Лермонтов на Лезгинской линии

№ 2013 / 30, 23.02.2015

Речь в этой статье пойдёт лишь об одном отрезке передвижений Михаила Лермонтова, касающихся первой ссылки поэта на Кавказ, а именно о поездке из Тифлиса в Кубу

Речь в этой статье пойдёт лишь об одном отрезке передвижений Михаила Лермонтова, касающихся первой ссылки поэта на Кавказ, а именно о поездке из Тифлиса в Кубу осенью 1837 года. Сам Лермонтов об этом сообщает в письме С.А. Раевскому: «…был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьём за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже».

По этому поводу И.Л. Андроников писал: «В Кубу Лермонтов попал в связи с кубинским восстанием, поднятым сторонниками Шамиля в сентябре 1837 года. Для ликвидации этого восстания из Кахетии (из местечка Караагач) были отправлены в Кубу два эскадрона Нижегородского полка. До Кубы «нижегородцы» не дошли – восстание было уже подавлено – и остановились в Шемахе, где, очевидно, и догнал их Лермонтов, следовавший к полку из Тифлиса».

Из комментария следует, что поэт выехал не со своими сослуживцами. Он их догонял. Это значит, что его маршрут продвижения должен был быть другим и коротким, чем у его однополчан, и что с ними были проводники, хорошо знавшие местность и дороги.

Комментируя письмо к С.А. Раевскому И.Л. Андроников продолжает: «Автограф письма до нас не дошёл. Текст его мы знаем по воспоминаниям А.П. Шан-Гирея, которые после смерти мемуариста были напечатаны в журнале «Русское обозрение» (1890, № 8), где название первого города не разобрано или напечатано с явной ошибкой: «был в Шуме…» такого города в Закавказье нет. Первые редакторы стали печатать «Шуше» Однако как мог Лермонтов попасть в Шушу, которая находится вдали от названных городов, близ южной границы Закавказья, неясно. Зато, следуя из Шемахи в Кахетию, он не мог не проехать через Нуху, которая в тексте не названа. Возможно, что «Шуме» надо читать «Нухе». Вопрос можно было бы решать только в том случае, если бы нашёлся оригинал лермонтовского письма или воспоминаний Шан-Гирея».

Конечно, спешащий к своим сослуживцам Лермонтов не мог так далеко завернуть в сторону города Шуши. Но, полагая, что маршрут пролегал только через города, переправлять «Шуме» на «Шуше» или «Нухе» тоже, нам кажется, не менее спорным вопросом. Он мог побывать и в аулах Закавказья и упомянуть в письме один из них. Такое село в те времена было и есть в северной части нынешнего Азербайджана – это Кум, где живут лезгины и цахуры, родина Низами Гянджеви.

Неслучайно в этом слове была допущена опечатка. Стоит сравнить, как Лермонтов в автографах пишет начальные в словах буквы «ш» и «к»: одинаковые закорючки. Вполне возможно, что Шан-Гирей или типографский наборщик букву «к» рядом с «у» мог принять за «ш».

В упомянутом письме Лермонтов наверняка указывает свой маршрут в той последовательности, в какой следовал. Знал ли он или нет, что подразделения его полка добрались только до Шемахи, неизвестно, но он сам после Кума оказался в Кубе, где увидел, что восстание подавлено. Он не мог оставаться в разрушенном от крупного восстания городе. Скорее всего, поэт оказался в Новой Кубе, где располагался пехотный полк, точное расположение которого указывает А.А. Бестужев-Марлинский, в 1834 году побывавший в Кубе: «До сих пор здесь была штаб-квартира Апшеронского пехотного полка и бригады, в которой он считается. Здесь же и место управления Дагестана. Полк расположен был в, так называемой, Новой-Кубе, в двенадцати верстах от Старой, ближе к морю, на берегу реки Гусари. Местоположение – прелесть, плодовые леса шумят кругом. Виноградники плохо принимаются, и оттого нет сносного вина, а воды почти пить невозможно: так она мутна и нездорова».

Эта цитата взята из очерка Бестужева-Марлинского «Путь до города Кубы», где писатель даёт подробное описание старого города (Второе полное собрание сочинений, издание четвёртое, том IV, части Х, ХI и ХII. Санкт-Петербург. 1847 г. С. 32). Хотя следует добавить, что «пригородок» Куба («у меня не поднимается язык назвать её городом») не произвела особого впечатления: «Всё плоско, всё черно, всё одинаково».

О том, что неподалёку от Кубы находилась Новая Куба, свидетельствуют и другие источники. Востоковед И.Н. Березин в своём труде «Путешествие по Дагестану и Закавказью» (Казань, 1849. С. 175) также писал: «Несмотря на недавность существования, Куба успела уже сделаться «старой», потому что в соседстве ея на берегу Кусара в 12 верстах выстроена, ближе к морю, «Новая Куба». И в «Истории Апшеронского полка», составленной Л.Богуславским (Т. 1, С.-Петербург, 1892. С. 427), написано: «В начале 1833 года расположение полка было следующее: 6 рот находилось в Новой Кубе; 5-я и 6-я мушкетёрския – стояли в гор. Шемахе, а 1-й батальон находился в Дербенте и окрестных селениях».

Оба городка долгое время воспринимались как один. С 1938 года Новую Кубу стали называть Кусары.

О том, что поэт побывал в Новой Кубе, существует много легенд, о которых молчат известные лермонтововеды.

Лезгинский поэт и литературовед Азиз Мирзабеков в своей статье «Лезгинские образы в творчестве М.Ю. Лермонтова» (А.Мирзабеков. «Грани духа». Дагестанское книжное издательство, 2010. С. 42–47) приводит некоторые отрывки из статьи научного сотрудника музея «Домик Лермонтова». Её автор Р.Белаш пишет: «Лермонтов побывал не только в Кубе, но и в Новой Кубе (нынешний город Кусары). Почему-то этот город не вошёл в исследование лермонтововедов. Но в Азербайджане нет такого человека, кто бы не знал о пребывании Лермонтова в Кусарах…

По преданиям старых жителей, Лермонтов остановился в Новой Кубе на Офицерской улице (нынешняя улица Ленина) в доме военного врача подполковника Александра Александровича Маршева…

Кусарцы рассказывают, что у соседа доктора Маршева, лезгина Курбана была красавица-дочь по имени Зухра. Поэт был влюблён в её агатовые глаза и в стихотворении «Кинжал» он воспевал её «божественные глаза». Также старожилы рассказывают по преданиям своих отцов и дедов, что, когда Лермонтов побывал здесь, горцы собрались в доме доктора Маршева, чтобы послушать русского поэта. И они с большим интересом и охотой слушали стихи поэта. Какой документ может выражать так точно и так ярко бесконечную любовь горцев к Лермонтову?» (Р.Белаш. Народ не забывает. Газета «Кавказская здравница» от 15 октября 1968 года).

К сожалению, доктор Маршев не упоминается ни у одного видного исследователя. В том, что таковой существовал в реальности, нет сомнения. И не зря местные жители сохранили о нём добрую память. Услышанное от них и записанное научным сотрудником «Домика Лермонтова», невольно отсылает нас к очерку поэта «Кавказец»: «Кавказец есть существо полурусское, полуазиатское… Настоящих кавказцев вы находите на Линии; за горами, в Грузии, они имеют другой оттенок; статские кавказцы редки: они большею частию неловкое подражание, и если вы между ними встретите настоящего, то разве только между полковых медиков». Далее Лермонтов описывает настоящего кавказца: «Чуждый утончённостей светской и городской жизни, он полюбил жизнь простую и дикую; не зная истории России и европейской политики, он пристрастился к поэтическим преданиям народа воинственного. Он понял вполне нравы и обычаи горцев…» Может, таким и был врач Маршев? Не случайно, думается, в очерке упомянут и Марлинский («Он также читает на свободе Марлинского и говорит, что очень хорошо»). Может, «настоящий кавказец» Маршев знал, что в этих краях побывал известный писатель-декабрист? Может, были и знакомы?..

В письме к Раевскому также сказано: «Здесь, кроме войны, службы нету; я приехал в отряд слишком поздно, ибо государь нынче не велел делать вторую экспедицию, и я слышал только два-три выстрела; зато два раза в моих путешествиях отстреливался: раз ночью мы ехали втроём из Кубы, я, один офицер нашего полка и черкес (мирный, разумеется), – и чуть не попались шайке лезгин». Возможно, под покровом ночи он добирался до Шемахи, опасаясь разрозненных группировок повстанцев. Офицер и мирный «черкес» могли сопровождать его с самого начала похода. «Шайка лезгин» – это, без сомнения, разбросанные по всей округе отряды поверженных участников кубинского восстания, которые продолжали свою борьбу и которых возглавил спасшийся от расправы бегством Ярали – правая рука Гаджи-Мамеда, герой лезгинских народных песен.

Восстание было жестоко подавлено. Осада Кубы была снята 11 сентября, дивизион Нижегородских драгун с четырьмя орудиями прибыл в Шемаху к 22 числу, где начальник Джаро-Белоканской области, генерал-майор князь Севарсемидзе должен был взять начальство над сосредоточиваемыми с Лезгинской линии военными силами. Но войска Лезгинской линии подоспели раньше.

Здесь можно вкратце остановиться собственно и на этом восстании.

Азербайджанский учёный А.С. Сумбатзаде в 1961 году издал книгу «Кубинское восстание 1837 г.» (Баку, 1961 г.), в которой подробно излагает весь ход этого народного мятежа, используя огромного количество документов, в том числе и показания руководителя восставших лезгин Гаджи-Мамеда.

Автор в заключении пишет: «…восстание крестьян Кубинской провинции в 1837 г. было вызвано не столько самой системой колониального управления страной (хотя сама по себе она тоже была весьма тяжёлой), сколько злоупотреблениями, незаконными действиями, грабительскими махинациями, которыми занимались комендант Гимбут, наибы, откупщики и прочие должностные лица».

К движению Шамиля это восстание не имело никакого отношения. Правда, мятежный имам пытался использовать недовольство жителей Кубинской провинции, властями и местными феодалами ещё весной, во время первых волнений, отправив руководителям будущего восстания письмо, в котором упрекал их в том, что собрались и разошлись. Письмо это было передано через мюрида Шамиля, лезгинского поэта Эмирали. Как пишет А.С. Сумбатзаде, «практически никакой связи между повстанцами Кубинской провинции и Шамилём не установилось».

Из письма Лермонтова также видно, что, присоединившись к своим в Шемахе, он не раз ещё побывал в Кубе.

Вернёмся к его словам: «… я слышал только два-три выстрела; зато два раза в моих путешествиях отстреливался…» Один такой случай нам известен из письма. Ко второму эпизоду, возможно, относится малоизвестное стихотворение «Раненый» («Le blesse) на французском языке, сохранившееся благодаря книге Александра Дюма «Кавказ».

Писатель, путешествовавший по России в 1858–59 годах, нашёл это стихотворение в чьём-то альбоме. В своей книге он приводит вольные переводы из Лермонтова, а по поводу «Раненого» заключает: «…возможно, оно составляло часть той, последней посылки, которую потерял курьер». «Тифлисский курьер, часто преследуемый чеченцами или кабардинцами, подвергаясь опасности упасть в поток или в пропасть, переправляясь вброд, где иногда для спасения самого себя он бросает вверенные ему пакеты, утратил две или три таких тетради Лермонтова. В частности, это случилось с последней, которую Лермонтов послал было к своему издателю, но она затерялась, и у нас остались только наброски стихотворений, содержащихся в этой тетради», – писала Е.П. Растопчина в своём очерке о Лермонтове, отправленном Александру Дюма. В приведённом эпизоде речь идёт о первой ссылке поэта.

А вот подстрочный перевод «Раненого»:

Узрели ль вы несчастного, Что в корчах пал на землю Пред лесом опустевшим? Никто не облегчит его печали, А кровь сочится из больного сердца. И он ушёл в свои воспоминания, Поняв, что всеми позабыт давно.

Такую картину Лермонтов мог видеть только во время пребывания в Кубе и её окрестностях. Эти строки похожи на один из упоминаемых Растопчиной набросков, но явно представляют собой «предтечу» стихотворения «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана…»), написанного во время второй ссылки на Кавказ.

Иллюстарация к сказке М. Лермонтова «Ашик-Кериб». Худ. Р.Столяров.

Немало вопросов вызывает и «Ашик-Кериб», записанный Лермонтовым в 1837 году. Сюжет этой сказки имеет, кроме множества тюркских (турецкого, азербайджанского, караимского, туркменского, узбекского, каракалпакского) и кавказские переложения (армянское, грузинское и лезгинское). Лермонтововеды, как правило, о лезгинском варианте хранят молчание. Видимо, не знали, что таковой существует.

И.Л. Андроников, сопоставляя армянские и грузинские варианты, в комментарии к переложению Лермонтова писал: «Оказалось, что лермонтовская запись ближе всего к варианту, записанному в Ахалцихском районе Грузии в 1930 году».

Другой литературовед А.В. Попов опровергает выводы Андроникова, называя их «смелыми», и аргументирует своё мнение таким образом: «Шемахинский вариант «Ашик-Кериба» был записан в 1891 году, то есть тогда, когда ещё произведение Лермонтова не было переведено на азербайджанский язык и сказка была известна только в устной традиции. А армянский и грузинский варианты этой сказки были записаны в тридцатых годах нашего столетия (ХХ века. – А.К.), когда «лермонтовская сказка» была неоднократно опубликована в переводах на армянский и грузинский языки и получила широкую популярность в Закавказье.

И.Л. Андроникову должно быть известно, что сказка Лермонтова «Ашик-Кериб» была переведена (и довольно точно переведена) на грузинский язык и напечатана в журнале «Цискари» («Заря») в 1865 году. В подзаголовке так же, как и у Лермонтова, «Ашик-Кериб» назван «турецкой сказкой». Правда, в журнале не указано, что сказка принадлежит Лермонтову. В конце текста имеется подпись Константина Калубинского, но не как переводчика, а как автора. В 1911 году в Тифлисе «Ашик-Кериб» был издан в переводе на армянский язык. Отсюда даже и неискушённому читателю становится ясным, откуда взялась так поразившая И.Л. Андроникова близость армянских и грузинских вариантов азербайджанской сказки к лермонтовскому тексту. Более чем вероятно, что лермонтовский текст, известный сказителям в устной передаче, лёг в основу армянского и грузинского вариантов народного сказа» (А.В. Попов. Лермонтов на Кавказе. Ставропольское книжное издательство, 1954. С. 94).

А.В. Попов рассуждает убедительно, но он не учитывает другого факта. Почти все бродячие ашуги и сказители Закавказья владели почти всеми языками региона, и сказитель Орудж, у которого учитель Кельвинского земского училище А.Махмудбеков записал 1891 году в селе Тирджан Шемахинского уезда азербайджанский вариант сказки, тоже мог владеть грузинскими языком или услышать его от своих земляков, приехавших в Шемахинский уезд, мог и сам побывать в Тифлисе, как многие другие ашуги Азербайжана.

И.Л. Андроников по поводу сказки Лермонтова ещё писал: «Высказано предположение о том, что Лермонтову помог записать сказку выдающийся азербайджанский поэт, демократ-просветитель Азербайджана Мирза Фатали Ахундов (1812–1878), замечательный знаток восточных языков и литератур». Но лермонтовскй текст явно не имеет отношения к «знатоку восточных языков», в данном случае к человеку, знающему арабский.

Слово «рашид» в тексте, отнесённое Андрониковым и другими лермонтововедами к ряду азербайджанских слов и указанное Лермонтовым в скобках как «храбрый», является заимствованным из арабского и означает «правильный». Фатали Ахундов этого не мог не знать.

Тюркское слово «кериб» от которого произошло имя героя сказки и в азербайджанском и в турецком вариантах должно было бы звучать как «Гериб».

Имя «человека на белом коне» у Лермонтова написано двояко: «Хадерилиаз» и «Хадрилиаз». В скобках указано: «св. Георгий». Это сраставшееся в одно имена Хадира – праведника, героя мусульманских преданий и Илиаса – пророка, коранического персонажа. У турок и азербайджанцев, а также у тюрок средней Азии имя Хадира произносится как «Хызр» или «Хизр». Соответственно «Хадирилиас» у них звучит как «Хызрилиас». Лезгины это имя произносят как «Хадирилиас» или «Хидирилиас».

Слово «чапра» – «перегородка» (у Лермонтова – «занавес») ближе к лезгинскому произношению «чапар», нежели к турецкому и азербайджанскому «чепер».

Имя Куршед-бека в азербайджанском или турецком произношении должно было бы звучать как «Куршуд-бей». В лезгинском языке слово «бек» произносится: «бег».

Иллюстарация к сказке М. Лермонтова «Ашик-Кериб». Худ. Р.Столяров.

Вдобавок к сказанному по этому поводу есть ещё один момент, на что не обратили внимание известные лермонтововеды. Это количество намазов, совершённых Ашиком-Керибом. Заглянем в текст Лермонтова: «Утренний намаз творил я в Арзиньянской долине, полуденный намаз в городе Арзруме; пред захождением солнца творил намаз в городе Карсе, а вечерний намаз в Тифлисе». И так получается четыре намаза. Остаётся ещё один намаз, который Ашик-Кериб должен совершить в этот день перед сном. Но герой сказки не может его творить, так как ему не до сна и ему предстоит побывать на свадьбе своей любимой Магуль-Мегери.

Количество намазов говорит о том, что сказитель, у кого записал сказку Лермонтов, был суннитом, следовательно, лезгином. А азербайджанцы – шииты, и в азербайджанском варианте сказки Ашик-Кериб совершает три намаза.

Учитывая, что в «Ашик-Керибе» встречается ряд других чисто азербайджанских слов и фраз, можно сделать вывод, что Лермонтову эту сказку рассказал лезгин на азербайджанском языке.

Существует легенда, что этим рассказчиком был ашуг Лезги Ахмед (1762–1840), живший в селе Урва, расположенном рядом с Новой Кубой. Он в своё время был широко известен в Лезгистане и Закавказье. Между ним и азербайджанским ашугом Хесте Касумом состоялся творческий спор в виде стихотворно-песенных вопросов и ответов, который опубликован в «Сборнике материалов по описанию местностей и племён Кавказа» (Тифлис, 1894 г. Т. 19, раздел 3).

Лермонтов как поэт в Лезгистане был известен ещё в середине ХIХ века. Об этом свидетельствуют воспоминания дочери коменданта Ахтынской крепости Фёдора Рота Нины, которую офицеры и солдаты квартировавшего здесь гарнизона звали «девой гор». Она стала свидетельницей осады этой крепости мюридами Шамиля в 1848 году. Дагестанский автор Н.Бедирханов, архивариус по профессии, в молодые годы в архивах Ленинграда нашёл воспоминания Нины Рот на немецком языке и в переводе на русский (не указано, в чьём) использовал их в своей книге «Воспоминания девы гор». Приведём отрывок о лезгинском поэте, шариатском судье Самурского округа Мирза-Али, ставшем на сторону русского гарнизона и оказавшемся внутри Ахтынской крепости во время осады её сторонниками грозного имама: «Его давним желанием было собрать и подготовить к изданию большой диван (сборник. – А.К.) стихов, своих и других поэтов, и жаловался на отсутствие времени для досуга, живо интересовался русской историей, литературой, уже знал Пушкина, Лермонтова, выразил сожаление, что оба рано погибли» (Н.Бедирханов. Воспоминания девы гор. Махачкала, 1995. С. 53).

Побывав в Новой и Старой Кубе, М.Ю. Лермонтов увидел величавую гору Шахдаг, воспетую всеми лезгинскими поэтами и не только ими. Её великолепное описание можно найти и в упомянутых выше источниках А.А. Бестужева-Марлинского и И.Н. Березина. Ведь Шахдаг, Царь-гору, тоже в прошлом иногда называли Шат-горой, как Лермонтов в своих стихах называл Эльбрус. С.Г. Гмелин (1744–1774) – учёный-ботаник, действительный член Русской Академии наук, совершивший несколько экспедиций сухим путём по Кавказскому побережью Каспийского моря, в свой труд «Путешествие по России для исследования трёх царств естества» включил несколько очерков о народностях и местностях Кавказа. Посетил он и Кубу. Шахдаг у него назван «Шат-горой» («Я дошёл до подошвы Шат-горы»). А в других источниках Шахдаг порой называют Альбурсом.

Неизвестно, знал ли Лермонтов о таком смещении названий двух высоких гор, стоящих на севере и юге Кавказа, но за период двух ссылок судьба повела его в основном по периметру Кавказа, обозначенному «престолами природы», будто давая поэту своим неутомимым духом и великой любовью объять весь этот поднебесный край.

Он это сполна осуществил в своём творчестве.

И Кавказ с тех пор отвечает своему певцу тем же.

Арбен КАРДАШ,
г. МАХАЧКАЛА