Нравственность – хрупкое растение

№ 2014 / 41, 23.02.2015

Быть нравственным нынче стыдно. А для многих «продвинутых» быть нравственным, совестливым, честным, добрым не просто стыдно, а глупо, несовременно

Быть нравственным нынче стыдно. А для многих «продвинутых» быть нравственным, совестливым, честным, добрым не просто стыдно, а глупо, несовременно, это равно тому, чтобы быть слабым, несчастным, невезучим, неудачником и бог весть кем ещё, но только не сильным мира сего.

«В наше время честность и глупость – одно и то же», – говорит героиня рассказа Анатолия Пренко «Чистоплюйка» Настя Галкина. И рисует своей подруге Нине Колгановой картину, которую наблюдала на хуторе: «Прошёл дождь, во дворе лужи. От сарая к хате идёт кошка. Она осторожно ступает туда, где посуше, но всё равно залезает в грязь и потом так брезгливо и смешно отряхивает лапы. Наконец, добралась до крыльца, уселась на ступеньке, стала вылизывать, выгрызать из лап грязь и выплёвывать её. Тоже брезгливо! Ты очень похожа на эту чистюлю-кошку!»

И что же Нина должна была ответить? Конечно, не согласиться с этой моралью: «Нашла сравнение!». А Настя твердит: «Шагая по расхлябистой дороге жизни, нельзя, подруга, не замарать ног». Нина стоит на своём: «Надо стараться не запачкаться». И строгий вердикт Настеньки: «Да пойми же наконец, сегодня быть такой, как ты, себе в убыток!».

Давно сформулирована эта философема: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя», то есть какова музыка, таков и танец, а ещё вернее – провалившись в отстойник общественного нужника, не говори, что искупался в ванной с парным молоком. Хитреньким и ловким был тот идеолог, который соорудил эту иезуитскую ловушку с бездонной пастью всепожирающего молоха – и мал, и велик, все туда, в жерло ненасытного, а тот спокойно пережуёт их и выбросит одну серую массу «бывших человеков», способную произносить только одну фразу: «Слушаюсь и повинуюсь, мой Господин!».

Холопское – гнуть спину и знать, где, когда, перед кем, – стало явлением почти всеобщим и нормой поведения в общественной иерархии. Колганова этого делать не хочет, точнее – пока не готова: «Да стыдно всё это, так стыдно, Настенька!», а для Настеньки – «привычное дело»: «Не согласишься со мной будешь рукава жевать!» – говорит она. Нет, Настя ничего плохого подруге не желает, не строит вокруг неё интриг, не ищет собственных выгод, наоборот – любит её, искренне хочет, чтобы у неё всё получилось, готова всё сделать, организовать, помочь ей «обрести себя». Только для этого Нине надо быть другой, быть как все, как она сама.

Настенька красива, умна, благополучна и давно поняла, что «надо уметь устраивать свои дела». Она знает законы нынешней жизни, пользуется ими блистательно и не преступила, как думает, никакой грани. Она – «только, как все», и это обеспечивает ей полноправный и полновесный комфорт в обществе и личной жизни. Этот комфорт приобрёл в её психологии статус безусловно и бескомпромиссно объективной и безапелляционной нравственности.

Вот это чудо и есть ЗЛО, которое выглядит добреньким, нестрашненьким, ЗЛО, которое вырядило себя в тогу милосердного дядюшки с ангельской улыбкой, за которой тщательно скрываются тридцать три вампирских зуба. Оно-то и становится главной мишенью благородной и глубокой художественной прозы Анатолия Пренко, одного из немногих наших писателей, оставшихся верными великим гуманистическим ценностям русского духовного творчества. Я имею в виду из ныне здравствующих В. Распутина, Ю.Бондарева, В.Личутина, В.Лихоносова, В.Крупина, Г.Немченко, из ушедших в иной мир М.Шолохова, К.Паустовского, В.Белова, В.Астафьева, В.Шукшина, Ю.Казакова. Конечно, не только их. И те, и другие продолжают прочно удерживать высокую планку истинно национального художественного мышления на шкале подлинных духовно-эстетических завоеваний. Они рассматривают нравственность как категорию духовную, как выражение первородной художественности.

Чего греха таить, в русской литературе, особенно прозе последнего времени, новоиспечёнными критиками и сверхмодными авторами «обновлённых» романов и повестей предпринята мощнейшая атака на нравственность в понимании и художественном осмыслении именно тех писателей, которых я называл выше: бей крупных, чтобы мелочь не поднимала хвост! И всё поменялось, или почти всё. Вместо вековечных нравственных ценностей – люби ближних, родную землю, будь верным заповедям предков, уважай старших, «неубий», помогай тем, кто слабее тебя, не предай никого, тем более друга, и много-много ещё такого, благородного, настоящего, непреходящего, которое выработал народ в течение веков и на котором стоял, стоит и, надо надеяться, будет стоять русский, российский, вообще людской дом, – вместо всего этого нынешнее архисовременное, смею сказать, вненациональное русское художественное слово воспело и продолжает активно воспевать нравственный разгул, духовный беспредел, сексуальное варварство, интимное пакостничество – не только в стольном граде, но и в близлежащих «петушках», «клинах». Теперь в раскрашенном во все цвета «сексапильности» одеянии изображается не кто-нибудь, а сама «русская красавица». А подлинная русская красавица коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт, пройдёт, словно солнце, осветит, посмотрит – рублём одарит!

Повальное разрушение великой, духовно оснащённой, народной памятью лелеемой нравственности давно произошло на эстраде. Она методично, с высокой интеллектуальной вышки режиссёрского искусства продолжает свой вулканический процесс в русском театре – как хорошо, что Чехов не увидит сегодняшней своей «чайки», «сестёр» своих: от ужаса скончался бы ещё раз! А коррозия, которая глубоко проникла в жизнесодержащие поры русской прозы, способна на ещё более серьёзные, тайфунные разрушения на теле и в сердце национальной нравственности и духовности. Убиение народа начинается именно с этого. И сегодня в российском пространстве немало таких «интеллектуалов», которые «это самое» умеют делать совершенно беспардонно и без всякого зазрения совести, если она у них ещё осталась.

Подвижнически решительны и весьма своевременны усилия, безусловно, талантливого и смелого в своих философско-художественных исканиях Анатолия Пренко – и в произведениях малой формы (рассказах, притчах, сцепках, этюдах), и в повестях «романного стержня», «романного содержания», которые и составили книгу «Солнце смеётся…» – ладную, гармоничную, занимательно интересную прозу, корневой, исходной мыслью которой является высокая нравственность.

Ею, несомненно, одержима Нина Колганова («Чистоплюйка»), которая никак не может согласиться с философией Настеньки, оправдывающей безнравственно-мерзкое всевыручающей палочки: «Что же делать – время такое». И тем не менее Нина всё же попала на крючок этой холопской палочки-выручалочки, конец которой крепко удерживал её начальник Тюрин, от которого всецело зависело, остаться ей на работе или быть уволенной по сокращению: «Как же я – одна с ребёнком?» А для начальника-то этот вопрос и был самым ожидаемым и желаемым, и когда подчинённая услышала от него положительный ответ, а начальник от неё «Не знаю, как и отблагодарить вас, Виктор Трофимович», он сказал ей давно заготовленное: «А я знаю! Сегодня же это важное событие в твоей жизни мы отметим в ресторане «Горный родник». Нина не могла отказать ему. Ниточку, конец которой она взяла в свои руки, ловко потянул к себе Виктор Трофимович, и женщина попалась в хитросплетённые сети многоопытного хама-ловеласа, который считает себя «благородным, порядочным человеком». В ресторане он её так чем-то (может, и не коньяком!) напоил: «пила французский коньяк и… не пьянела», что она «неожиданно отключилась. Полностью». Потом случилось то, что обычно в таких ситуациях случается. Колганова, которая не «как все», одержимая высокими чувствами нравственности и чистоты, она в течение многих лет оставалась верной любимому мужу, погибшему в авиакатастрофе, – оказалась в постели другого мужчины. Правда, автор достаточно убедителен в раскрытии психологических мотивов её физического состояния, которые вроде бы оправдывают поведение героини, без воли и вне памяти которой произошло то, что произошло. Уже в памяти она утром говорит: «…всё не так, всё не по-людски, Виктор Трофимович!», и «быстро встала с кровати и, отвернувшись, стала торопливо одеваться», потом в голосе её появилась сила – она полностью «вернулась к себе» и решительно заявила: «Я увольняюсь». Далее – «дрожащими пальцами застегнув на белой кофточке последнюю пуговицу, Нина обернулась, взглянула на стоящего перед ней голого мужчину: обрюзгший, лицо красное, толстые губы дёргаются, глаза холодные, обморщиненные. Содрогнувшись от брезгливости к нему и себе, она негромко сказала: «Какая мерзость!» К сожалению, так происходит не всегда, чаще – иначе, по другому сценарию. Нина, хотя и ненадолго – а может, уже навсегда? – но оказалась в цепких лапах отрицаемого ею мира. Нет, она совсем не кошечка, о которой ей рассказала Настя, и вступила она не в мелкую грязь, а в глубокий и сильный поток нравственной нечистоплотности, в круговороте которой торжествует современное галстучно-тупорылое хамство.

Колганова не может одолеть это ЗЛО, но оно, ЗЛО, способно положить её на обе лопатки – вот, что вызывает в сознании и душе писателя неуёмную боль, живое, кровоточащее страдание именно то, что большое, благородное, сильное и мудрое сердце оказывается в омуте всепоглощающего ЗЛА, осмысленного и потому очень опасного, морального пакостничества, глухой и жестокой безнравственности.

Разве не оно, ЗЛО, им же совершённое давно, неосознанно или подспудно осознаваемое им в течение долгой и сложной жизни, богатой добрыми делами, труднейшими противоречиями в его характере, поведении, – сгубило неповторимо прекрасного и справедливого во всём Георгия Тхагошева (повесть «Солнце смеётся…»). Как это укладывается в одну логическую линию – сотворить зло и быть справедливым во всём? Невероятно, но это так. В этом смысл и самоанализ личностью собственной жизни.

Анатолий Пренко глубок как писатель, как философ-аналитик, стилист, яркий, самобытный, современный, хотя проблемы, которые его волнуют, вечные, общегуманистические. Герои его живут сегодня, они среди нас – педагоги, строители, мэры, фермеры, предприниматели – но держат в памяти всё, что было, есть, возможное будущее, многие из них богобоязненны, хотят быть добрыми, чистыми, верят в добро, справедливость, если и ошибаются, то часто ошибаются честно, в поисках падежных идей, крупных мыслей, потому и остаются личностями – носителями значительных ценностей.

Казбек ШАЗЗО,
доктор филологии,
г.МАЙКОП