Живое дыхание

№ 2014 / 8, 23.02.2015

Творческая сила поэта питается особого рода восторгом, не имеющим ничего общего ни с радостью, ни с печалью. Это состояние той максимальной душевной открытости

Галина Климова «В своём роде». Москва, из-во Воймега, 2013

Творческая сила поэта питается особого рода восторгом, не имеющим ничего общего ни с радостью, ни с печалью. Это состояние той максимальной душевной открытости, той почти болезненной напряжённости, с которой человек не в состоянии справиться иначе, кроме как переплавив это состояние в слова. Когда Мандельштам сказал, что «поэзия никому ничего не обязана, кредиторы у неё фальшивые», он и перечеркнул все существующие, все бытующие – от корня: «быт» – требования посторонних к феномену творчества. Не будете же вы требовать, чтобы у кого-то был тот или иной разрез глаз, та или иная группа крови?

Кажется, что нет ничего проще, чем отличить настоящее слово от слова вымышленного и настоящее стихотворение от сочинённого. Однако это не так. Одним из самых отвратительных « достижений» последних десятилетий представляется мне пришедшее к людям бесовское умение «сочинять» стихи, которые звучат как настоящие, не являясь ими. Вот посмотрите. Чем не стихи – на первый взгляд?

Я разлюбил тебя… Банальная развязка. Банальная, как жизнь, банальная, как смерть. Я оборву струну жестокого романса, Гитару – пополам. К чему ломать комедь?

И дальше много, долго, пустословно, иногда находчиво, но чаще нудно – об одном и том же. О том, что разлюбил. И о том, что все всегда всех разлюбляют. А в самом конце, когда искусственное пламя, этот бенгальский огонь стихотворения, рассыпавшийся своими искрами, гаснет, и нужно успеть как следует встряхнуть его напоследок, чтобы – дай Бог! – одна из искорок попала прямо на веко и слегка уколола его, автор, почитаемый многими, выкрикивает петушиное, нелепое, почти неприличное своей бессмысленностью: « прости за то, что я любил тебя.» И падает занавес. И раздаются аплодисменты. И мало кто замечает, что,кроме последней, только что процитированной мною нелепой строчки, в самом начале уже было сказано нечто ещё более нелепое: и жизнь, и смерть – «банальны».

Не стала бы я тратить время на это стихотворение Евтушенко, если бы мне не хотелось за руку подвести читателя к тому, что и является предметом нынешнего разговора. А я говорю о своём недавнем душевном открытии: поэзии Галины Климовой. Представьте себе ощущение человека, который привычно утолял жажду кока-колой с кусочками льда и лимона, и вдруг ему попался горный ручеёк. И ноздри уже не щекочет. И руки не липкие.

Как маленькие дети, в жестокой правоте Слова любви и смерти мы шепчем в темноте. Всё реже в сердце залпы, а в воздухе – восторг. Всё к смерти клонит запад, и лишь к любви – восток. От косточки до праха вздохнёт и вздрогнет твердь. Ни отзвука. Ни страха. Одно – любовь и смерть.

Говорят, что Малер, которому долго играли замысловатого Шонберга, попросил, чтобы кто-нибудь из музыкантов сыграл ему простое арпеджио. Услышал и успокоился. Так и сейчас: ни жизнь не банальна, ни смерть не банальна, любовь есть любовь. Не бойтесь, дышите. Дыхание и есть основное свойство живого, и это дыхание я слышу – то тихое, сдавленное, то громкое до пронзительности в каждом -да, именно: в каждом – стихотворении Климовой:

Весь невозвратный выводок глаголов, Рванувших борзо из-под руки, Без отпусков и дармовых отгулов Учил дышать во всю длину строки, Пока луна тянула на лимон В косноязычной круговерти: Нет у любви ласкательных имён И уменьшительных – у смерти.

Выход этой книги, прекрасно названной «В своём роде», весьма небольшой по объёму, на мой взгляд – событие.

Ирина МУРАВЬЁВА,
г. БОСТОН,
США