Не трусь, Трусевич, Роман-царевич!

№ 2013 / 10, 23.02.2015

Вообще-то со времён публикаций в «Нашем современнике» я редко беру литжурналы в руки – но вот, как-то вдруг сменив общение с историком Кожевниковым

Вообще-то со времён публикаций в «Нашем современнике» я редко беру литжурналы в руки – но вот, как-то вдруг сменив общение с историком Кожевниковым на творческое сотрудничество и прозелитизм (в новреализм) с Ильёй Онориным, снова заинтересовался. Взял у него «Юность» почитать – старую, за 2011 год, 7–8 №№. Илья посоветовал статью о Высоцком поглядеть Вахитова. Неплохая статья, причём написанная вполне в канве «Москвы» или всё того же «Н.С.»: мол, был он сам не антисоветчик, но песенки случались таки да. Глянул и далее – конечно, прозу первым делом. Тем более такая прелесть внешностью – и не на обложке, жаль, Елизавета Трусевич.

Елизавета ТРУСЕВИЧ

Сперва заспотыкался на опечатках, но и до них как-то всё не мог уловить стиль – чувствуется присутствие в редакции духа Аннушки из отдела критики. Но на новреализм никак не похоже – лаконичное название повести «Роман» лучше бы заменить на «Фантан», именно через «а», поскольку фантазия девичья так и бьёт… «Инженеры человеческих душ» олешинское написано над фото Елизаветы, которое для «Бурды» какой-нибудь подошло бы больше. Впрочем, не букли, не подсветка и не помада красят инженера – почитаем… Ну, да: разговорность всегда спасает, когда проектируется женщиной душа мужчины, и вдобавок учёного. Сюжет повести комичен, но куда более комичны подробности, на которых споткнётся любой критик. Ведь уж коли брался, например, Виктор Ерофеев за гуж женского характера в «Русской красавице» – так и не вылезал из своего сарая дачного, и писал как бы из женского тела, презрев флюиды соседнего туалета. Но не может так Елизавета, (а Гоголь вообще платья надевал, когда писал женские реплики в «Ревизоре».)

Её Роман, герой угрюмый, влюблён. Положим, уже интересно. Однако собираясь к другу и работодателю (точнее – идеевзятелю), у которого проживает его любовь, он так по-женски волнуется одеваясь, что, в конце концов, «я натянул на себя свой старый свадебный костюм, обстриг свои ужасные длинные волосы, а затем вообще побрился налысо». Всё так быстренько, как попудрить носик. А вы пробовали сами бриться налысо, кстати, Лиза? Я вот однажды пробовал, в 1991-м – но не сам, и даже в парикмахерской эта процедура заняла куда больше времени, чем стрижка. Это очень непросто, а учитывая домашние условия, отсутствие сопряжённых в пространстве зеркал и спецтехники (той самой машинки) – так и вовсе невозможно. Не безопасной же бритвой он это делал? Инженерия тут прихрамывает.

«Я целовал её потому, что хотел закрыть ей рот» – неплохо. «Теперь от простого случайного поцелуя надо было перейти к большему – потом хотя бы будет какой-то повод продолжать отношения… Всё это я быстро обдумывал, целуя её» – никогда, Лиза, никогда об этом не думают мужчины! Тем более, если это вообще первый поцелуй влюблённого. Если вам кажется такой чувственной изнанка ваших партнёров – это какой-то кукольный театр, а не любовь. Поцелуй – это повествование, это стихия, там стираются границы «я» и тонет рацио, эго…

Но чего не простишь гламурненькой фантазёрше из ВГИКа. Законодательница мод, елозя на стрингах, навевает из отдела критики закадровые настроения «Секса в большом городе», попробуем всё это дамской скороговоркой. Роман придумал весы, определяющие талант в килограммах. Забавно – опять же в формате чего-то быстренького. Но на этом строить сюжет? Да, там ещё помогает любовь к Кире, нарисованной штрихами из косметички небрежно, хотя именно тут сосредоточено, по идее, внимание главного героя. Ну и как не разглядеть за немногими перемещениями в пространстве и времени – помыслы девушки, уже взятой на подобложку «Юности», но ещё не попавшей в «Космополитан» (так говорила моя однокурсница из Черноголовки). Конечно, пластическая хирургия! И тут убежавшая от мужа к Роману его давняя возлюбленная показывает то, чего так боятся мужчины, по идее – свою убогую интеллектуальную сущность. Внешность, слава, успех. Ей нужен стиллайф, а вовсе не наш Роман – ах, ах! Ну, положим, а что же с весами?

Любовь была спецоперацией по краже весов. Потом забавненько наш обиженный герой залезает под кровать и прячется там от мира: куда только в бою с мужской половиной в прозе не отправишь героя, от имени которого как бы и ведётся рассказ, но всё небрежнее. Ведь надо же как-то развязать этот узел. Шутливый замысел имелся, но его ж развить надо. Да, хочется на телешоу – там помада блестит! Весы таланта, уже украденные Кирой у Ромы, показывают, что все авторитеты и звёзды – полные нули. Почти общественный катарсис. И ещё смеховой – потому что прихорошенная косметологами Кира весит больше всех, хотя голова пуста. Ну, и чтоб смеяться беспрерывно, под занавес – все обличённые весами гонятся за Романом, потом его объявляют в розыск. Его спасает школьная любовь, которая делала операцию Кире – вместе с ним она преображается в стариков, чтоб никто не узнал, занавес. Ну, такой себе капустничек. Однако журнал по итогам года дал премию свою вот за это.

Может, спасла практически полностью процитированная эпистола Онегина? Сего постмодерна я и вовсе не понял: зачем столь подробная цитата почти на целую страницу (обе колонки) требовалась? Чтобы тут же её повторить-развить прозой? Вы, Лиза, с Алейниковым соревнуетесь в парадоксальности письма? Рифмы в строчку, строфы прозой… Ну, «последнему смогисту» всё можно, и о его «Только настоящем» мы напишем позднее. А вот этого я не понял… Да – весёлые картинки Дудяковой спасают стиль: дамы из пушкинских времён, креналины, букли, жесты, всё так мимолётно. Но вообще-то времена, в которых происходят события и по некоторым косвенным признакам – весьма невесёлые, интересные, наши. Слом формаций, попутно захихиканный, но непонятый кризис общественных отношений – всё где-то в сторонке, за дворовой встречей студента Ромы с Кирой, продающей кофе на улице. О, это же девяностые, жми, Лизонька, не трусь!.. Да не сюда! Не для инженеров душ работа явно. Что-то лёгкое, бумажное, аппликации – это можно. С трёхмерным моделированием сложнее.

Зачем потребовался финал в стиле «Шербургских зонтиков»? Думаю, жанр повести наскучил Лизе, и даже Пушкин не спас. Поэтому захотелось «умца-умца», то есть «минуса»: «Эта женщина была мной, а я – был ею». Да мы уж догадались, госпожа инженер. «И мне показалось, что я слышу, как они поют. Все. Пастух, коровы, я и Алиса. Прямо как в Париже!». Далее логично вставить рекламный блок мыла Camay, шоколада «Милка»…

«Глупости, безумства и позор // Это всё удел бездарных снов» – а что, бывают сны даровитые? И в чём удел корректора и редактора прозы в «Юности»? Там кто-нибудь вычитывает вообще номера-то, свежих голов не осталось? Места нет цитировать буквенные и смысловые опечатки, но их так много, что они этому беспочвенному веселью играют на ногу…

Заглянул в оглавление – и там опечатки. «Вяческлав Самошкин» – ну вот, обидели поэта. С клавы спрыгнула такая нелюбезность. Куда смотрит отдел критики, а? Нна!..

Дмитрий ЧЁРНЫЙ