На стойбище у Еремея Айпина

№ 2013 / 29, 23.02.2015

У Еремея Айпина на реке Аган в его родовом стойбище я был пока три раза. Первый раз – ещё при жизни его отца. Это было в девяносто первом году, почти сразу после поражения путча.

У Еремея Айпина на реке Аган в его родовом стойбище я был пока три раза. Первый раз – ещё при жизни его отца. Это было в девяносто первом году, почти сразу после поражения путча.

Еремей тогда гремел в Верховном Совете угасавшего Советского Союза. На бумаге он имел огромные полномочия: его ввели в состав парламентской комиссии по расследованию этого непонятного путча, ему даже выдали красную корочку за номером один. Но в реальности никто депутатов ни к каким документам и близко не допускал. Недовольный этой фикцией, Еремей со злости решил на пару дней вовсе исчезнуть из Москвы, чтобы поостыть, а главное – проведать отца. А в попутчики он пригласил меня.

Один чиновник из Нижневартовска, если не ошибаюсь, по фамилии Кауртаев организовал даже вертолёт до Варьёгана. Ну а там добрые люди дали нам моторку, чтоб побыстрей по Агану добраться до самого стойбища. Ханты называли его по-своему: Поселение Деревянной Речки.

Мы приехали вовремя: отец Еремея – Даниил Романович собирался переезжать с летней стоянки поближе к зимовью, и ему нужны были помощники. Его зимний домик стоял в шести километрах от реки, но он нуждался в утеплении. Мне поначалу доверили таскать мох, которым потом Еремей тщательно обложил всё зимовье отца, а потом отпустили клевать с близлежащих кустов сохранившуюся с конца июля голубику и только что созревшую бруснику. А на разговоры о житье-бытье времени уже не осталось.

Второй приезд к Людям Деревянной Речки случился через семь лет, когда Югра праздновала 50-летие Еремея. Но это была сплошная суета.

Другое дело – третья поездка.

Французский исследователь Доминик Самсон внимает рассказам Павла Айваседы

Стойбище за это время неузнаваемо изменилось. К скромной вросшей уже в землю избушке, оставшейся от Даниила Романовича (он умер в 1994 году), добавились просторный дом, выстроенный его внуком Сергеем Васильковым, баня, помещение под кухню, лабаз, летние крепкие сарайчики для оленей…

Хозяйничает уже всем Сергей, но он стесняется гостей. Когда Сергей узнал, что к нему собрались переводчики произведений его дяди, то тут же попросил приехать на подмогу из Варьёгана свою маму Елизавету Даниловну (старшую сестру Еремея) и Павла Янчевича Айваседу (пусть они отвечают на все вопросы гостей).

Последние двадцать лет Елизавета Даниловна и Павел Янчевич живут вместе. Сам Павел Янчевич пару лет назад разменял восьмой десяток. Он в Варьёгане сегодня самый старший. До его лет в посёлке уже давно никто не доживает. Кто-то утонул, кто-то застыл на морозе, третий повесился. Своей смертью в Варьёгане теперь умирают единицы. И всё из-за повального пьянства. Кстати, Павел Янчевич с гордостью сообщил, что лично он, начиная с 14 сентября 1976 года, спиртного больше не берёт в рот ни капли.

А вообще у него очень интересная биография.

– Я не был пионером, – рассказал он, – но зато имел два комсомольских и два партийных билета. В пионеры я не попал из-за двоек. А в комсомол меня записали ещё в школе. Потом мне в Сургуте выдали путёвку в Ханты-Мансийское ремесленное училище. Когда я добрался до Ханты-Мансийска, у меня уточнили: кто дал направление, а затем на всякий случай выписали ещё один комсомольский билет. Так же получилось и с партией. Я вступил в партию ещё в армии, но в политотделе не успели вовремя бумаги оформить и меня демобилизовали без партбилета. Возвращаюсь на родину, захожу в райком, прошу секретаря Бахилова затребовать из воинской части мои документы, а мне говорят: нам как раз нужен толковый человек в Варьёгане, ждать не будем, мы тебя сейчас по новой примем в партию и сразу выпишем партбилет. Так я стал в Варьёгане неосвобождённым секретарём парторганизации (чтобы получить ставку секретаря парткома, нам не хватило двух коммунистов, у нас на учёте состояло лишь 18 человек). А зарплату мне платили на лесоучастке, я ведь семнадцать с половиной лет проработал вальщиком леса. Конечно, было тяжело. А с другой стороны, лёгкой жизни никто и не обещал.

Я хотел потом поподробней расспросить Павла Янчевича о его судьбе, но мне не дали этого сделать иностранные гости. Их интересовали прежде всего олени да медведи. И Павел Янчевич, видимо, давно ни с кем не общавшийся и соскучившийся по разговорам, легко перешёл на другие темы.

Медведи? Пожалуйста!

– Вот днями не у Айпина, а уже на моём стойбище Он все двери оторвал и все вещи пораскидал. Нашёл банку консервную, видимо, думал, что это сгущёнка, когтем ковырнул, а оказалось, что это тушёнка, так Он от обиды всю банку сплющил, чтоб уже больше никому не досталось. Вот вас провожу, вернусь к себе на стойбище и буду порядок наводить. А неделю назад Он к Сергею в окно заглянул.

– Страшно было?

– А сами как думаете? Но почти всегда можно и мирно разойтись. Он ведь очень боится дыма и огня. Но это если рядом нет медвежат.

– А почему вы говорите о нём иносказательно?

– Он для нас, лесных ненцев и хантов, неприкосновенное существо, которое надо, да, опасаться, но и уважать. У нас ведь не случайно существуют свои термины. Ребёнок называет его «меми». Взрослые произносят другие слова.

От Медведей разговор перешёл к оленям. Всем интересно, какое на стойбище у Еремея Айпина поголовье. Но Павел Янчевич и здесь себе верен: на всё отвечает скороговорками да пословицами. Он вспоминает, у кого есть олени на жену. Это означает, что хозяин имеет семь оленей, чтоб жену одеть, семь оленей для себя, ещё 30 оленей – чтоб зимний чум сшить, а в итоге получается целое стадо из трёхсот голов. Так живут по хантыйским меркам богатые люди. Если же сосед по Агану хвастается, что он пешком не ходит, то это надо понимать так, что у соседа только сто голов.

И всё-таки, как оценить богатство Еремея?

– Чум возить может.

Всё ясно, значит, у Еремея как минимум тридцать оленей. Это не так уж и много, но и немало.

Пока уточняли поголовье, подошёл и сам Еремей. Все стали просить показать, где проходил старинный зимник и что стало с Божественной дорогой, по которой в тридцатых годах чекисты навсегда увозили аганских шаманов. Еремей ведь в течение многих лет почти никому не рассказывал о том, что первый муж его матери – Степан Николаевич – был шаманом и в тридцать восьмом году во время очередного камлания сказал, что скоро красная власть будет смыта; на него донесли, через два месяца арестовали и затем расстреляли, а мать осталась одна с двумя сыновьями и дочерью.

Еремей ничего показывать не стал и, видимо, правильно сделал. Что-то должно оставаться только в тебе. Нельзя до бесконечности выворачивать свою душу. А я разговорился с его сестрой. Я попросил её вспомнить маму – Веру Савельевну.

– Да я и не знаю, что сказать, – огорошила Елизавета Даниловна. – Она происходила из рода Покачёвых со Старого Агана. Но я её мало видела. Я ведь до интерната почти всё время жила у бабушки по маминой линии – Дарьи Васильевны. Я даже лицо мамы не запомнила. В памяти остались лишь несколько её движений. И всё.

Пока Елизавета Даниловна раздумывала, надо ли ещё что-то добавить, вмешался Павел Янчевич. Он признался:

– А я запомнил Веру Савельевну. Она была беленькой. Очень красиво одевалась. И с посторонними в разговоры никогда не вступала. У нас это не было принято. Вера Савельевна была намного старше Даниила Романовича, потом, она уже имела троих детей, и может, поэтому у неё с Даниилом Романовичем долго ничего не складывалось.

– Наверно, всё так и было, – продолжила свои воспоминания Елизавета Даниловна. – Я, конечно, знала, что у меня есть старший брат Галактион, но я долго даже не догадывалась о том, что у нас разные отцы. Я только лет в шестнадцать или даже позже услышала о том, что мой отец до войны с мамой был женат, но не имел детей и очень от этого страдал. Его первая жена, видимо, чем-то болела, она очень рано умерла, от неё у отца в доме сохранился лишь сак – женская шуба распашня, с верхом из оленьей шкуры. А моя мама действительно была намного старше отца, и её с тремя детьми, правда, никто долго не брал, все только жалели. Почему отец выбрал её, я так и не знаю: отец эту тему в разговорах с нами всегда обходил. Знаю одно: он маму очень сильно любил. Во втором браке мама родила четверых. Я появилась в сорок пятом году, через три года родился Еремей, потом добавились Даша и Оля. Каждый год повторялась одна и та же картина: зимой мы жили в бору в моховом домике, с первыми проталинами переезжали в чум, поближе к селу, а лето проводили возле реки. А потом случилась страшная осень пятьдесят шестого года.

Вера Савельевна в ту осень занята была выделкой тёплой одежды для своих детей. Она засиживалась до самой ночи, когда лампа уже не выдерживала и начинала мигать. Ещё не старая женщина словно предчувствовала скорый конец и всячески спешила. Галактион уже собирался отвезти Лизу из стойбища в поселковый интернат. И тут неожиданно стала собираться в дорогу и Вера Савельевна. Но муж никуда её не отпустил. А потом она слегла и быстро угасла.

Почему, никто не знал. Были только догадки. Люди грешили на одного её родственника – Михаила Сардакова. Вроде в какой-то его приезд к Айпиным Вера Савельевна что-то не так ему сказала, а Сардаков был человеком вредным и мстительным. Он затаил обиду, потом вспомнил шаманское прошлое и якобы напустил на свою родственницу порчу. Вера Савельевна тяжело заболела. Её, конечно, следовало тут же отвезти в посёлок и показать врачу. Но в тайге раньше это было не принято. И она продолжала оставаться в стойбище.

Видимо, Вера Савельевна сразу поняла, что произошло и отчего слегла. Она просила мужа поскорей увезти её из дома, где на неё напустили порчу, но никто серьёзного значения её словам, скорей всего, не придал.

Елизавета Даниловна запомнила, как в декабре в интернате неожиданно появился Галактион, хотя до каникул было ещё далеко. Он повёз её в стойбище. Уже дома Галактион, когда распряг оленей, сказал сестре: мамы больше нет, её забрал меми – нечистая сила. А потом были похороны. Дорога на родовое кладбище проходила через стойбище Василия Ефремовича Айпина. Но Василий Ефремович почему-то не захотел, чтобы похоронная процессия проследовала мимо него, и оленью дорогу перекрыл. А снег был тогда очень глубокий. И Даниилу Романовичу со старшими детьми пришлось поехать по бездорожью.

Гости и хозяева Поселения Деревянной Речки

Слушая Елизавету Даниловну, я вспомнил одну из первых повестей её брата «Я слушаю Землю». Она заканчивалась главой о маме. Айпин писал: «Мужчины нашего рода с чёрными лицами рубили Землю. Рубили оледеневшую январскую Землю топорами. Рубили Землю молча. Мы со старшей сестрой Лизой сидели у костра и смотрели на них без слёз. Мы давно выплакали все слёзы. Мы сидели одни. Младших сестёр не взяли, ибо самой младшей было семь месяцев от роду, и её кормили жвачкой. Она была в люльке, а обычай строго запрещал привозить сюда детей в люльке. Мы сидели у костра. А мужчины рубили Землю. И мы видели, как мёрзлые комья падали на чёрный снег. Рубили ту Землю, которую так любила наша мама и в которую она уходила преждевременно. Её не стало утром, после восхода солнца. По примете хантов, смерть после восхода – это преждевременная смерть. Рубили Землю нашей мамы. И нам было больно. И во мне до сих пор живёт эта боль».

После похорон Лиза каждый вечер шептала бабушке, что ждёт маму. Бабушка, скрывая слёзы, отвечала: не жди, мама больше не придёт, её нечистая сила забрала. А по весне бабушка и вовсе переехала со стойбища в посёлок к своей младшей дочери от первого брака.

Даниил Романович, похоронив жену, не знал, как справиться с оставшимися четырьмя детьми. Еремея отдали, кажется, в детский сад. Девчонок на какое-то время поселили в Варьёгане к чужим людям. Чтобы как-то прокормить детишек, Даниил Романович согласился за полцены возить сено для лошадей и коров. Но нищета никогда до добра не доводила. У девчонок на голове появились коросты, которые нельзя было сковырнуть никаким пинцетом.

В эти непростые для Айпиных дни в Варьёган из Ханты-Мансийска для проведения очередного обследования оленеводов прилетела врач Елена Михайловна Сокондукова. Она, когда увидела девчонок, только и смогла охнуть. Воспользовавшись отсутствием в посёлке Даниила Романовича – он уехал на оленях развозить сено, – она, понимая, что гордый хант ни за что своих детей никому не отдаст, быстро посадила девчонок в вертолёт и улетела сначала в Сургут, а потом в Ханты-Мансийск, где устроила их в детский санаторий при тубдиспансере.

Что пережил тогда Даниил Романович, никому не известно. Он не мог понять: как это без его ведома куда-то увезли трёх его дочерей. Всю зиму Даниил Романович вместе с сынишкой караулил колхозных оленей и копил деньги, чтобы летом любыми путями добраться до Ханты-Мансийска и забрать девочек к себе в лес. Сначала он попал в Сургут. Там добрые люди помогли ему сесть на теплоход. На речном вокзале в Ханты-Мансийске он всем показывал бумажку с адресом санатория. Кто-то подвёз его до самого места. А там новая неожиданность: самая младшая дочка – Оля – успела за зиму подзабыть не только свой хантыйский язык и уже говорила лишь по-русски, но даже родного отца, и ей пришлось заново привыкать к самому близкому человеку и заново восстанавливать знание родного языка.

Это сейчас Елизавета Даниловна со смехом вспоминает о том, как после возвращения из Ханты-Мансийска отец попросил дочек собрать топляк для костра. Оля быстро набрала охапку, но понесла не туда, куда следовало. Галактион по-хантыйски сделал ей замечание. Но маленькая девочка ничего не поняла. Тогда на ломаном русском языке ей повторили, куда стоило отнести топляк. Оля в ответ рассердилась, бросила кучу дров и в сердцах заявила: «Неси туда-сюда, отстаньте». Но уже через пару недель, пожив в лесу, она вновь заговорила по-хантыйски.

Конечно, в стойбище проще не стало. Но Даниила Романовича одно успокаивало: все его дети собраны вместе. И с голода никто не пухнул. Когда в доме уже ничего не оставалось, Даниил Романович брал ружьё и шёл охотиться на утят.

Многие советовали охотнику сдать детей в интернат или в детский дом, найти новую женщину и начать новую жизнь. Но он и слушать никого не хотел. Агафия Васильевна появилась у него лишь в середине 60-х годов, когда все дети встали на ноги.

Позже виновник случившейся трагедии Михаил Сардаков признался Елизавете Даниловне, что якобы никто не верил в то, что все дети Айпиных всё выдержат, получат хорошее образование и станут уважаемыми людьми. Елизавета Даниловна потом эти слова передала своему отцу. О, как же он разозлился! Зачем кого попало пускаешь в свой дом», – заявил Даниил Романович дочери. В другой раз он добавил: «Не пускай в дом плохих людей».

Даниил Романович очень хотел, чтоб Агафья Васильевна родила ему общих детей. Она трижды прямо в лесу рожала, но один раз неудачно, второй раз ребёнок прожил совсем недолго, трагически сложилась судьба и третьего ребёнка. Это, конечно, не прошло бесследно.

Умер Даниил Романович в августе 1994 года. Агафья Васильевна после его смерти переехала в посёлок и прожила ещё пять лет.

Стойбище после кончины Даниила Романовича, по сути, три года было безнадзорным. Олени стали дичать. Часть стада прикончили другие охотники. Еремей Айпин не знал уже что и делать. Чужих людей ведь не позовёшь на хозяйство.

Выручил племянник – сын Елизаветы Даниловны – Сергей. Он к тому времени уже устал пахать на бульдозере у нефтяников. Десять лет отработал на чужого дядю, а чего добился? Только квартиру в городе Радужном ему и дали, а какая от неё радость…

Окончательно в лес Сергей вернулся в девяносто седьмом году. Ему предрекали, что ничего у него не получится. Говорили: ты ведь уже и по-хантыйски не говоришь.

Это верно. По-хантыйски Сергей говорил в детстве, когда все каникулы проводил у деда на стойбище. Живя среди нефтяников, он хантыйское слово позабыл. Когда кто-то по-хантыйски говорит, он ещё что-то понимает. Но самому изъясняться по-хантыйски ему уже сложно.

– Я хочу, чтобы хотя бы мои младшие детки могли говорить по-хантыйски, – выдаёт свою мечту Сергей, – но пока одни проблемы. Существующие учебники на сургутском диалекте ребята не понимают, они предпочитают говорить на нашем, аганском говоре. А учительница у них с Угута, и она всё время детишек поправляет по-своему, всё переводит на угутский говор. Неудивительно, что от этой чехарды у ребят голова идёт кругом. Им уже неинтересно посещать уроки родного языка.

Сергей собственным примером доказал, что оленями можно заниматься и не владея хантыйской речью.

– Что я, не знаю, как к оленям подойти? – кипятится он. – За всё время, что я живу в стойбище, у меня ни один олень не потерялся. Первые потери случились лишь недавно, и не по моей вине. У нас тут просто один волк объявился, тундровый, рыжий. Уже в округе оленей шестьдесят подавил. Но, зараза, ни одного не съел, а именно подавил. Видимо, сытый, играется. Из тундры, надо полагать, от пожаров сбежал. Теперь нас достаёт.

Что ещё поменялось на стойбище после ухода к Верхним людям Даниила Романовича?

– Больше стало техники, – признаётся Сергей. – У меня уже четыре «Бурана». Понятно, что, когда я на охоту собираюсь, то уже не запрягаю оленей, на «Буране» добраться до промыслового участки быстрей. И теперь у нас нет надобности в ездовых оленях.

– А как с нефтяниками выстраиваются взаимоотношения?

– По-разному. С одной стороны, компания «Лукойл» каждый квартал выплачивает мне компенсацию: 30 тысяч рублей на пять душ.

– Но это же копейки, получается две тысячи в месяц на человека.

– Так у меня ещё жена работает в поселковом детском саду. Так что с голода не пропадаем. Хотя, если б «Лукойл» постоянно ещё покупал у нас оленье мясо, было бы лучше. От нефтяников другие беды.

– Какие?

– Они мне все дороги завалили. Я вынужден был жалобу писать, просить всё расчистить. Причём самые главные вредители даже не трубоукладчики, а сейсмики. Они после себя, как правило, ни один мостик не убирают. А зачем? Мол, после них придут геологи, и тем тоже эти мостики понадобятся. А то, что в этих местах олени пасутся, проходит миграция других зверей – они этого не понимают. Из-за них мы в большом секрете держим все свои святые места и не указываем их на картах. Хотя нам говорят: покажите все свои святилища, мы своим рабочим запретим там появляться. Да никто ничего не запретит. Наоборот, всем захочется там побывать. А правильно вести себя люди ещё не научились. Я поэтому не хочу, чтобы наши святилища превратились в места для пикников.

За рассказами я и не заметил, что наступила ночь. Но Павел Янчевич никого укладывать спать не торопился. По традиции он стал вспоминать сказки и задавать загадки. Сначала он рассказал о первых красавицах планеты, России и Нижневартовска, спросив, на каком месте женская красота.

– На первом, – уверенно заявил французский переводчик Доминик Самсон.

Но он ошибся. В понимании Павла Янчевича женская красота занимает лишь четвёртое место. Сначала идут Солнце, Луна и Земля.

Затем в игру включилась Елизавета Даниловна. Её загадка: идёшь – мешает, сядешь – помогает. Что это такое? На сей раз Доминик Самсон попал в самую точку: болотная кочка.

Финские переводчицы после этого хотели что-то уточнить. Но Доминик не позволил. Он, уже засыпая, грозно попросил Финляндию замолчать. И в этот момент послышался топот оленьих копыт. Они, видимо, устали прятаться от дневного зноя и комариных полчищ в оленьей избушке и поднялись на пробежку вокруг опушки бора, а может, просто захотели поесть.

Близился рассвет. Что от него ждать, ещё никто не знал.

Вячеслав ОГРЫЗКО,
река АГАН,
Ханты-Мансийский автономный округ – Югра
Фото Марьё Мяенпяа (Финляндия)