Реализм и историзм

№ 2014 / 50, 23.02.2015

Собственно спорить с Е.Сафроновой (№ 45–46), отчего-то решившей, что речь идёт об «обожествлении» реализма не имеет особого смысла. Здесь классический случай: два мира – две системы.

Собственно спорить с Е.Сафроновой (№ 45–46), отчего-то решившей, что речь идёт об «обожествлении» реализма не имеет особого смысла. Здесь классический случай: два мира – две системы. Ведь по её словам выходит, что и реализма-то никакого нет. А есть только идеология, субъективизм и подгонка писателем реальности под свои убеждения.

Читая последние строки её статьи как не перефразируешь бессмертного Сыромятникова из «Доживём до понедельника»: «России, по моему мнению, очень не везло на реализмы. Был идеологически ориентированный критический, затем оптимистический социалистический, а потом и вовсе неправильный, чернушный новый. А какая разница? Всё равно ж всё наврано». У одних про шёпот и дыханья всякие, у других про свинцовые мерзости, кому что нравится.

Читая статью Е.Сафроновой, начинаешь задумываться: почему так? Коперниканский переворот в реализме давно свершился на практике, писатели отдают себе отчёт в том, что реалистическая литература построена на живой связи человека и мира, а критики всё продолжают думать, что реализм – это только когда о земле без людей. Дескать, стоит только появиться авторскому Я, так реализму наступает конец.

Сама того не замечая, своей критикой реализма Е.Сафронова ставит крест не только на нём, но и на историческом романе. Содержание завершающих «Пустую полку исторических романов» абзацев наводит на вывод, что, первую, большую по объёму часть текста – пересказ статей Б.Жачемуковой, Ф.Бешуковой и А.Сегеня можно было бы опустить. Ведь если в реалистических книгах содержатся только авторские оценки и субъективные размышления по поводу, то какая может быть история, откуда взяться принципу историзма? А далее рождается следующий вопрос: чем же историческое исследование отличается от художественной литературы? Там ведь тоже Я, мнение, интерпретация, следовательно, тоже беллетристика, вымысел, никакого реализма, никакой научной истины. Свершив такой сеанс разоблачения магии, можно после и вовсе пустить под откос всю культуру, всю цивилизацию. Чтоб простору было больше, чтоб вымысел не стесняли. Освободить игровую площадку, так сказать.

Главный итог статьи Е.Сафроновой, на мой взгляд, состоит в упразднении реализма как такового через общее примирение исторического и реалистического начал в вымысле, в том, чего не было. После этого никакая дискуссия становится невозможна. Тема исторического и реального получает ложное разрешение в духе скептицизма – всё сомнительно. Историческое живописание не лучше историй о настоящем с точки зрения методологии воображения, различие лишь в изображаемом предмете. Реализм равен историзму в своей приблизительности знания о действительности.

Между тем, связь между ними лежит не столько в сфере знания и познания, сколько в области бытия. Исторический роман восходит не столько к истории как науке (это вторично, да и научных представлений только из этой области недостаточно для хорошего исторического романа), сколько к истории как к процессу. Реальность – это нечто изменчивое. Историзм – это принципиальная установка на фиксацию этой динамики. Вполне естественно, что он рассматривается как важнейшая составляющая реалистического метода. Отображение явления в развитии, всякого процесса во взаимосвязи, во взаимозависимости времён – обязательное условие реализма последних двух столетий. «Правдивое и точное изображение действительности» требует учёта историзма как отражения развивающейся реальности, как раскрытия взаимосвязи времён, раскрывающейся в настоящем, «здесь и сейчас».

Но верно ли обратное? Требует ли историческое повествование обращения к реализму? Возможен ли исторический роман вне реализма? Возможен ли модернистский исторический роман?

Похоже, что на последний вопрос следует дать отрицательный ответ, если подразумевать под историческим романом сосредоточенность на прошлом как своего рода целостности, тотальности. Практика модернизма, обращающегося к истории, показывает, что исторический роман в его рамках возможен только как стилизация, как имитация, как игра в декоративное историческое прошлое (для того, чтобы увидеть это, достаточно сравнить, к примеру, два исторических романа В.Брюсова «Огненный ангел» и «Алтарь победы»). Исторический роман требует диалога с историей, как с ценным, как с уникальным, особым. В модернизме этот диалог отсутствует или имитируется. Всё что он может предложить – это использование истории по своему произволу, как частный случай обычного для него своевольного обращения с реальностью.

Возьмём, к примеру, любой роман Д.Быкова из его «О-трилогии». Можно ли назвать их историческими? Формально, исторического там хватает. Более того, на уровне событий, фигур и деталей его там в избытке. Но мне думается, большинство читателей вряд ли согласятся с определением «исторические» по отношению к «Оправданию», «Остромову» или «Орфографии». История там идёт фоном, история заслонена сюжетом и героем. Здесь дело даже не в декоративности, а в том, что автора интересует нечто иное, чем дух и смысл эпохи. История лишь повод, произвольный задник, взятый для размышлений, для проблематизации вне самой эпохи. Абстрактное внеисторическое, помещённое в экзотический антураж, а не историческая эпоха, история как таковая – вот предмет писательского анализа.

Возможен ли модернистский исторический роман? Видимо, нет, ещё и потому, что само понятие современности (как то, что есть, как самодостаточная данность) отрицает историю как процесс, как связное целое. Модернизм играет с историей, не отягощая себя ответственностью. Авантюрная составляющая лишь оттеняет увлечённость субъективно-значимым в истории. Важна не история как таковая и не история во взаимодействии с личностью, а история как игрушка для индивида – автора и читателя. (Здесь, кстати говоря, есть повод для рассуждений о иерархии литературных жанров, для причисления сближения модернизма с низовыми жанрами именно в силу этого момента авантюрности, игры, несерьёзности)

Деление романов на исторические и написанные с использованием исторического материала в какой-то мере отражает не только круг задач, которые ставит перед собой автор, но и чёткое расхождение между художественными методами. Произведение реалистическое может быть и тем, и другим, модернистское – это всегда фантазии по поводу истории, в нём история всегда лишь материал.

Диалог с историческим процессом и эпохой, а не монолог на его фоне – вот в чём отличие исторического романа от романа в исторических декорациях. История – это процесс, который идёт и сейчас, и который должен быть понят не только ретроспективно, но и повёрнут в будущее. Считать, что история – это только о прошлом, это очень узко.

Также следует помнить, что не всё есть история. История конструируется, созидается, составляется из отобранных фактов, явлений и процессов на уровне чисто научного исследования. Это реконструирующее начало отражается и в художественном произведении на историческую тематику.

Строго историческими следует признать только те романы, которые ориентированы на реконструкцию эпохи как целого, на создание целостного образа исторической действительности, а не на воспроизведение её как совокупности деталей. Это творческая реконструкция, а не эмпирическое копирование и описание, традиционное историческое костюмированное представление, аутентичное исполнение.

Деятельность исторического романиста связана с балансированием между интересом для нас, современников, и интересом к эпохе. Перевес первого превращает историю лишь в повод для развития сюжета, в отход в область исторических декораций. С таким же успехом в таком произведении могут быть и другие галактики, и другие страны. Перевес второго стесняет художественное начало, сужает круг читателей, способных воспринимать все тонкости авторской работы, все нюансы узорного шитья.

Две противоположные тенденции присутствуют в историческом произведении – сделать историю понятной для нас, похожей, приблизить, и наоборот, показать её особость. Исторический роман вроде бы должен сосредотачиваться на последнем, но специфика эпохи открывается нам через понятное и близкое. Поэтому когда Е.Добренко в своё время упрекал исторический роман советского периода, едва ли не в прямом проецировании идеологии на историю, он упускал из виду, что романисты говорили о прошлом не только словами продиктованными партией, но и языком понятным той социалистической, сталинской эпохе.

Вообще существует два пути омертвления исторической ткани. Первый из них – излишняя детализация повествования о прошлом (через язык, через форму, излишнюю аутентичность). К примеру, в прозе У.Эко, отличающейся строгой научностью, мы наблюдаем господство детали, примат того же рассудочного начала, которое придаёт каждому произведению стойкий аромат искусственности, сконструированности. Второй, напротив, состоит в подмене серьёзного повествования литературной игрой. В итоге реконструкция такого рода, особенно частая в произведениях модернистского толка, начинает тяготеть к фотожабе. Недавний роман Ю.Арабова «Столкновение с бабочкой», основанный на историческом материале русской революции 17-го года, может служить иллюстрацией этого.

Историческое художественное первоначально было популяризацией исторического реального и беллетризацией исторического научного. Но популяризация – это отправной пункт исторического повествования. Такого рода произведения подобны инсценировкам. Развитие исторической прозы идёт от чисто внешнего обращения к историческим фактам, лицам и событиям, к воспроизведению внутренней логики, психологической достоверности, ментальности. Упрощённое представление о реализме и его технике, как о простом отражении, ведёт к не менее упрощённому представлению о том, что роман вальтерскоттовского типа может быть и сейчас рассматриваем как идеал исторической прозы. Но ведь много воды утекло. И технология скоттовской версии исторического романа вряд ли соответствует современным принципам и реалиям словесного искусства.

Уникальное прошлое, сохранившее значимость и ценность для нас – вот, кажется, эпицентр исторической прозы. Роман исторический, как таковой, и реализует эту задачу. Здесь в центре именно событие, фрагмент, история в определённых пределах, которые и мотивируют деятельность писателя.

Другое дело роман историософский, где история, как процесс, как вечное движение становится предметом размышлений и диалога не со временем и эпохой, а с самим током истории. Романы Д. Балашова при всей их максимальной достоверности – пример такого диалога собственно с движением истории, которое не переходит границ связи с конкретной эпохой, не теряет предметности, как это, к примеру, наблюдается у Д.Мережковского, выходящего за пределы историософии в область чистого философствования. Не вполне удавшейся попыткой построения такого историософского романа, похоже, можно считать последнюю книгу А.Варламова «Мысленный волк».

Роман популярно-исторический, который раскрашивает и представляет в лицах историческое событие или исторических деятелей. Смысл его пропагандистский, дидактический, поучающий истории, облегчающий познание истории. Произведения этого рода нам это хорошо знакомы по романам советской эпохи о Кутузове, Суворове, Иване III, они встречают нас в рассказах о том, «что бывало» С.Алексеева.

Разнообразие отношений, методологических подходов к истории даёт и разнообразие исторических произведений. Пластов реальности много, возможны разные формы отображения, обусловленные многогранностью реальности и различием индивидуального и социального её восприятия. Поэтому исторический роман, созданный в традициях реализма, не обязательно должен быть чем-то стандартным и однообразным. Да он и таким не был. Думаю, что с этим, исходя из собственного читательского опыта, согласятся многие.

Но принцип историзма было бы напрасно воспринимать только через трактовку истории только как прошлого. Абстрактное течение времени отражается в высказывании У.Эко о том, что роман – это повествование о «где-то» и «когда-то». В этом смысле история, как история происходящая – основа любого романа. Она сконцентрирована не только в прошлом, не только переживается в настоящем, но и обращена в будущее.

Эта будущая история, окрашивающая восприятие настоящего и прошлого в определённые тона является точкой отсчёта и систематизации фактов в социалистическом реализме. В соцреализме, который Е.Сафроновой прочитывается как догматизированное повествование исключительно в оптимистических тонах, в идеале и должен был быть реализован принцип процессуальности, живой истории, идея активности и соучастия. Ощущение себя, восприятие настоящего как момента в историческом пласте, ответственность перед будущим, преемственность к прошлому. Этого сознания не хватает современному реалистическому искусству.

В этом смысле исходный тезис, породивший дискуссию «новые реалисты уходят в историю» может быть прочитан как упрёк не только в отказе от реализма, как повествования о настоящем, но и в изъятии себя из живого исторического процесса через еле заметную ещё сдачу принципов реалистического искусства.

Роман идеального, то есть не всегда совпадавшего с реальной литературной практикой, социалистического реализма – это роман творимой истории, роман будущей истории, той, которая созидается здесь и сейчас. Настоящее – это часть реальности, а реальность – исторична. Беда современного нового реализма в том, что история, начавшаяся для него как будущее («Ура!») грозит превратиться только в прошлое и вытекшее из него настоящее. Новые романы знаменуют конец этой творимой сейчас истории будущего, обращение к прошлому. Но начиналось-то всё с другого, с отрицания траура, с того, что история продолжается.

Сергей МОРОЗОВ,
г. НОВОКУЗНЕЦК