АРТ ЕМ ЕВОЙ

№ 2014 / 48, 23.02.2015

Хорошая и в чём-то неожиданно литературная штука – полиэтиленовая упаковка для книги. Гарантия некая – не пылится, не пачкается, страницы не лохматятся

Хорошая и в чём-то неожиданно литературная штука – полиэтиленовая упаковка для книги. Гарантия некая – не пылится, не пачкается, страницы не лохматятся, если в сумке вдруг другая книга обрушится, врежется обложкой… Когда Ольга Артемьева за кулисами нашего концерта в честь 50-летия Егора Летова подарила свою книгу «Фью», я и не сомневался, что она свежа, то есть 2014-го. И ведь действительно свежа – но 2002-го. Парадокс – но для меня-то приятный.

Начало нулевых, поскольку было и более-менее солидарным началом литнаправления, к которому себя отношу – особо интересно. Я-то тогда издавался почти самиздатовскими брошюрками, и, явись предо мною столь шикарная книга, решил бы сразу, что автор, даже если и молода – весьма почтенна. Да и ещё издательство, первым в СССР «Эдичку» тиражнувшее. Плюс внушительное литературоведческое предисловие Михаила Лау.

А потом – течение чувственности. Очень нулевое, очень близкое раннему стиховому радреалу – но и очень женственное. В этом сложность и прелесть. Тогда легко заносило в морализаторство известных мне поэтесс – не всегда в православное, но что-то этакое пёрло на культурном уровне, видимо, сопротивление тех, кто не осознал базисных перемен. Скажем, сатанизм и заигрывание с фашнёй Витухновской – оттуда же, по сути своей постсоветский эскапизм, но не декларируемое кошаче-шипящее убийство реальности (мы познакомились на «вечере правой поэзии»). А вот Оля как-то прошла тут по касательной, без сухих поз – именно фиксируя лишь коснувшееся её, и не залезая в абстракции.

Являющая себя в стихах субъектность, особенно женская, особенно молодая – вступает с жизнью в бой. Точнее – в соревнование. Вроде как она пытается жизнь записывать, перекрикивать, отражать, подражать. Иногда красиво – особенно, когда вне каких-то рифм и регламентаций (тогда, в начале нулевых так ещё получалось – и в прозе тоже). Но и жизнь пишет на ней, и тут уж – кто быстрей. Читатель же оценивает результат по баллам: «прыг, скок почти как в классики. Классики, что ж не надоумили, как жить. Нельзя любить. Нельзя любить так рано».

Хорошие иллюстрации в книге – фотосессия на новом мосту от Киевского вокзала к Смоленской набережной, растянутая на увеличения, выглядывания фонов… Вот и с братцем родным Пашей Артемьевым из небезызвестных «Корней». Губы, улыбки роднят – но он уже утоп в самодовольстве. Эта книга и сфотографировала её – журнально-гиничную, губасто-соблазнительную, вечериночную, хорошо почему-то знакомую по тогдашним тусам нашему первому (в школьной группе «Отход») барабанщику Пете Жаворонкову. Ночная жизнь Москвы рубежа веков, Богдан Титомир на заднем фоне в тюбетейке почему-то – и затмевающие всё вокруг безумные от счастья серые глаза светской девы, нависшей над своим бой-френдом…

Знаки препинания случайны и мешают в стихах ранней Оли. Такие стихи не берут цитировать – они слишком ещё формирующиеся, слабые в себе и тем самым сильные в мире, не препинающие его, но пытающиеся расщекотать на новые события. Да, после этих стихов и клёво изданной книги, насколько я знаю из сплетен московской богемы, жизнь женская таки взяла Олю в оборот путём сбытия тогдашних, а ещё по сути девяностых мечт – увезла в комфортные заграницы, детьми наделила и мужем богатым…

Но вернулась оттуда моя почти соседка по школе – Калининский проспект, места «Романса о влюблённых»… С детьми и стихами. Заметалась по монастырям, поверила пастырям, полюбила кладбища, похорошела ещё – как-то осенне, глаза серые стали отзывчивы лиственной желтизне. И пишет лучше – куда же деться. Жисть настигла, научила. И пишет ещё прозу, и читает её сложно, сбивчиво – словно себя перечитывая, в замысле, лишь тут переваривая. Ненавижу поставленное чтение. Не верю в дар чтецов как второе счастье поэта. Тёзка Воденников что-то в этом же духе пытался втолковать Политеху под конферанс пошленького Шико («ЛР» № 50, 2013). Читать надо чётко, но не поставленно, не продуманно – как один из читателей, с минутным удивлением строке, не давая подумать слушателю, что ты чем-то лучше его.

Вы угадали, у нас был совместный вечер в ту самую ноябрьскую ночь искусств. Почти «дуэль», хотя скорее дуэт. Мы вслушивались друг в друга – что это как не визуализация того литпроцесса, который имеем мы нынче на-гора? Я сбивался в стихах, она сбивалась в прозе, но мы были на одной струне и не падали с неё. Решили продолжить – просили продолжить из первого ряда. «Последнее поколение», как пела распавшаяся год назад группа «Анклав». «Россию понимают лишь евреи» (Губанов), поэтов понимают лишь поэты…

Хорошая, надёжная книга – в ней ни одно стихотворение не законченное, не формульное, желающее ещё попытаться как-то иначе высказаться, вытечь за страницу, лучшее наследие 90-х. Такая же и моя «Поэма Столицы», априорно бесконечная и неуклюжая – это новый реализм в том смысле, что не даёт реальности старорелистские пинки-препиналки и сюжетные, жанровые рамки, а сохраняет её новизну в восприятии, в моменте, в радреале. Сохраняет возможностность – спародирую я тут психологов и их «ценностность». Это я как бы продолжил рубрику, начатую на Максе Гурине – практика показала, что вскоре книжное бытие авторов с полки «незамеченные нулевые» бурно продолжается. Желаю ровеснице того же!

Дмитрий ЧЁРНЫЙ