И вечный бой: Юрий Селезнёв

№ 2013 / 23, 23.02.2015

Я не могу сказать, что Юрий Селезнёв был выдающимся критиком. Великого мыслителя из него не получилось. Как верно заметил Юрий Кузнецов, он всего лишь хватал дым от огня

Я не могу сказать, что Юрий Селезнёв был выдающимся критиком. Великого мыслителя из него не получилось. Как верно заметил Юрий Кузнецов, он всего лишь хватал дым от огня, разожжённого его учителем Вадимом Кожиновым. Селезнёв скорей всего был литературным бойцом, который постоянно рвался на фронт. Ему чудилось, что кто-то уже развязал пока ещё невидимую третью мировую войну, и он торопился дать скрытым врагам отпор.

Юрий Иванович Селезнёв родился 15 ноября 1939 года в Краснодаре. Его отец – Иван Гаврилович – в войну служил в разведке, потом работал на заводе, столярничал в Краснодарском городском парке. Мать – Фаина Моисеевна, как рассказывал его сокурсник Борис Солдатов, «была натурой тонкой, мечтательной, любознательной, много читала. Она была в чём-то схожей с Ассоль из «Алых парусов», но вот жила не в волшебном замке, а в коммунистической трущобе с огромным количеством разноликих соседей, у которых было одно общее – вечная нужда, жизнь впроголодь и беспробудное пьянство, потакаемое с лёгкой руки властями, да животный страх перед последними!» («Родная Кубань», 2007, № 2).

Ещё в детстве Селезнёв приохотился к чтению. Летом 1989 года его мама мне рассказывала, что «книги Юрий полюбил в три года. Сам он тогда читать, естественно, ещё не умел, просил, чтобы я читала ему. А время было тяжёлое. Немцам удалось ворваться в Краснодар. Муж мой ушёл на фронт. Мы с Юрием остались одни. Жили в ту пору на улице Шаумяна. Вдвоём занимали одну маленькую комнатку в бывшем купеческом подворье. Чтобы как-то продержаться, я перекраивала старые тряпки, пыталась хоть на что-то их обменять. Книг у нас не было. Давали соседи: в нашем доме ютилось более тридцати семей. При немцах света не было. Читала Юрику под коптилкой. Прочту одну сказку, а ему мало: ещё просит. А вскоре, после освобождения Краснодара от немцев, он и сам научился читать» («Литературная Россия», 1989, 11 ноября).

В школьные годы стала складываться и основа будущей библиотеки Селезнёва. Книг он покупал много, главным образом классику. Когда Юрий учился классе в восьмом, отец купил книжный шкаф. В маленькую комнатку на Шаумяна он вместился с огромным трудом. Но скоро и его стало не хватать. «Я уже говорила Юрию, – вспоминала мать Селезнёва, – сыночек, книги нас вытесняют. А он по-доброму смеялся и отвечал: «Ты, мамочка, сама виновата. Кто научил меня книги любить?» Когда мы получили на Толбухина новую квартиру, книги заняли всю стену».

После школы Селезнёв хотел поступить в военное училище, но не прошёл медкомиссию. Тогда он подал документы в пединститут, но ему снова не повезло: его не приняли по конкурсу.

Отработав год на краснодарском заводе «ЗИГ», Селезнёв в 1958 году был призван в армию. Служил он в Луганске. Там его приняли в партию.

После демобилизации Селезнёв поступил на историко-филологический факультет Краснодарского педагогического института. Его сокурсник Михаил Эбзеев рассказывал, что все его запомнили как «человека общительного, живого, ценящего умные шутки, меткое слово» («Родная Кубань», 2007, № 2). Селезнёва интересовало всё: танцы, бокс, баскетбол, газеты… Но уже на втором курсе произошло ЧП. Эбзеев в своих воспоминаниях о нём сказал всего два слова: мол, случился «разгром» некоей литературной группировки, в которую входили братья Неподобы и Валерий Горский, и всем заправлял будто бы Селезнёв. Другие сокурсники потом говорили, что из-за участия в той группировке Селезнёв чуть не вылетел из партии. Но потом дело было быстро замято. Какую цену за это Селезнёв заплатил, можно лишь догадываться. Его ведь потом чуть что не раз шантажировали давней студенческой историей, заставляя идти на вынужденные компромиссы.

Первым на исследовательские способности Селезнёва обратил внимание профессор Всеволод Михельсон. Он хотел, чтобы его ученик остался в аспирантуре. Но у него ничего не получилось. После защиты в 1966 году диплома Селезнёв вынужден был пойти преподавать русский язык иностранным студентам в Кубанский сельхозинститут.

С Краснодаром Селезнёв расстался лишь в 1971 году. Его приняли наконец в аспирантуру Литинститута. В руководители ему навязали Семёна Машинского и Валерия Кирпотина.

Молодой критик собрался писать диссертацию о поэтике пространства и времени в романах Достоевского. Но его подходы не понравились Кирпотину, который тоже ещё с конца 40-х годов занимался Достоевским. Разногласия возникли из-за того, что аспирант и профессор по-разному понимали природу творчества. Селезнёв был убеждён в том, что гений и злодейство несовместимы. Именно поэтому он хотел освободить Достоевского от репутации художника, который якобы воспевал зло. Кирпотину ближе оказались идеи другого аспиранта – Константина Кедрова. Поэтому Селезнёву пришлось защищаться не в Литинституте, а в Институте мировой литературы им. А.М. Горького.

После аспирантуры талантливый исследователь устроился в отдел критики журнала «Знамя». Но этот отдел курировала Людмила Скорино, которая придерживалась совсем других взглядов на литературу, нежели её сотрудник. Поэтому уже через год Селезнёв перешёл на должность редактора отдела прозы в журнал «Молодая гвардия». Тогда же Анатолий Иванов «пробил» ему через ЦК комсомола постоянную столичную прописку и неплохую московскую квартиру. Правда, очень скоро критик оставил эту квартиру первой семье.

Примерно в то же время художник Александр Шилов ввёл Селезнёва в салон жены первого заместителя председателя КГБ С.Цвигуна. Но сближение с властью таило и много опасностей. Понимал ли это критик?

В 1976 году новые покровители поспособствовали переводу Селезнёва в редакцию серии «Жизнь замечательных людей», руководителя которой – Сергея Семанова – молва прочила в главные редакторы журнала «Человек и закон». Кстати, уже тогда в некоторых кругах Семанова видели как будущего руководителя правоохранительных органов, а к Селезнёву присматривались как к возможному партийному идеологу.

Переход на новую работу совпал с выходом первой книги Селезнёва «Вечное движение», посвящённой исканиям прозы 1960–70-х годов. По этой книге критик собрался вступить в Союз писателей. Рекомендации ему дали левоцентрист Лев Аннинский, умеренный охранитель Евгений Осетров и восходившая тогда новая звезда нашей литературы Валентин Распутин. Я приведу все три отзыва.

Аннинский писал: «Рекомендую в члены Союза писателей СССР критика Юрия Ивановича Селезнёва, автора книги «Вечное движение» («Современник», 1976) и статей в периодике, некоторые из которых имели закономерный читательский резонанс. Ю.Селезнёв в своих работах предстаёт как критик острого гражданского темперамента, имеющий продуманную систему ценностей и последовательно её защищающий. Анализируя главные явления современной прозы (статьи об Астафьеве, Быкове, Белове, Битове, Шукшине, Распутине), Ю.Селезнёв стремится связать и соотнести усилия теперешних писателей с традициями русской классики, понятыми не как склад неопровержимых достижений, как завещанные проблемы. Не случайными поэтому являются у Ю.Селезнёва серьёзные работы о Достоевском и Пушкине (мысль о большом времени, имплицированном в «простых» пушкинских сюжетах). Твёрдость и жёсткость Селезнёва-критика вряд ли когда-нибудь позволят ему стать всеобщим любимцем. Я и сам далеко не всегда бываю с ним согласен. Не думаю, например, что в статье о книге О.Сулейменова «Аз и я» стоило в ответ на «тюркские амбиции» последнего форсировать «славянские амбиции» – это малоперспективный метод решения подобных проблем, – но и в этой спорной статье Ю.Селезнёва привлекают полемическая сила, блеск письма и убеждённость, подкреплённая знанием русской истории. Юрий Селезнёв, по моему мнению, – критик сложившийся, имеющий позицию и голос. Считаю, что его надо принять в Союз».

Хороший отзыв написал и Осетров. Он в своей рекомендации отметил: «Белинский говорил, что критические таланты особенно редки. Наше время подтвердило, что появление на литературно-критическом поприще заметного дарования – исключительное событие. Все мы без труда можем назвать новое имя прозаика, поэта, драматурга… Я рад, что сегодня в ряду самых звучных литературных фамилий можно сразу вспомнить Юрия Селезнёва, чьи блистательные работы, едва появившись в периодике, запомнились всем. Отличный стилист, вооружённый знаниями в областях философии, эстетики, истории и теории литературы, глубоко и точно ориентирующийся в современном художественном процессе, осмысливающий его с марксистко-ленинских позиций, отстаивающий принципы партийности и народности в искусстве, Юрий Селезнёв с первых шагов заявил о себе как о несомненном и неоспоримом духовном явлении. Давно мы мечтали, чтобы критик совмещал в себе учёного-литературоведа с современным задорным-полемистом. Думаю, что это «совмещение» удалось Юрию Селезнёву, – свидетельством этому служит книга его статей, выпущенная издательством «Современник». Время от времени в прессе появляются замечания по поводу работ Селезнёва, – к ним надо относиться спокойно и здраво. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Да и кто в литературном мире может претендовать на окончательность оценок! Нет никакого сомнения в том, что Юрий Селезнёв должен стать членом нашего творческого Союза».

Отдельно стоит сказать о рекомендации Распутина. Автор только что опубликованной повести «Живи и помни» писал: «Есть люди, которым с особенным правом и удовольствием даёшь рекомендацию в Союз писателей, зная, что они не только достойны состоять в Союзе по своему таланту и сделанному уже в литературе, но более того – современный литературный процесс трудно представить в полной мере без работы в нём этих людей. К ним я осмеливаюсь отнести в данном случае и Юрия Селезнёва. Критика наша, на мой взгляд, ныне – это по большей части критика оценок, а не анализа, без обстоятельного и серьёзного разбора, выходящего за рамки литературы в область того главного, тревожного или счастливого, что происходит в жизни. И потому нередко пред тем, что не укладывается в её привычные и накатанные понятия, критика так или иначе тормозит – или отмолчавшись вовсе, или отделавшись опять-таки осторожной оценкой в отношении отнюдь не главного в произведении, или отослав его на спасительный простор «круглого стола», участники которого больше спорят друг с другом по своим принципиальным или не принципиальным расхождениям, чем говорят о нём, о произведении. В качестве примера я могу сослаться на такие яркие работы в прозе самого последнего времени, как «Его батальон» В.Быкова, «Комиссия» С.Залыгина и «Царь-рыба» В.Астафьева, не получивших у критики должного внимания и понимания, прежде всего, понимания. И лишь небольшой отряд критиков (не стоит здесь приводить его список) берётся судить и судит глубоко и принципиально о том, что делается в нынешней прозе и поэзии. Сюда, в этот отряд, я зачисляю и Ю.Селезнёва. В его статьях есть одно важное отличительное свойство – они внутрилитературны, т.е. как бы естественно вытекают из литературного процесса, а не стоят над ним со строгой и печальной выжидающей позой: вот, мол, пройдёт десять лет, тогда и посмотрим, кто прав, а кто нет, а пока растянем удобные сети теоретических изысканий. Ю.Селезнёв берётся говорить сразу, его статьи порой остры и полемичны, но они доказательны, в них молодость выступает рядом с опытом, эмоциональная напряжённость – рядом со строгой логикой. И что тоже немаловажно – они никогда не подчинены конъюнктуре лиц, а написаны по внутренней убеждённости. Чтобы понять это, достаточно прочитать его книгу «Вечное движение». Я думаю, что моя рекомендация – это не рекомендация – обещание, а рекомендация-утверждение, поскольку Ю.Селезнёв литератор далеко не начинающий, и если до сих пор он не состоит в членах Союза писателей, это, прежде всего, говорит об его скромности».

Дальше дело Селезнёва должно было рассмотреть бюро творческого объединения критиков и литературоведов. Роль основного докладчика на себя взял Игорь Золотусский. Он отметил: «Ю.Селезнёв явился в критику недавно, но явился, без сомнения, не как пришелец, а как законный участник. Уже сейчас можно сказать, что у него есть свой почерк, который не столько его стилистическая индивидуальность, но – убеждения и последовательность в отстаивании их. Ю.Селезнёв – полемист и критик социальный. Всякий раз, когда он пишет о литературе, он пишет и о жизни, в его оценках литературы присутствуют равно как эстетическая, так и историческая и, пожалуй, государственная точка зрения. Иногда он минует эстетический анализ и держится анализа социологического, смыслового, но есть у него и работы («Содержательность художественного слова», например), где он выступает и как текстолог с несколько философским оттенком. Его заметки о языке Ф.М. Достоевского убедили меня в этом. Уроки мастерства Достоевского выглядят в них не только как уроки профессиональные – и не столько как они – а как уроки духовные. Ю.Селезнёв безошибочно чувствует связь между словом и смыслом, между формой и энергией внутреннего развития писателя, которые приводят к ломке формы и преображению формы. В работах о современной литературе Ю.Селезнёв предпочитает анализ социологический. Таковы его статьи о книге О.Сулейменова в журнале «Москва», статьи в «Молодой гвардии» и «Искусстве кино», такова по преимуществу и книга «Вечное движение» («Современник», 1976 г.) и выступление на дискуссии о повести В.Распутина «Прощание с Матёрой» («Вопросы литературы», № 2, 1977 г.). Повесть В.Распутина Ю.Селезнёв ставит в некий исторический ряд – ряд национальных традиций, русской государственности, русской нравственно-философской мысли. Он учитывает «момент вечности», отразившейся в ней. Этот «момент вечности» освещает, как главная идея, и книгу «Вечное движение». Ю.Селезнёв видит сопричастность текущей литературы всей литературе, он не просто вписывает современные книги в исторический контекст, но и мыслит при их разборе широко, не ограничиваясь злобой дня. Это даёт его рассуждениям ощущение пространственности и временной глубины. Анализ не топчется на куцем клочке минуты – он протягивается и в прошлое, и в будущее. В своей книге (как, впрочем, и в статьях) Ю.Селезнёв много спорит. Иногда его полемика убедительна, иногда нет. Но всегда за его страстными тирадами стоит иной взгляд, а не эгоистическое несогласие. И я с готовностью принимаю их именно как взгляд, как позицию, как линию жизни, если хотите, хотя, может быть, и не схожусь с тем, что говорит Ю.Селезнёв. Точно увиден в книге Андрей Битов, беспристрастно оценён Василь Быков. По достоинству резко сказано о Владимире Солоухине и столь же по достоинству возвышенно – о Василии Белове. И лишь в оценке прозы Виктора Лихоносова Ю.Селезнёву изменила его обычная строгость. Но это – уже оценки его оценок. Здесь не место им, ибо мы принимаем в Союз не мнения Ю.Селезнёва, а его самого. Без его участия в современной критике трудно представить литературный процесс. Существование в этом процессе критика Юрия Селезнёва – реальность. И, приняв его в Союз писателей, мы лишь посчитаемся с нею».

Игоря Золотусского поддержали Вадим Кожинов, Семён Машинский, Григорий Бровман и Евгений Сидоров.

Но пока дело критика передавалось в следующую инстанцию, в Москве случился грандиозный скандал. Спровоцировал его, надо отметить, не Селезнёв, а Станислав Куняев. Он на конференции «Классика и мы» ни с того ни с сего обрушился на давно умершего Эдуарда Багрицкого. Чисто литературная полемика переросла в бурное обсуждение национальной проблемы. Публика раскололась на два лагеря: почвенников и западников.

Селезнёв выступил на стороне Куняева, Кожинова и Палиевского. Он заявил, что на планете уже давно началась третья мировая война. Как подчеркнул критик, «третья мировая война идёт при помощи гораздо более страшного оружия, чем атомная, или водородная, или даже нейтронная бомба. Здесь есть свои идеологические нейтронные бомбы, своё химическое и бактериологическое оружие. И эти микробы, которые проникают к нам, те микробы, которые разрушают наше сознание, эти микробы гораздо более опасны, чем те, которые… против которых мы боремся в открытую. Так вот, я хочу сказать, что классическая, в том числе и русская классическая литература, сегодня становится едва ли не одним из основных плацдармов, на которых разгорается эта третья мировая идеологическая война. И здесь мира не может быть, его никогда не было в этой борьбе, и я думаю, не будет до тех пор, пока эта борьба… пока мы не осознаем, что эта мировая война должна стать нашей Великой Отечественной войной – за наши души, за нашу совесть, за наше будущее, пока в этой войне мы не победим» (цитирую по журналу «Москва», 1990, № 3).

Выступление Селезнёва на конференции «Классика и мы», естественно, тут же осложнило проблему его вступления в Союз писателей. Больше года начальство не знало, как быть. Приёмная комиссия по делу критика собралась только в декабре 1978 года. До этого шли негласные переговоры с лидерами разных течений.

Накануне симпатизировавшие Селезнёву люди из приёмной комиссии организовали два хвалебных отзыва на работы критика. Первый отзыв написал бывший узник ГУЛАГа Олег Волков, который даже не считал нужным скрывать свои монархические убеждения и неприятие либералов. Волков отметил: «Всесторонняя оценка работ Юрия Селезнёва принадлежит, бесспорно, его коллегам – критикам, и в своих заметках мне хотелось лишь поделиться тем общим впечатлением, которое производит знакомство с его творчеством на читателя, интересующего состоянием и судьбами нашей литературы. И прежде всего мне хочется сказать о том уважении, которое вызывают целеустремлённость и трудолюбие автора, его очевидная преданность делу, которому он себя посвятил, страстность, с какой он доказывает и отстаивает то, что почитает за истину. Глубоко уверовав в непреходящее значение русского классического наследия, он с этим критерием обращается к анализу и разбору произведений современных писателей. «Необходимость учёбы у классиков, необходимость творческого восприятия уроков мастерства диктуется задачей не возвращения вспять, но потребностью нашего времени, потребностью возрождения высоких критериев художественности и духовности слова, литературы. Ибо и в наше время слово – великое дело. А великое дело требует и великого слова». И ещё в его кредо: «Мера нашей памяти о прошлом, мера нашего понимания целей и смысла подвижничества великих предков – это мера уровня нашего сегодняшнего сознания, нашего собственного отношения к нравственным, духовным, культурным проблемам современности. Это и мера нашего долга перед будущим, основы которого закладываются сегодня». Думается, нельзя переоценить в наше время значение подобных высказываний. Если и отошло в прошлое отрицание традиций и необходимости огляда на классическое наследие, то вряд ли можно признать, что мы достаточно вдумываемся в важность преемственности, эстафеты поколений, поставленных под угрозу стремительным развитием цивилизации, за которым никак не угонится культура. И можно ли признать, что нами исчерпывающе осознано значение для современности высказываний того же Гоголя? Они, мне кажется, ещё ждут своего глубокого истолкования, как, впрочем, и корни нашей связи с русской духовностью. Юрий Селезнёв пишет горячо, даже страстно – и доказательно. Так, например, его исследования в области языка, отповедь неправильному, предвзятому толкованию старых слов, могли бы служить примером блестящей защиты своих взглядов, подкупающей своей неподдельной искренностью и неотразимой аргументацией. Не на ветер бросает он слова о том, что «Основные фонды языка, культуры – те же леса, водоёмы, почвы, родники сознательного и созидающего бытия человечества», и на убедительных примерах показывает, где язык засоряется, а где обогащается вводом новых слов. Показательно и название его небольшого сборника, выпущенного в текущем году в библиотеке «Огонька» – «Созидающая память»: Жизнь человека определяется памятью о нём – он наш современник, пока память о нём не заглохла – в этом закон бытия человечества в его духовном продвижении вперёд. О Гоголе, которому в основном посвящена статья «Созидающая память», Юрий Селезнёв пишет вдохновенно, как о великом таланте, отданном служению пользе и нуждам России. Бичуя «бессмысленную жизнь» Гоголь не отрицал Россию, а делал это, чтобы устранить то, что мешало её движению, полёту «необгонимой птицы-тройки». Вера Гоголя в Россию делает его нашим современником. Подвижниками народной культуры называет Селезнёв Даля и Афанасьева, тех, кто своими трудами оберегал величайшее сокровище народа – его язык и «живую историю нашей седой древности, историю, написанную народом-поэтом». Посвящённый им очерк – один из самых полемически заострённых, подымающих животрепещущие проблемы современности, связанные с отношением к историческому наследию русского народа. О значительной эрудиции автора, его способности приходить к обобщениям, прослеживать на обширном историческом материале эволюцию и развитие поэтических образов, отражённых в слове, говорит его опубликованное в том же сборнике исследование «Поэзия природы и природа поэзии». Вероятно, не всё в нём бесспорно – человеку свойственно, отстаивая свои убеждения, пристрастно подбирать и освещать факты, оставляя в тени или умаляя те, что затрудняют их защиту, – однако в целом эта работа подкупает своей доказательностью. Заключает сборник статья «Земля или территория», посвящённая повести «Прощание с Матёрой» Валентина Распутина, содержащая глубокий и интересный разбор этого талантливого произведения, справедливо называемого Селезнёвым «явлением» в нашей литературе. Хотя я лишь очень коротко и бегло коснулся содержания всего одной книжицы Юрия Селезнёва, мною, мне кажется, уже высказано достаточно, чтобы заключить, что речь идёт об оригинальном литераторе, вооружённым знаниями и самостоятельным мировоззрением критике, умеющем сказать своё весомое слово о современном литературном процессе. Отталкиваясь от этих своих концепций и взглядов, отражающих зрелость мысли, Юрий Селезнёв и оценивает творчество своих современников. Его книга «Вечное движение» посвящена произведениям наших самых известных литераторов, тронувших души читателей. Астафьев, Распутин, Носов, Потанин, фаворит его Василий Белов, Битов, Шукшин, объединённые им в «традиционную школу», исследуются Селезнёвым, горячо и пристрастно открывающим в их творчестве бесценные для него признаки следования в потоке традиций русской духовной культуры, верности народным традициям в поэзии и искусстве. Не следует видеть в нём апологета полюбившихся ему имён – Селезнёв умеет видеть неудачи и недостатки, вскрыть их причины. У него чуткое ухо на фальшь и моду. Заключая на этом свои несколько разбросанные заметки, и приглашая присутствующих голосовать за приём Юрия Селезнёва, я полагаю бесспорным, что в его лице принимаем принципиального, одарённого и в высшей степени преданного литературе, критика».

Замечательный отзыв дал и Кожинов. Он подчеркнул: «Литературная деятельность Юрия Селезнёва по сути дела не нуждается в рекомендациях. Его книга «Вечное движение», посвящённая основным явлениям современной прозы, удостоена премии Ленинского комсомола; почти каждая его статья в «Литературной газете», в журналах «Москва», «Наш современник», «Вопросы литературы», «Молодая гвардия», и др. вызывает широкий и горячий интерес; его литературоведческое исследование «Стиль Достоевского» заняло достойное место в одном из главных коллективных трудов Института Мировой литературы – «Теория литературных стилей» и т.д. Не секрет, что те или иные положения Юрия Селезнёва становились предметом спора, подчас острого спора. Но полемичность – неотъемлемое свойство литературной критики. Деятельность любого настоящего критика любой эпохи поистине непредставима вне ситуации спора, полемики, дискуссии. Каждый подлинный критик с необходимостью является полемистом. Поэтому бессмысленно усматривать некий «недостаток» деятельности Юрия Селезнёва в том обстоятельстве, что его произведения вызывают споры. Короче говоря, литературная деятельность Юрия Селезнёва имеет такой весомый характер, что вопрос о приёме его в члены ССП не может вызвать никаких сомнений. И в этом отзыве мне хочется обратить внимание на одну из основных причин той несомненной значительности, которая присуща работе Юрия Селезнёва. Ещё не так давно мы постоянно и справедливо сетовали по поводу «отставания» критики. Слабость критики во многом объяснялась её, так сказать, рецензионным характером. Критики исходили из предельно узкого литературного кругозора. То или иное явление литературы рассматривалось по сути дела лишь в его связи, в его сравнительном значении с другими сегодняшними литературными явлениями. Это решительно противоречило традициям классической критики, которая стремилась понять и оценить литературное явление в масштабе вековой истории отечественной литературы и, соответственно, истории народа. Лишь в последние годы начал складываться новый (а на самом деле – возрождающий лучшие традиции классики) тип критика, который обладает исторической широтой взгляда, позволяющей мыслить не в ограниченных рамках сегодняшней литературной ситуации, но познавать настоящее как шаг на пути из прошлого в будущее. Юрий Селезнёв принадлежит именно к этому типу критика. В поле его критического мышления – вся тысячелетняя история отечественной литературы (стоит отметить, в этой связи, что Юрий Селезнёв читает курс древнерусской словесности в Литературном институте) и вершины мирового искусства слова. Ясно, что такой подход к делу создаёт особенные, подчас немалые трудности, ибо необходимо суметь точно соотнести творчество наших современников с классикой, не принижая сегодняшние искания и в то же время не выдавая им заранее патент на бессмертие. На мой взгляд, Юрий Селезнёв в целом успешно решает те нелёгкие задачи, которые он отваживается перед собой ставить. Его статьи о творчестве Виктора Астафьева и Василия Белова, Николая Рубцова и Юрия Кузнецова, Виктора Лихоносова и Андрея Битова и многих других современных художников слова принадлежат к лучшим образцам современной критики. Если ставить вопрос принципиально, этого не могут не признать даже те, кто заведомо несогласен с теми или иными положениями Юрия Селезнёва. Словом, вопрос о приёме Юрия Селезнёва в члены ССП – вопрос совершенно ясный, по которому не может быть двух мнений».

Как прошло 11 декабря 1978 года заседание приёмной комиссии, можно судить по сохранившейся в фондах РГАЛИ стенограмме.

«С.А. Макашин:

Я позволю себе сказать несколько слов. Я думаю, Ю.Селезнёв один из самых одарённых у нас критиков. Он свободно пишет в области современной литературы и в области истории литературы. Он умеет органически сочетать мастерство анализа с мастерством синтеза. У него яркое полемическое перо. Я думаю, Ю.Селезнёв действительно один из тех критиков, которые имеют полное право быть членами Союза писателей.

В.Д. Оскоцкий:

Я, может быть, впаду в некоторое противоречие с выступавшими до меня товарищами, но хотел бы поделиться своими сомнениями, которые вызывают у меня некоторые работы Селезнёва. Для меня лично эти сомнения достаточно серьёзны, и я не могу не сказать о них вслух. Я понимаю, что любой критик начинается с круга своих интересов, своих тем и даже своих героев. С этой точки зрения Селезнёв – критик определившийся. Его интересует круг явлений в литературе и круг писателей, которые заслуживают уважения: Шукшин, Астафьев, Белов, Потанин, Носов, Лихоносов, Распутин… Но у меня создаётся ощущение, – и книга «Вечное движение» укрепляет в нём, – что, оставаясь в сфере своих творческих интересов, Ю.Селезнёв не пришёл ещё к той истине, с понимания, с осознания которой и начинается, соответственно, работа критика. Я говорю о многообразии современного литературного процесса, творческих исканий в искусстве. Мне представляется, что и в своей любви, и в своей нелюбви Ю.Селезнёв, к сожалению, очень избирателен и иногда досадно ограничен. Вот, скажем, в многообразии современной литературы он выделяет так называемую «деревенскую прозу», называя её «традиционной школой». У меня не было бы возражений против этого термина, если бы за ним не прочитывалось стремление автора единственно «деревенской прозе» отдать монополию на традиции русской литературы, на верность заветам национальной классики. «Деревенская проза», или как он её называет «традиционная школа»… вполне осознанно стремится к творческому освоению тех органических начал русской классики, которые сделали её литературой высокого полёта, позволили ей, оставаясь национально-самобытной, стать всемирной». В ней одной находит он осознанное обращение к судьбам народным, к совести, ответственной за судьбу не только отдельной личности, но нации, народа, отечества. И хотя при этом зарекается от избирательности своих пристрастий, именно в «деревенской прозе» – «традиционной школе» видит «стержневую линию всей современной отечественной литературы». Что же тогда всё остальное? Обочина? Видимо, так. Предполагать такой взгляд побуждает книга «Вечное движение», на страницах которой главным методом автора, – простите меня за очевидный вульгаризм, в целом изжитый в практике, в повседневном быту литературы и критики, – становится «сталкивание лбами» разных писателей. Такой метод, мягко говоря, удивляет. Если, к примеру, у Ю.Селезнёва заходит речь о Викторе Лихоносове, то он восторженно объявляется одним из первых писателей, кто уловил во «внешнем блеске», «привлекательной лёгкости», в «современности», нетрадиционности «исповедальной прозы» её оторванность от заветов русской литературы, без которых она перестаёт быть национальной, самобытной. И тут же следуют достаточно грубые, хотя и банальные выпады в адрес Василия Аксёнова. Можно по-разному относиться к «Звёздному билету», но не видеть, что этот роман был рождён реальными процессами жизни, её духовными проблемами, мне представляется принципиально неверным. Ведя далее речь о Викторе Лихоносове, автор начисто отвергает любые другие точки зрения, ни за кем не признавая права на какую бы то ни было критику писателя. Вплоть до такой аргументации в его «защиту»: «Непонимание со стороны критиков, даже и великих, – не такая уж редкость. Вовсе не для аналогии припомним, что Льва Толстого в своё время обвиняли в «несовременности» и «эстетизме», в «барской пренебрежительности к простым народным темам и проблемам» (это по поводу «Войны и мира»). И даже Пушкин обвинялся в асоциальности и был провозглашён родоначальником школы «искусство для искусства». Говоря так, критик, очевидно, полагает, что он возвышает любимого писателя, поднимает его авторитет. На мой взгляд, всё наоборот: мало достойная и мало объективная «полемика» в защиту Виктора Лихоносова принижает его, роняет его авторитет. И так происходит с любым писателем, которого любит Ю.Селезнев. Иное дело – нелюбимый им Даниил Гранин. Для Ю.Селезнёва нет более пренебрежительных слов, чем «научно-техническая революция», «технизация», «рационалистичность»« и т.д. Вот и учёный Сомов из книги Д.Гранина «Сад камней» объявляется «апостолом научно-технической революции», который жаждет достичь некой всеобщей технической универсализации жизни. Техническая же универсализация жизни ведёт к универсализации духовного мира, к космополитизму и т.п. Любопытно проследить, как столь своевольно понятый герой, с которым, кстати, спорит Даниил Гранин, незаметно подставляется на место самого писателя. И вот мы уже в «Вечном движении». Хотел того автор «Сада камней» или нет, но его книга сама несёт на себе «печать рационалистичности». И уже не герой, а писатель пренебрежительно именуется «апостолом научно-технического прогресса». Право же, из такого рода передержек, подстановок и подтасовок наша критика давно уже выросла! Меня смущает ещё одна неприятная особенность полемического темперамента Юрия Селезнёва – его отношение к критике и критикам. В своё время у покойного Всеволода Анисимовича Кочетова было любимое выражение, которое кочевало из статьи в статью: «иным мнится». Это «иным мнится» мне часто вспоминалось, когда я читал Ю.Селезнёва: «Иные наши критики», «отдельные критики» то и дело называются сторонниками рационалистического взгляда на все жизненные процессы, рационалистической культуры. Литературе и искусству они, как выясняется, отводят роль современного «интеллектуального преферанса». Апостолы «строго логического мышления», они ориентируют писателей на обслуживание технического прогресса, на то, чтобы «увеселять в часы досуга интеллектуала эпохи НТР». А сами они сидят «в удобном кресле, в кабинете». И «…влетают в отечественную историю и культуру, полагая началом её день своего рождения, и оттого, ничего не понимая в ней, несутся в потоке наисовременнейших мнений, чувств и представлений». Кто же они, эти «иные»? В те мгновения, когда они обретают реальные имена, приходится говорить о том, что Ю.Селезнёв, к сожалению, ещё не дорос до соблюдения элементарных этических норм работы критика. Вот он вступает в спор с М.Чудаковой о Викторе Лихоносове, Для неё «дело не в том, как высказано чувство, а в том, о каком чувстве говорит герой». Что же это за чувство? Ни много ни мало – патриотическое чувство Родины! Познание России! Познание её культуры! Кто, спрашивается, дал Ю.Селезнёву право оставлять за Виктором Лихоносовым и самим собой монополию на патриотическое чувство и отказывать в патриотизме оппоненту? Такое даже в полемике недопустимо. Можно далее спорить, прав или не прав В.Воронов, написавший о социальной пассивности беловского Ивана Африкановича, Но вот комментарий Ю.Селезнёва: «…критик относится к тем теоретикам, которые в беспримерном подвиге народа в Отечественной войне не видят ничего, кроме бессознательности, слепого подчинения… обстоятельствам». Откуда это следует? Да ниоткуда: просто Селезнёву привычно так спорить…

О.В. Волков:

Это вырвано из контекста.

В.Д. Оскоцкий

Неверно: я точно процитировал. И готов, если угодно, привести весь ход мыслей Ю.Селезнёва. Или спор с В.Кардиным вокруг прозы Бориса Васильева. Оказывается В.Кардину свойственно художественные неудачи писателя использовать как доказательство несостоятельности идеи. А какова же идея? Идея совести, болеющей за всё живое на Земле, за сохранение любви и добра в нашем современнике. Идея народности, направляющая писательское внимание к народным делам и характерам. Снова – не полемика, а преднамеренная компрометация оппонента. Ещё пример – книга Олжаса Сулейменова «Аз и Я». Книга достаточно спорная, но требующая отнюдь не фельетонного к себе подхода. В этом, в частности, убеждает факт обсуждения её в Академии наук СССР. Ю.Селезнёв же в рецензии на книгу с серьёзного спора сбивается на оскорбительные для писательского достоинства обличения, цитируя в назидание Олжасу Сулейменову «Майн кампф» Гитлера…

Подытоживая сказанное, считаю, что необходимые нравственно этические нормы литературно-критической работы Юрию Селезнёву пока что неведомы. Я предложил бы поэтому отложить обсуждение его кандидатуры до новой книги, до новых работ.

О.Н. Михайлов:

Я вспоминаю лучшие времена нашей критики, когда критика была именно критикой. Сейчас вы встречаете только серость. Вы входите в магазин и видите, что полки магазина под маркой «художественная литература» забиты томами критики, шаблон которой никого не трогает, который всех устраивает. Это не критика, это – серость, приспособленчество… Критика удобно подделывается под партийные нормы. Какая была полемика в XIX веке между критиками! И вот появляется живой человек, и тут же появляется бритва, которой эта голова должна быть срезана. Я не понимаю – о чём речь идёт? Нормальная полемика между критиками, которые умеют полемизировать, связанная с этой своей кровной темой. Мне кажется, выступление В.Оскоцкого это просто ошибка, – он шёл в одну комнату, а попал в другую, – он шёл в комнату где обсуждаются вопросы, поставленные перед нами – художниками, писателями, экономистами, философами, знатоками нашей культуры. Я буду считать величайшим позором для нас, если мы не примем в Союз Ю.Селезнёва. Считаю выступление В.Оскоцкого неправильным.

С.А. Макашин:

Мне кажется, что Валентин Дмитриевич несколько ушёл в сторону от задач Приёмной комиссии. Задачи Приёмной комиссии – квалификационные. Мы должны дать ответ – критик это или не критик. Вот если встать на вашу точку зрения, Валентин Дмитриевич, то, честно говоря, мы ни одного критика не должны принимать в Союз, потому что всегда найдётся кто-то из литераторов, который чем-то недоволен. Это принципиальный вопрос. Вы не согласны с мнением Ю.Селезнёва. Должен сказать, что в рецензиях есть тоже оговорки, что он довёл до полемической заострённости. Значит ли это, что такие критические выступления мы должны квалифицировать как отклонение от этических норм? У нас были случаи, когда мы не принимали из-за отклонения от этических норм. Но разве это можно сказать о Селезнёве?! Он пишет ярко, талантливо, и именно потому, что обладает своей мыслью. Я тоже не согласен со многими суждениями этого критика. Но он выражает свою точку зрения. Как же на Приёмной комиссии можно ставить вопрос: мы не согласны с конкретными суждениями, поэтому нужно отвергнуть его. Мы должны сказать, есть ли у него эстетический вкус, есть ли у него свой собственный взгляд, владеет ли он критическим пером. Я сейчас пишу главу о журнальной критике 60-х годов. Что мы должны сделать с Писаревым, который свергал Пушкина? Что же, если бы Писарев был среди нас, – мы его отвергли бы. Здесь принципиально допущен уклон в сторону. Мы должны определить – умеет ли Селезнёв писать. Бесспорно, умеет. Я был на последнем заседании конференции по Достоевскому и могу сказать, что выступление Селезнёва очень хвалили. У него есть великолепная статья о Достоевском, если вы не читали, почитайте обязательно, это доставит вам истинное наслаждение: он так глубоко проникает в ткань повествования Достоевского. А то, о чём Вы говорите, это, конечно, полемическое заострение, и это нужно отнести к достоинствам критика, а не к недостаткам.

В.М. Гончаров:

Меня удивило выступление Оскоцкого. Я всегда смотрел на него как на очень гуманного человека, и вдруг он выступил в таком плане… Как можно говорить: «мне кажется…» Если кажется, перекрестись и казаться не будет. Нельзя так выступать. Где же ваше доброжелательство, где то, на чём мы все стоим?! Его нет. Есть только «мне кажется, мне кажется…» Но то, что не принимать Селезнёва в Союз писателей – это уже не кажется, это уже точно сказано. Быть судьёй и не только судьёй, а просто палачом нашего товарища, который успешно работает… Нехорошо! Я за приём.

Д.М. Урнов:

Разрешите внести одно уточнение в связи с книгой Сулейменова. Книга Сулейменова стала предметом академического разбора. К чему свёлся этот разбор? Все говорили о несерьёзности этой книги. Серьёзные люди, серьёзные историки вынуждены были заняться несерьёзной книгой, потому что автор этой книги несерьёзно касается серьёзных вопросов. Вот чем было вызвано заседание высокоавторитетного органа по поводу этой книги. Ваше выступление, Валентин Дмитриевич, было полемическим выступлением против позиций Ю.Селезнёва. Но это именно полемическое выступление, имеющее свои основания и права. Я лично во многом с Вами согласен, я тоже расхожусь в оценке многих вещей, в частности «Прощание с Матёрой» не считаю лучшим произведением Распутина, но он так пишет, что мы зажигаемся его идеями».

После этой бурной дискуссии 20 человек проголосовало за приём Селезнёва в Союз писателей и только двое подняли руки против. Дальше дело передавалось в секретариат Московской писательской организации. Заседание было назначено на 14 марта 1979 года.

Докладывая вопрос по Селезнёву, Ал. Михайлов специально остановился на особой позиции Оскоцкого. Феликс Кузнецов, когда услышал эту фамилию, съязвил, мол, раз Оскоцкий сделал замечание, значит, Селезнёв – серьёзный человек. Но теперь за Селезнёва проголосовало только 18 человек, два было против и 5 воздержались.

Как критик Селезнёв очень быстро нажил себе кучу недоброжелателей. Поэт Виктор Кочетков, в 1979 году избранный секретарём парткома Московской писательской организации, в дневнике за 3 января 1980 года написал: «Разговор с Ю.Селезнёвым. Вокруг молодого критика начинает сгущаться атмосфера. Многим пришлось не по душе его прямота и принципиальность в суждениях о современной, особенно детской, литературе. Начинаются визги и вопли: ату его, ату! Институт мировой литературы уже забаллотировал его на должность научного сотрудника. Вот так у нас всегда. Стоит человеку потревожить литературный муравейник, как начинается охота на него. Есть данные, что и А.А. Беляев [зам. зав. отделом культуры ЦК КПСС. – В.О.] подключился к этой когорте охотников» («Наш современник», 2003, № 10).

Но Беляев оказался не так всемогущ. У Селезнёва появились покровители покруче. Именно они настояли на том, чтобы в конце 1980 года критик перешёл в качестве первого заместителя главного редактора в журнал «Наш современник». Кстати, руководитель журнала Сергей Викулов хотел видеть у себя в заместителях совсем другого человека. Он интуитивно понимал, что на фоне Селезнёва его акции начнут резко падать. Но перечить воле целой группировки со Старой площади и Лубянки Викулов не посмел.

Придя в журнал, Селезнёв без оглядки на главреда начал многое менять. Своими личными планами он занимался уже лишь ночами да в выходные дни. Ему очень хотелось подготовить свой вариант жизнеописания Достоевского. 6 апреля 1981 года Селезнёв писал матери в Краснодар: «Книгу я закончил и, конечно, страшно устал, потому что работал помногу, а иначе ведь и не напишешь. Но это не значит, что работа закончена, – теперь-то только начнётся самое занудное: будут рецензировать, что-то просить убрать, что-то дописать, и самому ещё крепко поработать над ней, потому что книги так, сразу, не пишутся. Она должна полежать немного, а потом снова по ней необходимо всерьёз пройтись. Потом её будут читать в издательстве, и придётся с ними спорить, ругаться – это уж обязательно, знаю и как автор, и как сам издательский работник. В общем, ещё ей долгий путь до выхода, но сама рукопись уже есть».

Викулов, конечно, страшно обиделся, когда получил к себе неуправляемого заместителя. Но открыто поучать критика не стал. Он затаился, а летом 1981 года ушёл в длительный творческий отпуск в надежде на то, что его заместитель на чём-нибудь подорвётся. А Селезнёв, ничего не боясь, рвался в наступление. В одиннадцатом номере журнала за 1981 год он в отсутствие Викулова опубликовал крамольные заметки о своеобразии русской литературы Вадима Кожинова «…И назовёт меня всяк сущий в ней язык», повесть Владимира Крупина «Сороковой день», статью о Достоевском и Чернышевском Анатолия Ланщикова «Великие современники» и рецензию на роман Марка Еленина Сергея Семанова.

Позже появилась версия о том, будто власти специально Селезнёва подставили, чтобы его руками скомпрометировать в глазах Кремля всю верхушку Союза писателей России, а затем произвести в «толстых» журналах масштабную чистку, а потом показательно наказать и самого критика. Но это – полная чушь. Многие факты свидетельствуют об обратном. Судя по всему, Селезнёв то ли на Старой площади, то ли в других инстанциях, которые до этого опекали салон жены Цвигуна, получил карт-бланш. Во всяком случае один из влиятельных цензоров того времени Солодов утверждал, что Главлит получил сверху команду Селезнёву не мешать и сильно к одиннадцатому номеру «Нашего современника» не придираться. Тем не менее Солодов, по его словам, испытывая симпатии к Селезнёву, по-дружески посоветовал рисковому критику: мол, смотри, как бы Викулов тебя не переиграл. Видимо, у Солодова были основания для этих предупреждений. Искушённый в аппаратной борьбе и писательских интригах, он знал, как влиятельные литературные генералы именем цензуры боролись за свои шкурные интересы.

Смотрим, что дальше произошло. На 25 декабря 1981 года было назначено заседание секретариата Союза писателей России. В кругах охранителей действительно возникла озабоченность по поводу судьбы Селезнёва. Викулов не скрывал своего намерения воспользоваться ситуацией, чтобы всю ответственность за выпуск спорного, мягко говоря, одиннадцатого номера свалить на Селезнёва и отправить опасного критика в отставку. Однако секретариат вопреки опасениям некоторых консерваторов пошёл по совсем другому сценарию. Никто и не собирался требовать ничьей крови. Ну, да, немного пожурили Крупина за его «Сороковой день». «Вещь художественно не состоялась», – заявил Юрий Бондарев. «Я был не то что разочарован, – сказал другой участник секретариата Евгений Носов, – я был оскоблён этой вещью Крупина». Им поддакнул Феликс Кузнецов, увидев в «Сороковом дне» некий вызов. Но, повторяю, никто никого наказывать и тем более увольнять не собирался. Видимо, такую установку литературному начальству дали на Старой площади.

Викулов, ожидавший разгрома, а потому готовый к немедленной сдаче своего заместителя, опешил. Он потом в своих мемуарах намекал, мол, Селезнёв без его ведома повёл какую-то игру. Викулов писал, что «не чисто было что-то в его действиях… Однако, похоже, что ни в какой помощи он не нуждался. Он был уверен в своей правоте, категоричен и смел в своих суждениях и, пожалуй, даже бравировал этой смелостью, отнюдь не собираясь оправдываться» (С.Викулов. На русском направлении. М., 2002).

В общем, на писательском секретариате Селезнёв чуть не превратился в героя, а Викулова, наоборот, задвинули куда-то в тень. Получалось, что если и следовало кого-то отправлять в отставку, то не Селезнёва, а как раз Викулова.

Позже Викулов рассказывал: «Спалось после секретариата плохо, и в голове стучало: «думай, брат, думай!» И я думал. И пришёл к выводу, что с Селезнёвым придётся расстаться. Опыт подсказывал: с первым замом можно работать только на полном доверии. А у меня такого доверия к нему теперь не было и не могло быть… Хорошо бы он сам подал в отставку. Очень трудно говорить человеку, как я надеялся – соратнику, единомышленнику: «Вы мне больше не нужны. Подыщите себе другую работу». Утром, приехав в редакцию, сразу же пригласил Селезнёва к себе. Оттягивать трудный разговор означало бы мучить и его, и себя. Сказал ему, что после того, что произошло с одиннадцатым номером, работать вместе мы не можем. Селезнёв, как ни странно, изобразил искреннее удивление: он не ожидал, видимо, такого поворота дела. После некоторого замешательства спросил меня:

– А вы с Альбертом Андреевичем [Беляевым из ЦК КПСС. – В.О.] разговаривали по этому поводу?

– Нет… Но он подтолкнул меня к такому решению.

– Именно к такому?

– Да… По крайней мере, я его понял так.

– Странно… – упавшим голосом сказал Селезнёв. – Мне он говорил совсем другое…

До сих пор жалею, что не спросил Юрия Ивановича, что именно «другое» говорил ему А.Беляев. И когда говорил. До секретариата? После секретариата? Не спросил – и теперь вот гадаю… И всё больше склоняюсь к тому, что Юрий Иванович вольно или невольно оказался втянутым Беляевым в грязную игру, которую он вёл со мной как неугодным главным редактором. <…> Ю.Селезнёв не хотел уходить из журнала. Он убеждал меня, что любит журнал и очень хочет работать в нём и дальше, тем более что «без работы» он не может: не на что жить… Да и с квартирой вопрос не решён… Я сказал, что очень сожалею о случившемся… (Какие тут нужны были ещё слова?) А что касается работы (он добивался курса лекций по русской литературе XIX века в Литинституте) и квартиры – посодействую, сколько могу. В тот же день позвонил А.Беляеву и, к удивлению моему, встретил и понимание, и поддержку с его стороны. Вскоре Ю.Селезнёв и в институте устроился, и квартиру получил…».

Однако Викулов в своих мемуарах о многом умолчал. Всё было не совсем так. Да, он действительно хотел сразу после секретариата Селезнёва уволить. Но ему этого не позволил сделать всё тот же Беляев (кто при этом надавил на Беляева, это уже другой вопрос).

Ушёл Селезнёв из «Нашего современника» почти через полгода после выхода знаменитого одиннадцатого номера. И совсем по другой причине: в апрельском номере журнала за 1982 год прошла статья историка Аполлона Кузьмина, в которой упоминалось слово «русофобия». А это в верхах восприняли как нарушение им неписанных правил игры.

В ЦК за статью Кузьмина хотели уволить Викулова. Но за Викулова вступился Бондарев. И крайним сделали Селезнёва. Это при том, что сам Селезнёв никогда Кузьмина сильно не жаловал.

Примерно тогда же Селезнёва предал Крупин, заявив, что он лично даже не собирался печатать свою повесть ввиду её очевидной слабости, но его якобы заставил это сделать Селезнёв. Тогда же Василий Белов пригрозил литчиновникам со скандалом выйти из редколлегии «Нашего современника», если они посмеют хоть как-то обидеть смелого редактора. Свою поддержку пообещал критику и Валентин Распутин. Однако когда дошло до дела, Белов и Распутин испугались и от демарша отказались.

После вынужденного ухода из журнала Селезнёв, говорили, оказался в опале. Но это было не совсем так. Покровители тут же стали подыскивать ему другую работу. Они, в частности, порекомендовали его на должность заведующего редакцией советской литературы в новое издательство «Радуга». Но против этого резко выступил тогдашний главный редактор издательства Бор. Леонов.

Позже Леонов в своих мемуарах рассказывал о том, как на издателей давил заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС Владимир Севрук. Директор издательства Виктор Незнанов попросил навести справки. Леонов писал: «– Ты ведь его [Селезнёва. – В.О.], наверно, знаешь? – спросил Незнанов.

– Знаю. Сначала по Литинституту, где он был аспирантом профессора Машинского, затем по журналу «Знамя», где он не сработался, как он говорил, по идейным соображениям, потом по «Молодой гвардии», куда мы его взяли в отдел прозы…

Вспомнил, как именно из-за Селезнёва у меня возникла небольшая словесная потасовка с Василием Беловым. Белов примерно так высказывал неудовольствие отношением нашего правоверного большинства к талантливому Юре Селезнёву: мы-де не можем его устроить в Москве, дать ему, краснодарскому парню, жилплощадь, пристойную его таланту должность. Меня это, естественно, обидело:

– А что же вы, выдающиеся русские писатели, имеющие вес не только в обществе, но и у властей предержащих, бросили его, как ты говоришь, на произвол судьбы, а от других требуете разрешения всех его проблем?! И ещё. Знаешь ли ты, Василий Иванович, что это мы его устроили у нас в журнале «Молодая гвардия», что Иванов и его друзья устроили ему московскую прописку?!

– Да что ты говоришь! – вырвалось у Белова <…>

Из «достоверных источников» знаю, что Юрий Иванович не очень утруждал себя выполнением своих функциональных обязанностей. Он создавал себе образ современного критика, осваивающего русские (может быть, и правильные) позиции в текущей литературной жизни. Особый резонанс, помню, вызвала его статья о детской литературе «Козлёнок на колёсиках», в которой он подверг строгому анализу нынешнее состояние литературы для детей, отметил, что в детской литературе произошла замена живого мира на мир искусственный, на мир придуманный, ориентированный на механический перевод западных эрзац-поделок. Я не в курсе дела, как складывались у Селезнёва отношения с Викуловым, какую себе роль он отводил в редакции. Во всяком случае, кто-то кому-то по секрету сказал, что он направлен в «Наш современник» «под Викулова», который стал якобы раздражать руководителей отдела пропаганды своей кондовой прорусской позицией» (Б.Леонов. Прошлое, которого не было. М., 2005).

Бор. Леонов потом даже гордился тем, что смог убедить своё начальство в неумении Селезнёва заниматься черновой работой. Но в реальности Бор. Леонов, как и Викулов, видел в Селезнёве опасного конкурента. Ведь Леонов и в классике, и в современном литпроцессе разбирался слабо, да и писал он плохо, зато умел угождать литературному генералитету. Это я к тому, что Селезнёва хотели добить не только западники и либералы. Он как кость в горле был и для «своих» патриотов.

Натолкнувшись на резкое сопротивление Леонова, Селезнёв не стал через свои связи добиваться должности в «Радуге», а продолжил преподавать в Литинституте. Да, настроение у него было паршивое. «Обо всём писать не след, – сообщил он в сентябре 1983 года своему давнему приятелю Александру Федорченко, – но вот только в последнее время – «Коммунист» обругал, «Правда» до сих пор держит нас на прицеле <…> «Вопросы литературы» подготовили «круглый стол» о ЖЗЛ, т.е. просто организовали ряд погромных статей, но для видимой объективности дали под нажимом выступить и мне, и Николаю Николаевичу Скатову из Ленинграда. Найди этот 9-й номер, посмотри. Мою статью порезали до неузнаваемости под предлогом, что – это-де, не они, а цензура, но я узнал, что цензура ни слова не тронула, но ведь такие вопросы вслух публично не обсуждаются, поэтому можно делать что хочешь. Цензура, напротив, убрала из других статей такие обвинения, которые на нас клепали, после которых – «в Сибирь, в кандалы!», и против покажется: и антисоветизм, и антисемитизм, и «против Ленина», и против революционных демократов (это-то осталось), и «нововеховцы» мы, и «диссиденты солженицынского толка» – в иных, более утончённых формах, конечно. И расчёт на что: пройти – не пройдут, но кому должно – прочитают, сделают выводы. А какие поклёпы идут на нас в самые высокие инстанции! Рука не поднимается писать. За своего «Достоевского» пришлось уже выслушать такие наветы, что сердце бы захолонуло у другого, а сколько анонимок делается! Правда, есть и несколько дорогих мне телефонных и личных добрых слов и несколько чудных писем, но это мне, а в инстанции идут другого рода. Были уже и ответственные предупреждения и увещевания. А тут ещё – за публикацию моей статьи и ещё одного парня из Ленинграда в сборнике «О литературе для детей» (передам тебе, есть у меня этот «исторический» экземпляр) сняли недавно директора издательства ленинградского отделения «Детской литературы» – случай в последние годы уникальный и настораживающий, не помогло даже заступничество его родного брата – Б.Стукалина, председателя Госкомиздата СССР, то есть, по существу, министра печати… Но жить нужно. Сам не ухожу, жду, пока выгонят. Нельзя уходить – отступать, а силы, чувствую, убывают, здоровье всё хуже, словом – не весело. Хочется бросить всё и уехать куда-нибудь, в маленький домик, где-нибудь в лесу, и пожить там хотя бы 2–3 месяца, но и это – утопия, не достижимый для меня идеал. Писал (впрочем, я кажется, уже говорил об этом) «Достоевского» для «ЖЗЛ» по ночам, спал 3–4 часа в сутки, восемь – на работе, потом – домашние заботы и о других: того на работу устроить, тому врача найти, тому пристроить стихи или статью, да ещё ответы на жалобы, поклёпы, да все срочные, да все – в ответственные организации, да поездки по инстанциям для объяснения и т.д. и т.п. Вот не выдержал, а потом слёг, сломался; вот уже вторую неделю на больничном, сердце выпрыгивает, бессонница, по двое суток не могу уснуть при сильных таблетках, нервы совсем разболтались. Что-то нужно делать».

Осенью 1983 года Селезнёву разрешили организовать спецкурс по Достоевскому. Потом он хотел набрать семинар молодых прозаиков. Одновременно у него созрела идея написать для серии «ЖЗЛ» книгу о Лермонтове. Критик хотел доказать, что «конфликт» западного сознания и стихии русской народности – «это центральный конфликт так или иначе характеризует творчество и Лермонтова». По утверждению критика Владислава Попова, он полагал, что именно Лермонтов стоял у истоков полифонического романа Достоевского. Но работу над книгой страшно осложняли всевозможные разборки. Селезнёв очень переживал, что ему фактически было запрещено на целый год печататься под своей фамилией, а скрываться под псевдонимом он не привык.

Опала для Селезнёва закончилась, кажется, ранней весной 1984 года. В издательстве «Молодая гвардия» с ним заключили договор на новую книгу «Золотое кольцо». Критик хотел как бы закольцевать таких гениев нашей литературы, как Толстой, Достоевский, Чехов и Бунин. Потом ему дали разрешение на поездку в Германию. Жизнь вроде вновь стала налаживаться. Только со здоровьем не всё было ладно.

Умер Селезнёв 16 апреля 1984 года в Берлине в доме немецкого исследователя Эберхарда Дикмана после обширного инфаркта. Похоронили его в Москве. Позже пошли слухи о том, будто критик по заданию спецслужб был отравлен каким-то ядом, якобы он кому-то сильно мешал. Но я в эту конспирологическую версию не верю.

Вячеслав ОГРЫЗКО