Прыгунов и др.

№ 2013 / 1, 23.02.2015

Книга известного артиста Льва Прыгунова «Сергей Иванович Чудаков и др.» (из частных хроник 60, 70, 80 и 90-х) сенсацией не стала. Книжный рынок перенасыщен

Книга известного артиста Льва Прыгунова «Сергей Иванович Чудаков и др.» (из частных хроник 60, 70, 80 и 90-х) сенсацией не стала. Книжный рынок перенасыщен – несмотря на мизерные тиражи, и в этом противоречивом изобилии действительно интересные публикации теряются среди всякого хлама.

«Сергей Иванович Чудаков и др.» написана увлекательно. Главный герой, давший своё имя в качестве названия, – непризнанный поэт, яркий представитель московской богемы, начинавший как люмпен и кончивший как уголовник. Впрочем, жив ли он или нет – никто с точностью сказать не берётся. Загадочное исчезновение Сергея Чудакова в девяностые – зловещая примета времени.

Читая книгу, мы открываем для себя изнанку столичной жизни 60-х годов – жизнь маргиналов, отвергнутых официозом, разного рода околокиношных и окололитературных халявщиков (колоритный портрет сценариста Олега Осетинского особенно хорош). Все эти весёлые комедии Гайдая и Рязанова, с которыми у нас ассоциируется время «оттепели», получают как бы продолжение – в виде мрачных углов, по которым ютились без прописки и с ежедневным страхом напороться на милиционера пробивающиеся дарования навроде самого Прыгунова или его друзей-поэтов Михаила Ерёмина и Леонида Виноградова.

Главный герой, имевший справку о своей психической ненормальности и потому живший как ему заблагорассудится, воплощал в себе эту неустроенность. В конце концов он начал зарабатывать тем, что организовал нечто вроде тайного публичного дома, за что и был судим – по статьям «притоносодержание», «вовлечение несовершеннолетних в занятие проституцией» и «изнасилование». Под конец он уже не мыслил иной жизни, чем преступная, что видно из его писем к сыну автора.

Впрочем, сам Чудаков мне показался малоинтересным, несмотря на колоритные описания Прыгунова. Особого таланта в его стихах я не увидел, единственное их достоинство – полный разрыв с канонами соцреализма. Хоть Бродский и посвятил Чудакову проникновенное стихотворение «На смерть друга», написанное после слухов о смерти поэта, сам лауреат мало знал «друга» лично, и образ лирического героя в данном случае скорее собирательный.

Гораздо интересней рассказ Прыгунова о поэтах-ленинградцах – Михаиле Ерёмине и Леониде Виноградове, с которыми ему довелось дружить и ссориться на протяжении долгих лет. Через них он познакомился и с другими поэтами т.н. «филологической школы» (неудачное название, отвергаемое самими участниками, но тем не менее прижившееся) и их друзьями – Львом Лосевым, Сергеем Кулле, Владимиром Герасимовым, Иосифом Бродским.

На глазах читателя возникает потрясающий сюжет – связь культуры официозной (в лице Прыгунова, снявшегося в популярном и ультраортодоксальном «Сердце Бонивура») и неофициальной. Меня этот вопрос давно занимал и занимает: как взаимодействовали между собой – и взаимодействовали ли вообще – эти две сферы? Когда за одним столом оказывались (а они оказывались) Бродский и Евтушенко, то по какой шкале они оценивали друг друга? И как смотрели на них окружающие?

Впрочем, Бродский был скандально знаменит, пусть и в узких кругах, как герой процесса и ссыльный. Возьмём лучше тех же Ерёмина и Виноградова – ныне, в известном смысле, поэтов-классиков. В советское время они пробавлялись всякой халтурой, не будучи даже членами СП. Взирали ли на них «совписы», да и не только они, свысока? Не считали ли их подозрительными проходимцами, графоманами, пустозвонами? Или вот, скажем, для некой тогдашней девушки, к которой подкатил такой «непризнанный гений», – как ей можно было поверить, что он – талант, если так жалок и никому неизвестен, кроме как в среде столь же подозрительной богемы?

Книга Прыгунова даёт ответ на этот вопрос. Если не все, то многие в официальном истеблишменте прекрасно понимали – кто есть ху. То, что актёр, игравший героя-комсомольца, стремится к общению с неформальной публикой, безо всякой материальной или карьерной выгоды, более того – с риском для своего благополучия, хорошо иллюстрирует это.

Можно сказать, что «Сергей Иванович Чудаков и др.» написана про тех, кто «остался под сукном», говоря словами героя Шукшина. Их не выпустили к широкому читателю. Но зададимся вопросом, а что произошло б, буде такое случилось? Сегодня барьеров нет – пиши и публикуй, что хочешь. И где поэты, чьи бы имена гремели и чьи хеппенинги (любимое развлечение «филологов») собирали бы народ? Не придавали ли вынужденная подпольность, нецензурность особый шик андеграундной культуре того времени?

С позиций сегодняшнего дня «филологическая школа» примечательна больше как явление социокультурное, а не литературное. Её звёзды, начиная с Михаила Красильникова, не были крупными поэтами по большому счёту. Даже стихи Уфлянда – скорее милое дурачество, при всей их талантливости. Нарочитая несерьёзность и установка на игру были не просто позой и маской, а глубинным отражением сути. Недаром единственный великий поэт среди «филологов» Лев Лосев не писал стихов, вплоть до середины 70-х, когда о «школе» остались одни воспоминания.

Конец их кружка был ужасен – весёлые хеппенинги 50–60-х сменились унылым зарабатыванием денег в 70–80-е, личной неприкаянностью, ощущением бесполезности всего сделанного и написанного и, под конец, глупыми ссорами из-за нелепых сплетен, что ярко описывает Прыгунов. Старость ни у кого из них – из тех, кто дожил, – не оказалось счастливой.

Фамилия Лосева всплывает у меня не случайно. Как и уже разбиравшиеся мною в «Лит.России» (№ 33–34) дневники Ю.Кублановского, книга Льва Прыгунова представляет собою спор с воспоминаниями Лосева «Меандр». Автор прямо об этом пишет. Прыгунов обижен тем, что его имя выпало из лосевских мемуаров – словно он никогда и не находился с ним в одной компании. Кроме того, Лосев когда-то неосторожно поименовал его посредственным актёром, что, разумеется, забыть невозможно.

Мне же всегда было интересно, как воспринимался Лев Лосев в своём кругу – крупнейший поэт-«филолог», почему-то постоянно ускользавший от мемуаристов. Он, столько написавший о своих друзьях, удостаивался лишь крайне скупых воспоминаний. Понятно, что Лев Прыгунов, как несправедливо обиженный, не может быть объективным, тем не менее какие-то примечательные черты Лосева он запечатлел, впрочем, никак не выделяя и не возвышая его над друзьями, в отличие от Бродского.

Прочитав книгу, я задумался – сегодня существует значительный спрос на подобного рода истории о таких людях. «Караван историй» и тому подобные журналы держатся именно на этом. Почему же книжка Прыгунова была обойдена полнейшим молчанием? Ответ, наверное, может быть следующим. «Сергей Иванович Чудаков и др.» – не в формате. Она написана увлекательно, но не легко и просто. Прыгунов, считающий себя писателем, утяжеляет повествование историософскими пассажами, размышлениями о своей жизни и своих злоключениях, но получается это у него несколько по-графомански. Видно, что в словесности он – любитель, а не профессионал. Эпатажность героев не перевешивает их неизвестности для широкой публики. Вообще, чувствуется, что книга сделана «на коленке» – нет серьёзной редакторской работы, встречаются разные забавные орфографические ошибки, наподобие «Дартмундский» – вместо Дартмаутский и т.п.

Тем не менее для тех, кто «формат» отвергает и готов смириться с претензиями автора на профессионализм, точнее, не замечать его любительства, книга станет интересным и поучительным чтением. Неизвестный, гротескный, подчас чудовищный пласт недавней советской жизни встаёт с её страниц, и мы надолго задумываемся о подлинном и мнимом, об относительности удач и неудач…

Максим АРТЕМЬЕВ