МОРЕ ВОЛНУЕТСЯ – 2

№ 2014 / 8, 23.02.2015

Давно уже ничего не было слышно о нигилистах.
Да и откуда бы? С полтора столетия шли у нас рядами все приличные люди

Новая жизнь старого жанра

Давно уже ничего не было слышно о нигилистах.

Да и откуда бы? С полтора столетия шли у нас рядами все приличные люди – революционеры, диссиденты, борцы за демократию. Были, конечно, и всякие враги народа, недобитая контра, даже такая экзотика как басмачи, бандеровцы и «лесные братья». Отрицательные персонажи все, но не нигилисты, а так, идеологические противники, несознательные элементы, осколки тёмного прошлого. Их вагонами везли в ГУЛАГ на перевоспитание, или шлёпали тут же, за амбаром, по совокупности содеянного и по причине нехватки времени на разбирательство.

Но, в любом случае, с ними всегда царила определённость: это были люди с иными принципами, убеждениями и идеалами. Чужие, но понятные, тёмная сторона силы.

Нынче, когда всё поехало и пошатнулось, когда принципы и идеалы стали чем-то эфемерными, поползли из разных подворотен, закоулков и нигилисты – людишки чистого отрицания, сотрясения основ, глашатаи имморализма и прочей мерзости, болотный народец по ту сторону добра и зла.

Море опять взбаламутилось, как и во времена господ Писемского, Клюшникова и Стебницкого-Лескова.

А раз так, раз «море волнуется – два!», то, стало быть, настало время и для второй волны художественной борьбы с нигилизмом, настал звёздный час антинигилистического романа, охраняющего устои и бичующего почкующееся несметными ордами поколение новых нигилистов.

Впрочем, появление произведений подобного свойства – новейшие из которых книга Максима Кантора «Красный свет» и роман Александра Проханова «Время золотое», всё-таки свидетельство гуманизации нашего общества. Ведь раньше с диссидентами и борцами за демократию разговор был короткий – их не просто выводили на чистую воду, но рассовывали по тюрьмам и психушкам. Теперь же, наследующих им нигилистов лишь осмеивают, или, напротив, пугают общественность их художественными аналогами.

Художественное изображение нигилистов и их нравов в советской литературе имело мимоходный характер и особого одобрения не встречало (какие нигилисты, когда ось координат задана строго, там – враги, здесь свои?). «Друзья и враги Анатолия Русакова» Г.Тушкана, «Чего же ты хочешь?» В.Кочетова, «Тля» И.Шевцова и даже позднейшие выпады в виде «Всё впереди» В.Белова или «Искушение» Ю.Бондарева, книги, лишь подступавшие к этой теме, остались скорее в истории литературы, а не в читательской памяти. Возможно потому, что не было спроса и общественной потребности, возможно потому, что нигилизм лишь предчувствовался, а не угрожал.

Политические события нашей жизни на протяжении последних двух лет выявили и сам нестройный ряд нигилистов-разрушителей социального порядка и нравов, и тех, кто им противостоит. Общество раскололось. «Нигилисты» в силу прогрессивности и обращённости в будущее не смогли, а может и не пожелали, изложить своё мировоззрение в художественной форме, а «охранители» лишь подтвердили свою верность традиции, прибегнув к традиционной форме романа, к традиционной его разновидности, востребованной в конкретный исторический период – к роману антинигилистическому.

Две упомянутых выше книги – «Красный свет» и «Время золотое» знаменуют собой не просто всплеск интереса к забытому эпизоду литературной жизни, но и современную манифестацию его в двух разновидностях: интеллектуальной и гипертрофировано-эмоциональной.

Как и полагается антинигилистическому произведению, обе книги злободневны, категоричны, исполнены сатиры и гротеска, тяготеют к памфлетности. Их цель – разоблачать и воздействовать на умы и чувства читателей, а не призывать их к размышлению.

Обе книги подчёркнуто нехудожественны, неэстетичны, не содержат в себе того, что в расширительном смысле принято называть поэзией, не апеллируют к эстетическим чувствам самого читателя. Удовольствие в литературном смысле от них получить сложно. Но ведь и не для того писаны.

С этой точки зрения судить их нужно в логике избранной их авторами формы и направленности, а не абстрактно, как собственно художественные произведения. В этом смысле, кстати говоря, М.Кантор, на книге которого я так и не нашёл надпись «роман», вообще выглядит честнее А.Проханова, который ещё претендует на романность. Кантор пишет книгу для антинигилистов-интеллектуалов, воздерживаясь при этом и от двусмысленностей вроде «художественно-публицистического исследования», Проханов, как признанный мастер антинигилистического цеха ваяет очередной, более концентрированный вариант современного антинигилистического романа. Проханов – традиционалист, возрождающий к жизни ушедшую казалось бы в небытие форму, Кантор – новатор, разоблачающий своей книгой миф о тупости и антиинтеллектуализме антинигилистического направления.

Главной проблемой старого романа, посвящённого борьбе с нигилистами, была слабость положительного героя, его неубедительность.

Оба автора не повторяют ошибок прошлого. Те, кого по традиции можно было бы записать в положительные герои – Бекетов у Проханова, Щербатов у Кантора положительны условно и относительно.

Настоящий положительный герой представлен в этих произведениях иначе, и как минимум, в трёх формах.

Во-первых – он подан как идея, как принцип, как некая сущность («святое русское оружие», «великое русское пространство» у Проханова, «христианство и социализм» у Кантора).

Во-вторых, он вынесен за пределы повествования. Положительный герой, борец с нигилизмом, всеведающий и всепобеждающий – сам автор. У Кантора – это интеллектуал, вскрывающий историческую логику набухания европейского нигилизма, распутывающий намеренно закрученные в клубок нити нигилистического Зверя. У Проханова – это поэт-визионер, прозревающий светлое будущее своей Родины, через мерзость погрязшей в пороках страны и падшего общества.

В-третьих, положительным героем оказывается лицо незаметное, второстепенное, а подчас и эпизодическое, мелькающее светлой искоркой на обочине повествования. Таков соединитель социализма и христианства фон Мольтке у Кантора, таков обращающий на себя внимание Бекетова мальчик из провинциального русского городка в конце прохановского романа.

И у того, и у другого эти фигуры положительного помещены в финал. И у того и у другого, это знаменует новый поворот в теме противостояния нигилизму.

Старый роман, выводивший литературных последователей и современников Ситникова и Кукшиной на чистую воду, был романом борьбы с нигилизмом наступавшим. Новый роман стал книгой борьбы с нигилизмом победившим, поваренной книгой патриотически-настроенного повстанца, борца за духовные скрепы.

Правдоподобие в произведениях такого сорта отсутствует по определению. Эти книги намеренно неправдоподобны, потому что их задача состоит не в отображении жизни во всей её противоречивости, сложности, ускользающем от нас многообразии, неисчерпаемой глубине. Они субъективны и пристрастны. Намёк на понимание этого, на сознание невозможности реализации подобной художественной задачи дан у Кантора в образе трёх старушек-норн, плетущих посредством слов и воспоминаний-образов причудливую и непредсказуемую, неопределённую нить истории. Но это именно намёк, это указание на то, от чего автор отрекается и на что не претендует в рамках своего повествования – на правдоподобие и определённость.

Тем не менее, превращая книгу в публицистически заострённое произведение, автор не может отказаться от элементарных требований последовательности своего творческого видения, логической непротиворечивости избранных средств, от принципов гармонии и сочетаемости.

Проханову, как не странно прозвучит, это удаётся лучше. Прежде всего, за счёт того, что он вообще отбрасывает правдоподобие. Весь роман его горячечное, воспалённое видение, балансирующее на грани графомании. Можно отвергнуть прохановские прозрения целиком, но, приняв их горячечную логику на веру, нельзя не признать убедительности созданного мира как целого. Можно критиковать перехлесты, точность метафор, излишества нагромождённых эпитетов и выражений, их нарочитую крикливость и аляповатость. Но невозможно говорить о непоследовательности и неубедительности. Это мир Проханова, он таков и иным быть не может и не хочет. Единственное на что можно посетовать – это отсутствие чувства меры. Много – не значит хорошо, а Проханов эпатажем и упорным стремлением сочетать несочетаемое утомляет. Эпатаж становится привычным, и ты перелистываешь страницу за страницей с уже адаптировавшимся восприятием и затухающими вкусовыми ощущениями. Здесь тот случай, когда много, когда найденная манера перестаёт быть оглушающе убедительна и превращается в средство разрушения авторского мира, в антипропаганду авторского замысла. Мир фарса и гротеска, с пронизывающими его лучами света и святости, как он задуман автором, благодаря его излишним усилиям превращается в свалку пёстрого словесного хлама, через который продирается читатель. Слишком сладко, слишком горько, слишком грязно, слишком пошло.

Если Проханов излишествует в метафоре, то Кантор налегает на интеллектуализм. Желание дать роман не только острый по тематике, но и интеллектуально нагруженный, показать себя, просветить других, неизбежно толкает его на перенасыщение книги разного рода размышлизмами и горами ненужных деталей и фактов. В итоге мы имеем то же захламление художественного пространства, мешающее внятно понять круг основных идей романа.

Наблюдая за тем, как литературные судьбы обычных героев «Красного света» пересекаются с узловыми моментами истории, начинаешь ощущать стойкое чувство дежа вю. Где-то это всё уже читано. Мы отправляемся с Эрнстом Ханфштангелем на съезд нацистской партии и, конечно же, встречаемся с Хайдеггером во все тяжкие долбящим Ханну Арендт. Батюшки! Да это же привет от Марка Алданова!

Кантор на страницах своей книги вспоминает знаменитое гегелевское высказывание об истории глазами лакея. Не думаю, что в канторовской настойчивой любви к описанию исторических персонажей в бытовых ракурсах, это самое лакейское есть, но что-то детское или юношеское в этом ощущается. Исторические фигуры превращаются в пешки в авторской игре и последний испытывает, как мне кажется, от этого большое удовольствие. Так ребёнок управляет громадными армиями солдатиков и смело в своём воображении решает судьбы великих полководцев.

Развлекаться не запретишь (чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало), но я вижу в этом и ещё нечто неправильное – некий снобизм, пренебрежительное отношение если так можно выразиться, к «роли народа в истории».

Простой люд так и остаётся статистом в обеих, прохановской и канторовской, историях противостояния нигилизму, дровами в топке политики и истории. И это главный, удивительный и многозначительный итог их трудов. Безнародный антинигилизм ярче всего свидетельствует о неубедительности, непоследовательности, и, следовательно, безрезультатности такого рода борьбы.

Стоит ли удивляться судьбе обеих книг, которые не только не смогли наделать славы, но и зажечь «читательское море»?

Но вряд ли стоит винить в этом только авторов.

Форма антинигилистического романа отжила своё.

Обе книги, погрязшие в публицистике, устарели уже на момент своего появления. Колонка, блог и интернет обессмысливают такого рода роман, многократно уступающий как в оперативности, так и в яркости воздействия на публику. К чему читать несколько сот страниц, когда подборка мастерских и язвительных описаний деятелей оппозиции, болотных митингов и проделок нашей «прогрессивной общественности» умещается на двух-трёх десятках? Зачем читать романы Проханова и Кантора, если есть более их же более бронебойные по силе статьи?

Зачем роман? Не проще ли ещё одну едкую статью или колонку?

Если же роман так остро необходим, то за эталоном ходить далеко не надо. Возьмите «Бесы», возьмите даже «Дым», посмотрите, как это делается. Надо встать над схваткой, надо вглядеться вглубь, надо говорить в расчёте на даль, надо самим перестать быть немножечко нигилистом.

Но здесь уже начнётся новая история…

Сергей МОРОЗОВ,
г. НОВОКУЗНЕЦК