапорщик огляделся. А кинозал-то почти пустой! Где-то у самого экрана несколько полусонных солдат без оружия, да сзади суетится киномеханик со своими железными коробками с плёнкой. Занемела спина у прапорщика, но ладонь уже добралась до рукоятки пистолета.

«Не беда, что в обойме всего три патрона, – начал подбадривать себя фельдъегерь, – на испуг хватит и этого». Но, пересчитав афганцев, горько пожалел об остальных патронах из обоймы, которые потратил когда-то на кабульских кладбищенских ворон и старую кастрюлю полмесяца назад в Хайратоне. «Гады! Первому, кто шелохнётся, пуля приготовлена!» – прапорщик потянул пистолет, ободрённый такой воинственной идеей, но проклятый «Стар» зацепился в кармане за что-то. Фельдъегерь занервничал, начал сильнее дёргать пистолет, а тот влез куда-то своим длинным стволом и не вытаскивается. Ещё этот дурацкий шнур на пальцы намотался… Взмок прапорщик, как летом на солнцепёке. И крикнуть, позвать на помощь не удаётся – сел голос от изрядной дозы неразбавленного медицинского. «Если жив останусь, – зарёкся прапорщик, – «завяжу», ни грамма спиртного до гробовой доски!»

Правая рука всё сильнее дёргается под бушлатом, да так, что душманы поглядывать стали. Поворачивают свои бородатые головы в чалмах и паколях – шерстяных шапочках местной афганской работы. Под пристальными взглядами совсем загрустил прапорщик – не пожил ещё, жена молодая, и сыновья только в детсадик пошли. «Сейчас треснут соседи по башке или нож к горлу приставят и утащат через дыру в сетке маскировочной в тополиную аллею, а там через дорогу и в горы. И не доведётся пожить в новой квартире, которую обещали дать сразу после Афгана». И решил фельдъегерь – будь что будет! Резко встал, едва не упав, и стал протискиваться по проходу между лавок, судорожно вдыхая резкий запах давно не мытых тел душманов. Не стали они открывать огонь в двадцати метрах от казарм роты охраны аэродрома, а крайний душара даже привстал, пропуская прапорщика к выходу. «Вон и часовой стоит, привалившись плечом к столбику у входа! Ну, паразит, в экран уставился и духов, бля, не видит что ли?» Как при радикулите, согнувшись и крепко прижимая свой портфель к животу, переставляя с трудом отчего-то вдруг отяжелевшие ноги, озираясь, всё ближе оказывался прапорщик у входа. Ещё несколько скамеек – и банда уже далеко за спиной. Через три шага он оказался за маскировкой, а там рядом курилка с нашими людьми.

«Спасся, вывернулся из душманских лап, уцелел! – обрадованно подумал фельдъегерь и бегом к дежурному по аэродрому. – Там у вас толпа духов кино смотрит! Вы чё? Где служба? Часовой ни хрена не видит!» А старлей, крутя ручку настройки радиоприёмника и зевая, произнёс: «Это мирные «духи», вроде отряда самообороны, хотя чёрт их разберёт, этих бородатых. Приходят иногда к нам фильмы смотреть, потому что скучно у них в кишлаке, что за той горой». И он махнул куда-то в темноту.

Не сдержал свой зарок прапорщик. Иногда после третьей стопки «Пшеничной» вспоминает он этот и другие афганские случаи, ужиная на кухне своей трёхкомнатной квартиры, нахваливая жёнушку и слегка приструнивая расшалившихся сыновей-подростков.

О себе: Бешкарев Александр Иванович. Родился в г. Советск Кировской обл. Сейчас живу на острове Беринга. Работаю в Командорском заповеднике.

Александр БЕШКАРЕВ