О Бабеле и не только о нём

№ 2014 / 1, 10.01.2014, автор: Олег ДЕМИДОВ

Так получилось, что сегодня за пределами литературного процесса оказались многие тексты русских классиков. Казалось бы, дело немыслимое, но русская история такова, что никогда не перестаёт удивлять. Самые забытые авторы, пожалуй, – это Анатолий Мариенгоф, Николай Эрдман и Исаак Бабель. Из тех, что покрупней, поматёрей и поклылкастей. Да и из тех, кто ближе. А как таковых писателей – забытых и заброшенных по антресолям и дачным чердакам чрезвычайно много.

Но поговорим о трёх выше указанных, т.к. их многое связывает.

 

 

С конца 1980-х начинают появляться их старые и всем известные тексты и потихоньку, как феникс из пепла, восстают новые. Процесс исторической реабилитации идёт, но крайне медленно. За Мариенгофа уже взялись да так, что пока его последняя строка не будет опубликована, не наступит душевный покой литературоведов. Эрдмана активно ставят в театрах, недавно появился целый сборник киносценариев (СПб.: Мастерская «Сеанс», 2010) – это ли не шаг вперёд?

А вот с Бабелем куда сложней: 15 (!) папок с рукописями, 11 записных книжек, 7 блокнотов с записями – как были конфискованы, так до сих пор и не найдены. Зато чуть ли не ежегодно публикуют его «Одесские рассказы» да «Конармию». Но и это уже прочли и полюбили все кому не лень. Поэтому появление такой книги, как мемуары Антонины Николаевны Пирожковой, вдовы Исаака Эммануиловича, – явление, мягко сказать, грандиозное.

Для массового читателя само появление на авансцене «литературной вдовы» – большое событие. За валом публикаций на рубеже 1980–1990-х можно было и не заметить её мемуаров – ей приходилось невольно соперничать с половиной Серебряного века, современной неподцензурной литературой, литературой русского зарубежья и массой переводной. Но вот настало затишье и классиков можно нехитрым фокусом, как волшебник кролика из рукава, доставать на обозрение публики.

«Я пытаюсь восстановить черты: о Бабеле и не только о нём» – книга уникальная. Во-первых, удивляет сама фигура Антонины Николаевны. Много ли вы знаете «литературных вдов», которые посвящали свою жизнь увековечиванию памяти своего мужа? Их всех можно пересчитать по пальцам двух рук и загнуть на ноге парочку, затем тяжело вздохнуть, одновременно радуясь судьбе их мужей и огорчаясь судьбе иных писателей.

Во-вторых, когда берёшь в руки книгу, ожидаешь появления с первых страниц Большого Писателя, но вместо него на авансцену выходит женщина, пусть приятная во всех отношениях, но… но не тот человек, которого ты ожидал.

Ты бросаешь буковки и листаешь фото-вкладки – прелестные люди, советские люди, добрые люди, красивые женщины, красивые мужчины и такой смешной, как может быть по-милому смешным на вид человек на грани гениальности, Бабель.

В очках, интеллигентного вида человек – с таким приятно говорить за жизнь, спорить о чём угодно и слушать, слушать, слушать его истории о молодости, о старости и истории вчерашнего дня – с такими вечно что-то происходит, у них карманы души полны карамельками жизненных оказий.

Возвращаешься после фотографий к тексту и к Пирожковой и поглощаешь их целиком – за две-три ночи. Сначала читаешь о детстве Антонины Пирожковой в Сибири (спиртовые лампы, удивительные детские игры, лепка пельменей всей семьёй и тому подобное), затем о её юношестве и институтах. О её выездных практиках – что может быть интересней для студента, чем выездная практика?! И за всем этим как-то забываешь про Бабеля и про большую русскую литературу. Всё написано неповторимым и живым языком, несколько простым, но одновременно бесконечным в своём тягучем и приятном потоке.

Когда дело,наконец, доходит до Исаака Эммануиловича, случается эйфория. Особенно при каждом упоминании того же Эрдмана. Николай Робертович, оказывается, считался первым шутником, острословом и балагуром своего времени! И это при живых-то Бабеле, Мариенгофе, Раневской, Качалове, Михоэлсе, Рыскинде и пр. А ещё он делал попытку ухаживать за Пирожковой, но это совсем другая история.

Бабель очень переживал, что не умеет писать стихи. Об этом в своих мемуарах повествует Мариенгоф. Ехали они из Москвы в Петроград и пили, как любил Исаак Эммануилович, крепкий-крепкий чай с лимоном. Приведу по памяти диалог:

– Чёрт возьми, Анатолий, как я вам завидую!

– Чему ж это?

– Да вот, что стихи пишете. А я за всю жизнь четырёх строчек не смог нацарапать!

– Вы чудак, Бабель.

– Почему?

– Да ведь в вашей прозе гораздо больше поэзии, чем во многих стихах… Ну, скажем, в стихах Асеева. Или их точно не меньше, чем у Маяковского.

Поэзия в рассказах Бабеля скрывается за лихой сюжет и впечатляющих персонажей. Подобно тому, как Исаак Эммануилович не видел в своей прозе поэтичности, Антонина Николаевна не видела в своих записях хорошего литературного слога. И, как выясняется, напрасно. Бабель заслушивался её рассказами о той же Сибири или об инженерной работе! И читатель непременно будет запойно читать эту книгу, а неверующий всегда может послушать отрывки из фильма, который готовит американский режиссёр Дэвид Новак, – они в свободном доступе в интернете. В них Пирожкова рассказывает всё то же, что и в книге, но как рассказывает!

Исаак Эммануилович получает красочный портрет. Пирожковой удалось сохранить, как вынесено в заглавие книги, именно его черты. Подобно тому, как импрессионисты вырисовывают картину штришками, Антонина Николаевна незаметными деталями мастерит гениального писателя. Это же очень важно – узнать, каким был автор Бени Крика. А он был большой проказник, большой любитель чая, больший любитель лошадей, большой поклонник Горького, человек с большим чувством локтя – словом, большой во всех отношениях.

Помимо Бабеля, в книге всплывает и быт всего населения Союза Советских Республик – революционная Сибирь, роковые 1930-е, стройка метро, многоцветная Абхазия времён Великой Отечественной и далее по списку. Удивительные картины выскакивают, как полароидные карточки, – свежезапечатлённые, цветные и колоритные.

По страницам сквозит и советская литература: дачи Горького по всему миру, хороший друг Илья Эренбург, Есенин, детские писатели Маршак, Барто и Чуковский, фильм по Горькому, Зощенко, остряк Эрдман, любимый писатель Шолом-Алейхем. Последнего Бабель даже заново переводил на русский.

Когда умер Есенин, тотчас же выпустили мемуары, где каждый первый встречный-поперечный, обливал его патокой. Когда умер Зощенко, опять появилось несколько десятков литераторов со своими воспоминаниями, но они уже выстраивали чёткий портрет – как есть.

О Бабеле долгое время не было известно: Антонина Николаевна ждала его из лагерей 15 лет, к ней приходили отсидевшие люди и уверяли, что видели мужа и он, мол, начал в лагере что-то писать. Но всё это было враньё. Исаака Эммануиловича почти сразу же расстреляли.

Пирожкова прожила 100 с лишним лет и только под конец жизни стала записывать и пытаться восстановить черты… а воссоздала целую эпоху – «у них была прекрасная эпоха!» (если вспомнить Эдуарда Вениаминовича), рассказала о строительстве метрополитена (это тема редкая, потому завсегда интересная), нарисовала портрет Бабеля и скрупулёзно восстановила мозаику советской культуры.

 

Олег ДЕМИДОВ