САМАЯ МАЯКОВСКАЯ

№ 2006 / 16, 23.02.2015

В 1923 году Владимир Маяковский записал: «Исчерпывает ли для меня любовь всё? Всё, но только иначе. Любовь – это жизнь, это главное. От неё разворачиваются и стихи, и дела, и всё пр. Любовь – это сердце всего. Если оно прекратит работу, всё остальное отмирает, делается лишним, ненужным. Но если сердце работает, оно не может не проявляться во всём…» Как известно, у Маяковского было особое, «сплошное сердце». Это сердце обладало огромной жаждой любви, не подлежащей утолению и плохо приспособленной ко взаимности. Женщины не выдерживали её напора – любимые и любящие – их было немало. Но на сегодняшний день осталась только одна, которую безусловно можно назвать самой «маяковской». Я говорю об Элен-Патриции Томпсон, единственной дочери поэта.

Элли Джонс

Её мать, Елизавета Петровна Зиберт, родилась в 1904 году в поселении немцев-меннонитов в Давлеканове, городке на Транссибирской железной дороге, недалеко от Уфы.
Немецкоговорящие меннониты составляли меньшую часть жителей. Их предки были приглашены в Россию Екатериной II для освоения земель и строительства фабрик. Отец Элли, Петер Генрих Зиберт, занимался производством зерна. В его семье было девять детей. Все получили хорошее образование в меннонитской школе.
Кроме русского, Элли свободно говорила на немецком, английском и французском языках. И после революции поступила на службу – переводчицей в АРА (American Relief Administration), организацию гуманитарной помощи, располагавшуюся в Уфе. Там она познакомилась с Джорджем Джонсом, британским служащим АРА. Они поженились и вскоре переехали в США.
В 1924 году и остальные Зиберты покинули Башкирию. Петер Генрих нашёл в Канаде похожий на Давлеканово городок. Окружавшие его прерии вполне можно было принять за башкирскую степь, скалистые горы – за Урал, а железная дорога рядом и подавно не отличалась ни от какой другой. Только эта называлась Тихоокеанской.
С помощью канадских меннонитов Зиберт приобрёл ферму. Но ему не везло. В те годы засуха была особенно жестокой. «Посевы не давали всходов. Денег не было совсем, кроме тех нескольких долларов, которые моя мама высылала своей семье из Америки», – вспоминает Патриция.
Брак Элли не оказался долгим. Муж любил сильнее, чем она. Вскоре они стали жить раздельно, не разрывая, впрочем, формальных отношений, необходимых Элли для права проживания в стране. Элли старалась содержать себя сама. Будучи красивой и стройной, работала манекенщицей.
Так было и в конце лета 1925 года, когда Элли и Маяковский встретились в Нью-Йорке, на поэтическом вечере.
Маяковский, говоривший только на родном языке, вне эмигрантской среды был совершенно беспомощен. Единственная английская фраза, которую он мог прочитать, лежала у него в пиджаке. Она была напечатана на карточке; в ней поэт приносил извинение за то, что не подаёт руки для рукопожатия.
Маяковский попросил Элли стать его переводчицей. Девушка согласилась. Английская карточка затерялась в пиджачной подкладке.
Маяковский, обожавший придумывать новые слова, изобрёл для Элли несколько имён: Лозочка, Ёлочка, Ёлкич – производные от Елизаветы. Три месяца они были вместе. Вместе гуляли на Бродвее, ездили на вечеринки в Гарлем, в Гринвич Виллидж, в лагерь «Нит гедайге», обедали в дешёвых американских ресторанах. Ходили в гости к Бурлюку и Майку Голду, издателю пролетарской газеты «Нью Мэссиз», очень популярной. Бурлюк писал её портреты. Голд ругал Хемингуэя и превозносил джаз.
В Америке Маяковский создал десять стихотворений, среди которых – шедевр «Бруклинский мост». Элли не хотела мешать ему во время работы, но он любил, чтобы она была рядом.
Когда у них установились близкие отношения, Маяковский спросил, не боится ли она последствий. «Любить – значит иметь детей» – ответила Элли. «Ты сумасшедшая, моя девочка!» – сказал он, а потом повторил её фразу в «Клопе», устами Профессора.
Уезжая, Маяковский знал, что у него будет ребёнок.
28 октября на пристани «Трансатлантик» они прощались. Маяковский поцеловал Элли руку. При посторонних он называл её на «Вы», по имени-отчеству. А посторонних в тот день была целая пристань.
«Рошамбо» отчалил.
Не находя себе места, Элли пошла в ресторан, куда ходила с Маяковским. Старый армянин-официант, вспомнив и её, и высокого странного господина, который по нескольку раз протирал поданный ему стакан, не позволил заплатить за обед.
А дома Элли ждал сюрприз. «Я хотела броситься на кровать и рыдать – из-за него, из-за России, но не могла. Моя кровать была устлана цветами – незабудками. У него совсем не было денег. Но он был такой».

Дочка

15 июня 1926 года у Элли родилась дочь. Джонс проявил благородство и удочерил неродную девочку. К счастью, он не узнал, что кроме дочери русский поэт оставил ему следующие строки: «Муж,/ остолбеней, / цинизмом поражён! / Мы целуем / – беззаконно! / – над Гудзоном / ваших длинноногих жён… («Вызов», первый вариант.)
Девочке дали два имени: Элен – в честь её бабушки по материнской линии, и Патриция – как звали её ирландскую крёстную.
Через два с половиной года состоялась единственная встреча отца и дочери. Это случилось в Ницце. «Я запомнила лишь длинные – до самого неба ноги и сильные руки отца», – вспоминает Патриция.
Из Ниццы Маяковский увозил поцелуи двух Элли и маленький подарок, ручку «Паркер» которую вручила ему дочь. А сразу по возвращении отправил письмо.
«Две милые, две родные Элли! Я по Вас уже весь изсоскучился. Мечтаю приехать к Вам ещё хотя б на неделю. Примите? Обласкаете? Ответьте пожалуйста: Paris 29 Rue Compagne Premiere, Hotel Istria. (Боюсь только не осталось бы и это мечтанием. Если смогу – выеду Ниццу среду-четверг.)
Я жалею, что быстрота и случайность приезда не дала мне возможность раздуть себе щёки здоровьем, как это вам бы нравилось. Надеюсь в Ницце вылосниться и предстать Вам во всей улыбающейся красе.
Напишите пожалуйста быстро-быстро. Целую Вам все восемь лап. Ваш Вол. 26.10.28»
«Конечно, уродище, Вам будут рады! – писала Элли в ответ. – Мы можем ходить в гости и в более скромный номер (…) Если не сможете приехать – знайте, что в Ницце будут две очень огорченные Элли – и пишите нам часто. Пришлите комочек снега из Москвы. Я думаю, что помешалась бы от радости, если бы очутилась там. Вы мне опять снитесь всё время!»
Вторая встреча не состоялась. Маяковский вернулся в Москву. У него была фотография – Элли-Пэт на карточках в большой соломенной шляпе, похожая на сказочный грибок.
Может быть, именно тогда он безотчётно вывел в своей книжке – «ДОЧКА» – слово, над которым маяковеды ломали головы много лет.
И хотя первому советскому поэту вовсе не стоило распространяться о своей американской дочери, он оставил это послание и проговорился по крайней мере двум женщинам. Соня Шамардина запомнила слова Маяковского и много лет спустя передала литературоведу С.Кэмраду.
«Я никогда не думал, что можно так тосковать о ребёнке, – делился Маяковский с подругой. – Ведь девочке уже три года. А я ничем, абсолютно ничем не могу ей помочь. … Кроме того, её воспитывают в католичестве… Пройдёт каких-либо 10 лет, и, после конфирмации, она, возможно, станет правоверной католичкой. А я и тут ровным счётом ничего не могу сделать, чтобы помешать этому. Ведь не я считаюсь её отцом».
Вероника Полонская, последняя любовь поэта, вспоминала, как Маяковский хвастался ручкой, подарком своей «дочки», и говорил: «В этом ребёнке моё будущее. Теперь я простёрся в будущее».
Будущее оказалось оригинальнее любых фантазий. В 1991-м, в свой первый приезд в Москву, Патриция встретилась с Полонской, подружилась и очень горевала, когда та умерла. А в музее Маяковского ей показали и записную книжку № 67 с тем словом на пустой странице.
«Дочка» – это единственное послание моего отца ко мне через пространство и время. Как же я – я, которая и есть эта дочка, уже не маленькая девочка, а сама мать и бабушка – должна реагировать на это слово, написанное незнакомым мне алфавитом, почти незнакомым мне человеком, который всё же никогда не был мне чужим?» – записала она позже.
«Любить – значит иметь детей», – говорила Элли.
«Нарожай я ему детей, на этом бы поэт Маяковский и закончился», – говорила Лиля. Как же могла она относиться к женщине, родившей Маяковскому дочь?
Сохранилась запись беседы с Натальей Брюханенко, ещё одной подругой поэта: «Через несколько дней после смерти Владимира, мы с Лилей поехали на Таганку. Л.Ю. пересматривала архив В.В., уничтожила фотографию девочки, дочки В.В., письма Татьяны Яковлевой и вернула мне мои».
Сама Элли относилась к Лиле с опаской. Она всю жизнь с оторопью вспоминала её телеграмму, которую случайно увидела у Маяковского на столе.
КУДА ТЫ ПРОПАЛ? НАПИШИ КАК ЖИВЁШЬ. С КЕМ ТЫ ЖИВЁШЬ НЕ ВАЖНО. Я ХОЧУ ПОЕХАТЬ В ИТАЛИЮ. ДОСТАНЬ МНЕ ДЕНЕГ.
Последние слова Л. Брик в своих воспоминаниях опустила.
«Мне не нужна шляпа, и я сама могу всё оплатить. Будет намного легче купить одежду, когда я буду работать», – говорила Элли Маяковскому в ответ на его опасения по поводу наступающей осени.
Маяковский не купил Элли шляпы, как она и просила. И выслал Лиле 900 долларов на Италию, как и просила Лиля. Занятые для этого деньги он отдавал в течение всей оставшейся жизни.
«Родной! – писала Элли в Москву. – Пожалуйста (девочка говорит bitte, bitte, bitte) никогда не оставляй меня в неизвестности!», «Она Вас ещё не забыла. На днях мы гуляли в Милане и она вдруг говорит: «Der grosse Mann heist Володя (Высокий человек по имени Володя)», «Рвите те мои глупые письма, если они ещё целы, да?»
С Маяковским что-то происходило. В 1929 году страна праздновала 50-летие Сталина. Поэты посвящали ему оды и стихи. Маяковский не написал ни строчки.
Он стал нервозен. Был недоволен своими выступлениями. Не отвечал на зрительские колкости с прежней быстротой. Позже многие современники вспоминали его «чрезмерную усталость».
Кажется, находившаяся за океаном Элли тоже что-то почувствовала. 12 апреля она отправила последнее (сохранившееся) письмо. В нём, в самом конце, было: «А знаете, запишите этот адрес в записной книжке под заглавием — «в случае смерти, в числе других, прошу известить и нас». Берегите себя».
14 апреля 1930 года Маяковский погиб. Элли узнала об этом с опозданием, из газет.
Через несколько лет она вторично вышла замуж. Всю жизнь собирала библиотеку о Маяковском, преподавала русскую литературу и языки в колледжах Пенсильвании, тосковала о России и бесплатно обучала русскому языку..
Незадолго до смерти в 1985 году она наговорила шесть плёнок на английском языке с подробными воспоминаниями её встреч с Маяковским.
– Как ты можешь так чётко помнить события, происходившие полвека назад? – спросила Патриция у мамы.
– Это было самое главное в моей жизни, – ответила Элли.
В столетний юбилей Маяковского, на Новодевичьем кладбище, Патриция выполнила последнюю волю своей матери. Она наклонилась к могиле отца, сделала у памятника лунку и высыпала в неё горсть от праха Элли Джонс.

Давлеканово

Приезды Патриции в Москву обычно освещались СМИ. Но мало кому известно, что она посетила родину своей матери в Башкирии.
Давлеканово – городок в 90 километрах от Уфы. Малолюдный, спящий. Революции и войны почти не коснулись его улиц. Но меннониты с тех пор здесь не живут. Последние уехали в 25-м, побросав свои мельницы, заводы и фермы. Кто в Германию, кто в Канаду.
В доме, в котором раньше жила семья Зибертов, теперь детский сад. Сохранились некоторые вещи – огромный, в полкомнаты, стол, пианино и самовар. Директор краеведческого музея Массар Мухаметзянов, вычисливший дом Зибертов, бережно хранит его находки.
Дом не перестраивали. Патриция вошла в него с планом – и без посторонней помощи нашла комнату матери. Там стоял ряд детских кроватей, пустующих по случаю приезда гостьи. «Моя мама была бы счастлива, – сказала она, – лучшего применения этому дому невозможно было придумать».
Кроме дома в Давлеканове сохранилось ещё одно напоминание о Зибертах – остов зернового элеватора, когда-то построенного отцом Элли. Остов много раз пытались снести. Как только не пробовали – не поддаётся. Разводят руками: «Немец делал!»
Перед отъездом Патриции показали красивейшее озеро края – Асылыкуль. «Открытое, отверстое, бездонное или может быть, вернее, сердитое» – так перевёл его название В.И. Даль, приезжавший в эти края. На берегу Патрицию встретил молодой башкир и долго выводил для неё на курае печальный озон-кюй. Она умилилась до слёз.
Свои впечатления от давлекановской поездки Патриция описала в восторженном очерке «Моё открытие Башкортостана» («Бельские просторы», июнь, 2003). «Я вижу, что солнце и воздух этих краёв делают женщин красивыми безо всякой косметики, такими же привлекательными, какой была мама, с её голубыми, как воды озера, глазами и чистой кожей».

Теперь

К 110-летию В.В.Маяковского дочь поэта написала и своё собственное стихотворение «Я здесь!», в котором обращается к отцу:

Маяковский! Это я громко стучу в дверь
Товарища Истории.
Я знаю, ты – там. Впусти меня!
Я знаю, ты – там со своими
истёртыми чемоданами,
в которых незаконченные стихи,
разбитое сердце и выцветшее фото
маленькой девочки,
сидящей на балконе
в Ницце…
Сегодня я по возрасту могла бы быть
твоей матерью!
Ты навсегда моложе меня,
моложе меня,
моложе, чем твой внук, Роджер.
Как ты, он любит собак
и маленьких детей.
(Пер. Т. Эйдиновой)

Сейчас Роджер преуспевающий адвокат по вопросам интеллектуальной собственности. Но даже имея такого сына, Патриция никогда не делала попыток получить какой-либо выгоды от отцовского наследства.
Роджер и Патриция живут в соседних домах, через дорогу. В 1991 году он приезжал в Россию вместе с ней и помимо всего прочего занимался усыновлением русского мальчика, не имеющего родителей. Но замученный бюрократическими перипетиями (с которыми ещё его дед намеревался покончить), вернулся ни с чем. И уже в Америке усыновил маленького колумбийца по имени Логан. Родных детей у Роджера нет…
В этом году Эллен-Патриции Томпсон исполнится 80 лет. Несмотря на преклонный возраст, она продолжает преподавать в Лемановском университете в Нью-Йорке. Её книги по философии, социологии и семейной философии хорошо известны в Америке. Но самым главным из написанного ею она считает книгу, не связанную со своей специальностью, – «Маяковский на Манхэттене. История любви», русский перевод которой вышел в 2003 году в ИМЛИ.
Патриция перевела на английский статью Маяковского «Как делать стихи», «потому что именно этот вопрос задала ему моя мама, когда они впервые встретились», а также любимое «Облако в штанах».
При каждом удобном случае Патриция подчёркивает своё родство. Она свободно говорит «мой папа» или «когда папа написал», «как и мой папа, тинэйджером, я ходила в художественную школу», «как и моя тётя (это про Людмилу) я люблю рисовать костюмы для театра». А по прочтении поэмы обычно добавляет: «А я – грозовая туча в юбке!».
Патриция не слишком похожа на американку. Она не поклонница кино и не понимает, «почему люди идеализируют актёров, а не философов». Она любит «русское блюдо сырники» и грибы со сметаной. А на вопрос – какие свои привычки вы считаете вредными? – отвечает:
– Я мгновенно выхожу из себя, если слышу, что кто-нибудь говорит о России неправду.
И хотя она всю жизнь прожила в Нью-Йорке, и давно забыла те несколько русских слов, которые знала в детстве, Патриция считает себя русской и просит называть Елена Владимировна. Ольга ЕЛАГИНА