Народ и эту реформу одолеет

№ 2014 / 48, 23.02.2015

Две книги Сергея Минина воспринимаются при чтении как оперативный отклик публициста на социальною ситуацию, особенно сборник рассказов «Бильярды и гробы»

Две книги Сергея Минина воспринимаются при чтении как оперативный отклик публициста на социальною ситуацию, особенно сборник рассказов «Бильярды и гробы» (М.: Литературная Россия, 2013) – пёстрая мозаика сатирических миниатюр; роман «Симулянты» (М.: Лит.Россия, 2013); тоже написан в стиле бодрого репортажа, но репортажа трагедии двух бедолаг, угодивших по прихоти судьбы в зэки. Однако по мере погружения в художественную систему автора начинаешь непроизвольно выходить на какие-то широкие обобщения и даже выявляется два взгляда на современную пореформенную жизнь России: изнутри национальной истории и извне, через сравнение прозы Сергея Минина с актуальным нынче творчеством Альбера Камю. Так структура статьи и сложилась: первая часть и вторая.

С ГРОТЕСКОМ, ЮМОРОМ И ЛЮБОВЬЮ

В советское время студенты в гуманитарных вузах изучали предмет «экономика социализма», а в технических не обходили вниманием и «экономику капитализма». Помню, как в 60-е годы мы на факультете журналистики МГУ на экзамене по экономике социализма с видом знатоков толковали о реформе Алексея Николаевича Косыгина, но лишь тут, на днях, читая беседу журналиста Олега Орехова с доктором исторических наук Алексеем Лубковым («Отбросить всякую политику и стать просто патриотом» в «Литературной газете» (№ 38, 1–7 октября 2014 г.), я поняла смысл и цель той реформы премьер-министра Косыгина. Эта беседа проходила под знаком столетия начала Первой мировой войны и, конечно, не могла обойтись без сравнения исторической ситуации начала XX века и нашего XXI века, а также преобразователей, то есть либералов той эпохи, представленных тут же на панорамном снимке «Первое Временное правительство под председательством князя Г.Львова. Петроград. Март 1917.», и соответственно наших либералов.

Общим между либеральной оппозицией столетней давности и нынешней (так называемой пятой колонной) историк Лубков влияние Запада считает главным фактором, поскольку Запад, дескать, никогда не воспринимал Россию как партнёра, но лишь конкурентом и соперником, и всегда стремился ослабить. Вот прямая речь историка: «У меня большие сомнения в том, что нынешние «либералы», хотя они себя так именно называют, имеют прямое и непосредственное отношение к традициям русского дореволюционного либерального движения, особенно его земского этапа. Ведь именно во многом благодаря усилиям земства были заложены условия для пробуждения самодеятельности и творческого развития населения в русской провинции. Особенно значительно это противопоставление, если сравнить успехи земства в подъёме сельского хозяйства, народного просвещения и здравоохранения с теми «достижениями», которые мы получили в результате так называемых либеральных реформ 1990-х годов. От них мы только-только начинаем приходить в себя».

Ну да, тех либералов остановили большевики, а нынешние под руководством «чикагских» наставников-рыночников разгромили промышленность и разграбили экономику (и всё ещё продолжают грабить!). Есть ли альтернатива либеральным варварским реформам? Невольно задаёшься таким вопросом. Алексей Лубков подсказывает ответ, отсылая к Столыпину: «…Источники наших успехов были часто непонятны для внешнего мира. Российская модернизация основывалась не на коренной ломке традиций, а на их развитии в новых условиях. Вместо общины столыпинская реформа привела к подъёму кооперации. В различных её видах участвовало две трети самодеятельного населения империи. Культурная матрица сохранялась, но одни формы социальной солидарности сменялись другими, ориентированные уже на рыночные механизмы»…

…Тут-то я и вспомнила Алексея Николаевича Косыгина! Ну конечно, он продолжал столыпинскую линию реформ – сделать советскую экономику более гибкой, не ломая «культурную матрицу» социализма. Но косыгинскую реформу оборвали так же, как и столыпинскую, навязав России под видом реформы хаос. Вот мы из него и выпутываемся четверть века.

Обобщим лаконично. Вместо реформы Косыгина после развала Советского Союза мы получили «реформу» Анатолия Чубайса («побольше наглости» – его наставление соратникам). И хлынул поток капиталов из России «за бугор», миллиардеры росли как грибы в дождливую осень, а народ опускался в нищету. Самое время вернуться к сборнику рассказов Сергея Минина «Бильярды и гробы», живописно запечатлевшему прозябание народа, ограбленного «эффективными собственниками» (или менеджерами?!).

Прекрасный рассказ «Трёхкомнатный броненосец» открывает сборник «Бильярды и гробы» и задаёт главную интонацию книги – иронию, пародию и гротеск. Эта интонация наполняет сюжеты глубоким смыслом, хотя внешне вроде бы они похожи на давно всем опостылевшую «чернуху». Пародия вступает в свои права прямо с эпиграфа рассказа: «К 100-летию восстания на броненосце «Потёмкин» приурочивается».

Спокойное (эпическое) начало сообщает: «Семья Рассадиных жила в большой трёхкомнатной квартире. Двадцать с лишним лет – с самого заселения дома. Типового, девятиэтажного, трёхподъездного… – и т.д. В общем типичные дом, квартира и семья – ситуация типичная. Когда-то сварщик Рассадин ушёл с завода на стройку, чтобы получить квартиру, и вернулся на завод, когда была построена целая улица Мира из таких типовых девятиэтажек. Жена работала на том же заводе, учётчицей в другом цехе, два сына подрастали, всё шло «путём»: богатства не было, но достаток был, как и ясные планы на будущее сыновей. Старший Коля успел закончить институт, жениться, свою квартиру получить; младший Саша, не столь расторопный, вместо института предпочёл пойти в армию. Грянула перестройка, за ней реформа, война в Чечне. И почва под ногами у граждан и гражданок зашевелилась. Войну Саше повезло пройти и вернуться здоровым, но он оказался дома в условиях, очень приближённых к фронтовым.

Пренебрежение историка Лубкова к нынешним либералам, заварившим кашу, удачно дополняет цитата из рассказа: «Со всегдашней обывательской мечтой о машине, даче и воскресном моционе на солнышке пришлось на время расстаться, так сказать, затянув на поясе ремень и рыская по сторонам глазами голодного нищего, с единственной задачей: раздобыть себе и близким хоть что-нибудь на пропитание. «Тут не до жиру – быть бы живу!» – лучше всего характеризовала положение в стране известная поговорка». Вместо зарплаты предприятия расплачивались бартером, то есть своей продукцией, которую рабочим, извернувшись, надо было продать, чтобы накормить семью.

Прозаик обобщает ситуацию с убедительной иронией: «И целая страна, фактически отпущенная на самовыживание, ускоренным курсом и без предварительной теоретической подготовки пустилась овладевать навыками «рыночной экономики». По большей части, на местной «толкучке».

Если дело обходилось толкучкой, то ещё куда не шло. Саша попал в настоящую ловушку мошенников. С автостоянки, где Саша работал сторожем, угнали три новенькие, с неснятым ещё целлофаном с сидений, вазовские малолитражки «девяносто девятой» модели – по тем годам, самой дорогой и престижной на отечественном автопроме; автовладельцы потребовали возмещения стоимости. Хозяин автостоянки и напарник Федя мигом испарились, а нерасторопный Саша стал козлом отпущения.

Старики, родители, ему «помочь ничем не могли, и единственным достоянием у них, как и в прошлые годы, оставалась полнометражная трёхкомнатная квартира». Но в ней теперь жили родители, Саша, его жена Надя (беженка из Казахстана), её дочь-школьница Тонечка и их сын-грудничок Толя. Для расплаты требовали квартиру, а куда же семье деваться?

Ждали «гостей», Саша куда-то таинственно ушёл, остальные забаррикадировались в «трёхкомнатном броненосце». Обороной руководил его отец, старик вспомнил свою армейскую службу и очень сожалел, что нет гранаты, когда вымогатели подкатили на машине к дому. Едва они попытались войти, по их представлениям, в обречённую квартиру, из двух подвальных окон ударили автоматные очереди. Атака была отбита! Салют броненосцу «Потёмкин»!

Началась судебная тяжба. Саша не объявлялся, арестовали старого отца. Это заставило Сашу объявиться и занять вместо отца нары в тюремной камере. Не вдаваясь в хитросплетения сюжета – очень реалистического и по-писательски умелого – обратимся к эпилогу. Засудили бы Сашу на всю оставшуюся жизнь, если бы старший Коля, продав свой бизнес, не нанял бы в Москве опытного адвоката, который доказал, что обвинение младшего Рассадина не доказано, и Сашу освободили, зачтя ему двухгодичную отсидку во время следствия.

В рассказе (с благополучным концом) ирония и гротеск сочетаются с лёгким юмором, что создаёт у читателя веру в народ: не раздавлен реформой, выдюжит, выкарабкается. Этот эффект достигается у Минина чисто художественными приёмами, он не морализирует над людьми, вынужденными ради выживания пуститься во все тяжкие, он показывает, что в народном характере есть запас прочности. Взять хотя бы рассказ «Бильярды и гробы» об Андрее Тачкове. Был недалёкий парень, не герой, вынужден был как и многие заняться бизнесом. Арендовал заводской подвал и нанял рабочих, чтобы делать и продавать бильярдные столы. Но оказалось, что бильярды мало кому нужны, а вот заказы на гробы идут потоком – их рабочие делают в подвале по ночам. Для многих в 90-е годы актуальной стала поговорка: «Деньги не пахнут». Скромный парень Андрей Тачков закрыл свой бизнес, «он не стал кривить душой, следуя конъюнктуре рынка». Просто сказал друзьям: «А гробы я принципиально делать не буду – не моё это, и всё тут!».

Прозаик Сергей Минин завершает рассказ юмористическим, верным пассажем: «И пусть только кто-нибудь скажет, что у нашего времени не было своих героев – эх, начистим мы ему тогда за это «пачку», в любой цирк с распростёртыми объятиями примут! Пусть даже не рискует…»

АЛЬБЕР КАМЮ И СЕРГЕЙ МИНИН – ПЕРЕКЛИЧКА

В последнее время снова стал актуален Альбер Камю. Повесть «Посторонний» воспринимается нынче как геополитическая метафора, поскольку несправедливый суд над Мерсо предстаёт прогнозом французского писателя таких событий; как «гуманитарные бомбардировки» авиацией НАТО Югославии, Ирака, Ливии. Литературное произведение в отличие от публицистики многослойно по смыслу. Эта ранняя повесть изобличала не только судебную систему, но капитализм в целом. Здесь, мол, зачастую казнят, а то и милуют несправедливо. Суд оставил без внимания злостного отцеубийцу, но господина Мерсо за случайное убийство на пляже приговорил к наивысшей мере наказания – публичной казни на площади. Ну, точь-в-точь как потом произошло с бомбёжками Югославии. Ни с того ни с сего забросали процветавшую европейскую страну бомбами с радиоактивной начинкой. Под видом демократии – произвол. Критикой капитализма творчество Альбера Камю сейчас нам стало ещё ближе, чем прежде. Последователи у него в русской литературе находятся без труда. Вот один из них – Сергей Минин, его визитной карточкой в литературе стал роман «Симулянты» о борьбе двух несправедливо осуждённых парней за свою свободу.

В романе тюрьма, этап, «дурка» и неудачная симуляция под «психов» – изображено Мининым с дотошной обстоятельностью, со знанием среды и сленга. Чтение захватывает сильнее иного детектива. От первой до последней страницы в сюжете не ослабевает напряжённость, и растёт наше сочувствие Ветрову Василию Алибабаевичу и Платонову Сергею Александровичу: удастся или нет опровергнуть ложное обвинение в краже? Смогут ли освободиться?

Какое там освободиться! У них нет под рукой такой малости как рюкзак денег. Приговор прозвучал не такой беспощадный, каким судьба оделила господина Мерсо, не смертная казнь, но несколько лет тюрьмы ни за что ни про что тоже не подарок.

Минин отнюдь не сгустил краски, показав отчаянье невинных людей, случайно попавших на следовательный конвейер. Судебный очерк Игоря Гамаюнова «Человек на коленях» («Литературная газета», № 19, 2014 г.) с устрашающим подзаголовком «Кто остановит пыточный конвейер следствия, вынуждающий задержанных брать чужую вину на себя?» литературное произведение Минина подкрепляет убедительными аргументами.

Гамаюнов приводит цифры из выступления в Совете Федерации Генерального прокурора России Юрия Чайки, что в 2013 году «были задержаны и арестованы незаконно 1 тысяча 195 человек. За три последних года «привлечены к уголовной ответственности незаконно – 14 тысяч 261 человек».

Поразительно: целый районный город! Ничего себе криминальный размах у работников правоохранительных органов. Публицист Гамаюнов дословно процитировал Юрия Яковлевича: «Люди годами сидят незаконно», – и подкрепил цифры примерами из своей журналистской практики.

В романе Минина нет страшных пыток (растяжка и т.п.), изуверства (изоляция в «стакане»), а в психушку персонажи романа устремились сами от безнадёжности, только не наловчились убедительно «косить» под сумасшедших. Врачи разгадали уловку и дали заключение для суда о их здоровье. В повествовании передана гнетущая атмосфера – ну, словно бы в преисподней – на всех этапах следствия. Когда после объявления приговора незадачливых симулянтов выводили из зала суда, наручники на руках Ветрова (рассказчика) расстегнулись. Он в импульсивном порыве бросился наутёк, надеясь, что милиционеры не будут стрелять в толпе, запрудившей тротуар. Ошибся! И тут его ждала неудача. Пуля скользнула под правой лопаткой и по спине. Он упал.

Сергей Минин перекликается с Альбером Камю. Это очевидно. Но с каким? Ранним? Довоенным? С тем, который полагал, что жизнью управляет абсурд. Человек, мол, случайно рождается и случайно умирает. Нет, мол, никакого высшего смысла, как нет и Бога. Позднее, в годы Второй мировой войны, Камю стал участником французского Сопротивления и поверил в человека. С такой новой нравственной позиции Альбер Камю создал образ журналиста Рамбера (роман «Чума»), угодившего в городе Оране в ловушку эпидемии. Рамбер старается вырваться из зачумлённого города в «свой» Париж, доказывая доктору Бернару Риэ, что счастье каждого отдельного человека важнее моральных абстракций. В финале романа-хроники ему представляется случай уехать в Париж, но Рамбера уже захватила мрачная битва между счастьем отдельного человека и абстракциями чумы, битва, которая составляла весь смысл жизни города (подтекст означал Сопротивление и борьбу с фашизмом). Стыдно быть счастливым, когда вокруг все несчастны, понял парижанин и остался. Журналист Рамбер и писатель Камю выбрали борьбу. Вот с этим зрелым Альбером Камю (роман «Чума») перекликается Сергей Минин (роман «Симулянты»).

Трудно удержаться и не процитировать концовку романа Минина: «…Силы уже определённо изменили мне. Хотя сознание я ещё не потерял, и даже отчётливо сумел разглядеть кусочек цепляющегося облаками за антенны крыш безрадостного зимнего неба, невольно заключил, что, должно быть, это и есть те переменчивые в своей роскошной необозримости врата вечности, которые неизменно преодолевают человеческие души, уносясь от земли в непостижимое никуда, в котором ещё неизвестно, есть ли вообще что-то? И только когда уже налетевшие отовсюду милиционеры, заломив мне за спину руки, защёлкнули на них наручники и принялись меня все разом и, однозначно, в отместку за доставленное им неудобство, остервенело избивать. Тогда-то я, как-то разом, погрузился из белого дня в чёрную ночь.

– Ой, где это я?»

Закрыв роман «Симулянты», невольно думаешь: сколько же у нас в стране по тюрьмам и «зонам» нипочём пропадает здоровых мужиков? Уж не маскируется ли таким способом безработица? Шутка, конечно. А всё же пора возрождать индустрию, чтобы человек не сидел «на зоне» и не рыскал по России в поисках работы и заработка, а чтобы работа ждала человека.

Так всё-таки с каким Камю солидаризируется Минин? С абсурдистом-пессимистом? Или экзистенциалистом-оптимистом?

Ветров бросился бежать непроизвольно, он не готовился к побегу и вовсе не думал об этом. Однако, «неугомонная натура», как он сам себя характеризует, не позволила ему смириться с несправедливостью. Почти инстинктивно он выбрал борьбу за свободу: бежать! И хотя ему достался один глоток (или вдох?) свободы, но самим выбором её он отстоял своё человеческое достоинство. Как и герой позднего Камю – журналист Рамбер.

Видимо, Минин читал прозу Камю. Отсюда и влияние. Может, и не читал. Предмет и критики – капитализм – общий, отсюда перекличка и сходство.

Руслана ЛЯШЕВА