Лев Аннинский. ГОЛОВОРЕЗЫ И ПАЦАНВА

№ 1999 / 35, 10.09.1999, автор: Лев АННИНСКИЙ

 

– У «духов» головорезы, а у нас пацанва.

(Капитан Никитин.

В книге: Александр Игумнов.

Пробуждение. Ханты-Мансийск, 1999).

 

 

Драма Чечни заслонила драму Афгана. Косово заслонило Чечню. Чечня заслоняет Косово – уже в Дагестане. Цепь локальных войн, вытесняющих страх войны глобальной, означает новый, неведомый ещё этап мировой истории. В XXI век входит какое-то переменившее психологию человечество. С неслыханно изощрёнными допусками насилия, с неведомо ловкими объяснениями его. При таком высотном эшелоне меняются очертания мира: афганская костоломка начинает казаться делом архаичным, в котором всё более или менее понятно.

Между тем непонятно в нём почти всё. Кроме чистой техники уничтожения. И ещё начинаешь понимать: проклинавшиеся современниками застойно-гнилостные 70-е годы, по самому кончику обрезанные Афганом, – последнее некровавое десятилетие второй половины кровавого века. Дальше начинается что-то новое. Как в 1914-м. Может, именно с Афгана срывается история в очередной штопор? Литература не успевает это осмыслить…

Прокричать – успели. От Ермакова до Игумнова. Жестокость, мерзость, безнравственность, подлость, отчаяние, безысходность и глупость. Это – итог. Мы работали, выполняли служебный долг. Это – исток.

Как соединить?

Никак. Разве что через ритуальную русскую ненависть к начальству. К кабульским штабистам, разыгрывавшим ордена по жребию. К кремлёвским старцам, по глупости толкнувшим страну в идиотизм Афгана.

Не сойдётся и тут. Генералы вырастают из тех же лейтенантов, и жребий у них общий. Так диктует жизнь. А может, смерть. Кремлёвские старцы не начали эту белиберду, они уклонялись до последнего, упирались как могли. Опубликованные ныне архивные документы показывают, что афганские лидеры буквально на аркане втянули руководство СССР в своё междоусобие. Да и самих афганских «революционеров» тащил какой-то фатальный жребий – к расколу и остервенению гражданской войны. Мы оказались «подставленными» на роль палача, которой не хотели.

Роль надо было играть. Или хорошо, или плохо.

Первый пласт, который отвалила в этом проблемном поле литература, был военно-технический. Дилемма: или «армейский бардак», или железная профессиональность вооружённых сил. Бардак нам суждено было осознать на Чечне. В Афгане мы продемонстрировали профессиональность. «Три тройки! Квадрат 40. Набор 1200. 34-й, дистанция 3, набор и выход на базу самостоятельно. Наблюдаете проблесковый?» Я опираюсь на тексты Игумнова, боевого вертолётчика, проделавшего всё это в реальности 1983 – 1984 годов. На нужной высоте умелые руки пилотов нажимают на кнопки пуска, и тяжёлые пятисоткилограммовые бомбы отрываются от брюха и падают вниз. Эскадрильи «сухариков» пропахивают кишлак, за ними юркие «двадцатьчетвёрки» расстилают свинец; по завершении БШУ (бомбово-штурмовой удар) на кишлак идут танки, всё делают, как учили: планомерно, неторопливо, надёжно. Затем – БТРы и десантура, огнемётчики, гранатомётчики, пулемётчики. От дувала к дувалу. Зачистка венчается контрольным выстрелом в висок последнего жителя. Свидетелей не оставляют.

Эпилог страшнее, чем сама картина: выполнившие свой служебный долг профессионалы спиваются дома от безысходности. Родине они не нужны.

Из-под армейской чёткости проступает абсурд. Это – второй пласт афганской пахоты, отваленный русской прозой. Бойня бессмысленна. Никакие общие понятия не действуют, во всяком случае с нашей стороны. Философствовать некогда. Тут – как в джунглях: или ты его, или он тебя. А попадёшь в плен к «духам» – кожу спустят. Буквально. Или ампутируют руки по всем правилам хирургии – и отпустят: иди к своим. С одной стороны – лязг военной машины, с другой – жестокость отчаяния.

Выиграть такую войну невозможно. Так что полный абсурд. И мы, воюя, это знаем. Плевать на их революцию, лишь бы живым до дома добраться… Ненавидят они нас. И может быть, поделом. Но это уже другой разговор.

«Другой разговор» идёт уже не с нашей, а с их, афганской стороны.

«Всех вам не перестрелять. На земле мы своей, а вы здесь чужие. Уходите домой…»

«Всех не перевешаете», – встаёт со дна памяти крик наших отцов, которых в 1942 году вот так же методично выжигали немцы. В фильме Элема Климова «Иди и смотри» эта технология была пережита так остро, что мне показалось: фильм – это опрокинутый в 1942 год Афган. Если же не опрокидывать, тогда – «Пешаварский вальс»: безумие в натуральную величину.

Но вернусь от кинематографа к литературе. Игумнов делает психологически почти невозможное в данной ситуации: он пытается увидеть в смертельном враге – человека. Это легко в «теории», но трудно, когда «или ты, или он». Когда не очень-то разберёшь, что там у них, у афганцев, из чего произросло; был ли Усман-хан в молодости настоящим анархистом или не был, что там от Кропоткина и что – от пуштунской двужильности… И что любимая жена Усман-хана была – Лиза, это всё тоже уже не важно. Важно только одно: русские встали у него на пути и будут ему врагами, пока не уйдут с этой земли.

Разумеется, на этой своей земле и афганцы передерутся, талибы схлестнутся с Шах-Масудом. Но уж нам-то всё равно ничего не светит. Усман-хан казнит сына Ахмеда, продавшегося Бабраку Кармалю, а наш комбат скажет пацанве: «Пошли, ребята! Нам тут делать нечего».

Книга Игумнова – яркий эпизод русской прозы, пытающейся осмыслить афганскую эпопею. Кажется, для нас тут полный тупик. Струя огнемёта вылетает в пустое пространство. Противники смотрят друг на друга с яростью, но… без ненависти. За яростью поединка брезжит догадка: они не звери – такие же, как мы, обыкновенные люди. Зачем всё это, зачем?

Кажется, бес водит противников по замкнутому кругу мести и озверения: все – в каком-то похмелье, причём «в чужом пиру». Апофеоз безумия в игумновской прозе – «прекрасная амазонка», угробленная нашими десантниками и найденная в груде убитых афганцев, – красавица-снайперша.

«– Гадина! – заорал Костя Жданов. – Притаилась, курва, за камнем. Замкомбата, стерва, срезала. Я её в бинокль вычислил, ловко спряталась. Думал, мужик, а это баба, сучара французская!»

Знак подступающего XXI века? «Сучара французская», приехавшая в Афганистан стрелять русских? «Чёрные колготки», международные миротворцы, мировые жандармы… Почва плывёт под ногами, бессмыслица простирается над дымящимися развалинами, смысл висит безопорно – колёса в воздухе?..

Плывёт почва…

Так за мгновение до того, как она «поплывёт», литература должна её всё-таки нащупать. Там, внизу, под грудами трупов, она есть. В задымлённом «квадрате 40» проступают у Игумнова очертания кишлака, где люди жили столетиями, сеяли и убирали хлеб, растили детей, любили и умирали…

А контрапунктом этому пейзажу – подмосковная деревушка, пыльные куры, мычащая корова… Вертится у горячей плиты бабка Анисья, ставит сети в речке добрый дедушка Максим…

Этот-то «пласт» у Игумнова – самый потаённый. И самый неподъёмный. Почему? Потому что тут не две идиллии, которым остаётся только слиться в единении и дружбе. Тут миры, которые по самой своей природе, по самой геополитической фактуре слиться не могут, а могут только сосуществовать. Они несливаемы по определению, как несовместимы Арктика и Сахара, коими награждён земной шар.

И это предчувствие несходимости, неосуществимости абстрактного идеального «человечества» есть та подспудная, едва чуемая у Игумнова глубинная правда, беда, тревога, которая ещё и пострашнее афганского бреда. Ибо Афган уже разразился, а загадка будущего сосуществования доброго дедушки Максима с французскими сучарами, афганскими «духами» и чеченскими омирами всё ещё во мгле.

Добрый дедушка – это вообще Россия мечтаемая. Поди её дождись! На самом-то деле у Игумнова «Ванька Погорелов» Россией заправляет, который или в стельку пьян, или опохмела ищет. А если такой Ванька – плод писательской фантазии, то дыхание самой эмпирической реальности под родными осинами отставной вертолётчик Игумнов должен был оценить в начале своего литературного пути, когда налётчики обчистили его квартиру и, не найдя денег, устроили костёр из бумаг. Так сгорели черновики первых «афганских» рассказов. Поскольку этот эпизод изложен в предисловии к книге Игумнова, решаюсь поставить его в художественный ряд.

Встаёт дурь со дна души – ищи потом виновных: «кремлёвские старцы», «кабульские щёголи»… А если несходимость ландшафтов фатальными путями наводит одну цивилизацию на другую? Мы умеем развязывать эти узлы? Мы сумеем не сорваться в штопор? Или опять афганская «пацанва» возьмёт в руки автоматы Калашникова, а внуки бабки Анисьи пойдут в авиаучилища дипломироваться на «головорезов»?

Боль не уходит, а диагноза всё нет. Опыт Афгана тонет в опыте Чечни, тот – в косовском, и что дальше? Человечество, отпятившееся от «ядерной зимы», трусит по минному полю локальных войн. Беречься оно не умеет, природа его агрессивна, судьба горька.

Опыт «афганцев», забытых Родиной, может понадобиться Родине в совершенно новом контексте и в новом смысле.

Надеюсь, я не навязываю Александру Игумнову «заумных геополитических построений», которых он, как сказано у одного критика, «напрочь избегает»?

 

Лев АННИНСКИЙ