БОЙ ЗА РУССКУЮ КУЛЬТУРУ И ПАМЯТЬ

№ 2015 / 21, 11.06.2015

Кто противился идее Сергея Михалкова

создать общество охраны памятников истории

 

В конце 1962 – начале 1963 года в Москве состоялась серия шумных встреч Хрущёва и других руководителей партии и государства с творческой интеллигенцией.

Начало было положено 1 декабря 1962 года в Манеже, где проходила выставка московских художников. Накаченный руководством Академии художеств, Хрущёв обрушился на Эрнста Неизвестного, Элия Белютина и некоторых других авангардистов. Абстракционизм и формализм были объявлены чуть ли не главными врагами человечества. 17 декабря 1962 года последовали правительственные посиделки на Ленинских горах, где партийная верхушка напала на Илью Эренбурга, Евгения Евтушенко, сына Есенина – АлександраВольпина, других позволявших себе фрондёрство литераторов. Ничего хорошего многие интеллектуалы не ждали и от встреч с Хрущёвым 7 и 8 марта 1963 года. Не случайно остряки придумали новый термин: «заморозки», что вызвало большую обиду у тогдашнего секретаря ЦК КПСС по пропаганде Леонида Ильичёва, который из кожи вон лез, чтобы заполучить место главного партийного идеолога. «Наши противники, – возмущался этот партийный функционер 7 марта перед деятелями культуры, – для характеристики положения в советском искусстве ввели в оборот новый термин – «заморозки». Введён он в противоположность термину «оттепель» (РГАНИ, ф. 52, оп. 1, д. 332).

Это потом выяснилось, что Ильичёв, готовя встречи Хрущёва с художниками, добивался не столько осуждения «грязной абстракционистской мазни» (критика авангарда и модернизма были всего лишь поводом). Его волновало другое: как выкорчевать из народа историческую память о далёком прошлом. На фоне скандалов о формализме он хотел втихаря провести кампанию по уничтожению древних памятников. Но всю обедню ему испортил Михаил Суслов, который отнюдь не собирался делиться с новым любимчиком Хрущёва своими властными полномочиями.

Сначала Суслов через верных ему людей в конце декабря 1962 года организовал приглашение на одно из заседаний Идеологической комиссии КПСС молодого художника Ильи Глазунова. Клюнувший на эту приманку Ильичёв думал, что Глазунов публично вдарит за отступление от реализма по Андронову или Штейнбергу. Однако художник, слегка пожурив поклонников авангарда, пошёл дальше. Он заговорил о необходимости восстановления исторической памяти, освобождения от компрессоров завода «Динамо» могил национальных героев – Осляби и Пересвета, о русском характере. Ильичёв растерялся. По идее, Глазунова следовало одёрнуть. Но художник, как говорили, успел сдружиться с зятем самого хозяина – с Аджубеем. А вдруг тезисы своей речи Глазунов согласовал лично с Хрущёвым?

Все точки над «i» Ильичёв надеялся расставить 7 марта 1963 года. Но в процессе подготовки новой встречи Хрущёва с художниками Центральный комитет партии забросали жалобами историки и краеведы из Карелии. Ильичёв ведь что хотел: отрапортовать 7 марта перед вождём о снесении практически всех церквей в Карелии и предложить распространить опыт руководителей этой республики на все другие регионы. А кто-то в обход его сумел часть жалоб положить на стол хозяина, и хозяин, кажется, дрогнул, во всяком случае приказал партийному аппарату поумерить пыл.

Ильичёв рассчитывал, что 7 марта ему удастся гнев Хрущёва направить на Илью Эренбурга, Виктора Некрасова и, может быть, на Евтушенко. Он и соответствующий список ораторов подготовил, включив в него Александра Прокофьева, Николая Грибачёва и Леонида Соболева, которые просто ненавидели эстрадную молодую поэзию и исповедальную прозу. Но Суслов и тут переиграл Ильичёва. Он нашёл людей, которые убедили любимчика Хрущёва одним из первых выпустить на трибуну Сергея Михалкова. А дядя Стёпа начал с того, что в очередной раз прорекламировал Илью Глазунова и чуть ли не всю родню жены этого художника из семейства Александра Бенуа.

Сославшись на письмо главного художника Миланского оперного театра Н.А. Бенуа, Михалков заявил, что это на Западе абстракционизм всех разложил, а вот у нас данное явление корни никогда не пустит, хотя прививка не помешает. Но какую прививку предложил дядя Стёпа? Заставить всех обратиться к своим корням. «Тот, кто по своему невежеству, – витийствовал Михалков, – под видом борьбы с религией уничтожает, например, сегодня в Карелии шедевры русского деревянного зодчества, тот не может сознательно противостоять чуждому нашему искусству буржуазному влиянию» (РГАНИ, ф. 52, оп. 1, д. 332, л. 43).

Этого вынести Ильичёв уже не смог. Не скрывая раздражения, он, прервав Михалкова, зло бросил следующую реплику: «По поручению Никиты Сергеевича Хрущёва, Идеологического отдела выяснены обстоятельства, связанные с попыткой уничтожить некоторые действительно интересные памятники в Карелии, об этом было доложено и всё это оставлено. И на эту тему больше можно не говорить».

Другой, может быть, и испугался бы окрика со стороны секретаря ЦК КПСС. Но, похоже, Ильичёв был Михалкову не указ. Дядя Стёпа требование секретаря ЦК больше тему защиты памятников истории не затрагивать пропустил мимо ушей. На глазах у всего зала он с сарказмом заметил партийному вельможе: «А я успел», чем вызвал, судя по стенограмме, резкое оживление в зале. И Ильичёв дерзость писателя вынужден был проглотить.

Эта короткая перепалка между секретарём ЦК и литератором напрямую продемонстрировала всем участникам встречи, что Ильичёв – только подстрекатель, но отнюдь не главный партийный идеолог. Стало понятно, что все встречи Хрущёва с деятелями культуры имели серьёзного дирижёра, который пока предпочитал находиться в тени, направляя из-за кулис весь пар недовольства интеллигенции именно на Ильичёва.

Понимал ли сам Ильичёв, куда он себя загнал? Наверное, да. Но, похоже, высокопоставленный партийный функционер думал, что всё-таки сможет вырулить ситуацию в нужное направление и вытеснить Суслова на обочину политических процессов. Не случайно Ильичёв очень большое значение придавал намеченному на весну, а потом перенесённому на лето 1963 года пленуму ЦК по идеологическим вопросам. Вот где он собирался взять реванш за все предыдущие промахи. Однако и тут ему не повезло. Вновь партфункционеру подножку подставил Михалков. Хотя так славно всё начиналось!…

Михалков, пока Ильичёв зачитывал программный доклад, дважды демонстрировал свою лояльность. В архиве сохранились две его поэтические записки в президиум пленума. В первой дядя Стёпа писал:

 

В одном лесу решили Муравьи

Расширить, так сказать, владения свои,

За счёт Скалы, что сотни лет стояла –

От ливней и ветров она их защищала.

Но муравьиный вождь – их властный «бог земной»

На ту Скалу решил пойти войной

И всякого, кто выражал сомненье,

В том, что Скалу немыслимо свалить –

Он повелел без сожаленья

Без следствия и без суда казнить!

Что говорить, им нет числа,

Но в толщь земли вросла гранитная Скала

И не свалить её и не убрать с дороги.

_______

Есть на земле ещё «земные боги»

И есть Скала – идейный наш гранит –

Заветы Ленина и Маркса он хранит!

(РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 631, л. 19).

 

Вторая записка больше походила на поэтический отклик, посвящённый приземлению двух космонавтов: Валентины Терешковой и Валерия Быковского. Михалков пафосно, под стать моменту провозглашал:

 

Какая сказочная быль!

Как говорит она о многом!

Вот это – истинный «фитиль»

Всем буржуазным демагогам.

(РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 631, л. 20).

 

Ильичёв надеялся, что и само выступление Михалкова на пленуме ЦК будет выдержано в подобном духе. Но дядя Стёпа, отдав дань обязательному ритуалу – похвалить руководство, быстро переключился на деловую волну. Он потребовал оснастить фабрики детской книги самыми современными полиграфическими машинами, подверг жесточайшей критике строителей за постоянные срывы сдачи новой типографии для издательства «Советский писатель» в Туле, поинтересовался, когда чиновники возобновят издание критико-библиографического журнала «Детская литература». Досталось от него и Министерству культуры Казахстана, закрывшего в республике 276 детских библиотек.

Такой накал страстей очень впечатлил Хрущёва. «Я, – вставил вождь своё слово, – сейчас вспоминаю под влиянием вашего выступления свою юность» (РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 636, л. 72). Поругав власти Казахстана (мол, они, наверное, на месте библиотек открыли питейные заведения), Хрущёв пообещал ситуацию исправить.

Воспользовавшись добрым расположением Хрущёва, Михалков тут же перешёл к самой опасной теме. Он заявил: «В деле воспитания трудящихся, особенно подрастающего поколения, на героических традициях революционной борьбы, на лучших традициях реалистического искусства, важное место принадлежит разумному – вот я хочу тут акцентировать это слово – разумному идеологическому использованию исторических памятников» (РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 636, л. 73).

Для убедительности дядя Стёпа привёл вопиющий факт, с которым в Витебске столкнулась съёмочная группа киножурнала «Фитиль». Там взорвали памятник двенадцатого века. Потом, поняв, что натворили, власти взяли руины под охрану и даже выделили для этого немалые средства. Но восстановить шедевр им оказалось не под силу.

Михалков предложил создать Всесоюзное добровольное общество охраны памятников. Он подчеркнул, что с его идеей согласились Серов, Корин, Герасимов, Вучетич, другие художники. Письмо в поддержку нового общества дядя Стёпа тут же передал лично Хрущёву.

Вождь такого поворота событий не ожидал. Он-то поклонником старины никогда не был. Наоборот, сколько лет по его командам памятники только уничтожались. Хрущёв не стал скрывать, что при нём в Москве ломались Иверские ворота и сносилась Сухаревская башня. «Возьмите Сухаревскую башню, – пустился на пленуме ЦК в воспоминания Хрущёв. – Когда мы взрывали её, вы знаете, сколько документов принесли нам в горком партии? Но те, кто принёс эти документы, не знали, что Сухаревская башня стоила нам почти каждую неделю два-три человеческих жизни. Там шли трамваи, и они резали людей, это была мясорубка! Её надо было убрать, и мы убрали» (РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 636, л. 79).

Хрущёв призвал всех к осторожности. «Знаете, – заметил он, – здесь нам, коммунистам, нельзя поддаваться на то, что надо ценить древнее, исторические ценности» (РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 636, л. 81). Вождь подчеркнул: «…я не соглашусь с тем, чтобы создать добровольное общество, и оно бы, это добровольное общество, распоряжалось кассой Советского правительства. Выходит, оно будет решать, а я платить?»

Михалков попытался напомнить, что общество планировалось содержать за счёт добровольных взносов. Но кого он пытался обхитрить? Хрущёв резонно заметил: «Ну знаете, копейку внесёт, а тысячу просит».

Подытоживая дискуссию, Хрущёв дал понять, что торопиться рассматривать письмо Михалкова он не будет. «Это очень серьёзная тема, – подчеркнул вождь. – И я много писем на эту тему получаю. И это письмо, которое вы хотите мне передать, у меня, наверное, есть – я как будто помню. Вы хотите его мне через Пленум дать, чтобы я потом отчитался? Я заранее говорю: критически посмотрим, хотя и вы подписали, и тов. Серов подписал. И не называйте меня бюрократом, если я под сукно положу это. Дружба – дружбой, служба – службой, а табачок врозь».

Хорошо зная аппаратную кухню, Михалков не сомневался, что сразу после пленума по его письму пройдёт серия совещаний в идеологических отделах ЦК и в правительстве. Дядя Стёпа надеялся, что на этих совещаниях возобладает разум и победит его точка зрения. Кроме того, он полагался на скрытую поддержку со стороны Суслова. Расчёт был на то, что контролируемый Сусловым партаппарат подготовит нужное решение и тем самым поставит Хрущёва перед фактом (якобы вождь дрогнет и сходу подпишет необходимое постановление). Но Михалков недооценил Хрущёва и изворотливость Ильичёва.

Во-первых, Хрущёв ничего не забыл. Судя по всему, случившаяся на пленуме ЦК полемика с Михалковым оставила у него неприятный осадок. Во всяком случае, когда ему показали стенограмму некоторых выступлений на пленуме, он потребовал все свои комментарии к тексту Михалкова убрать. Сохранилась пометка помощника Хрущёва по вопросам внутренней политики Г.Шуйского к страницам с расшифровкой речи Михалкова: «Тов. Хрущёв реплики снял. Г.Ш.». Кроме того, в официальном стенографическом отчёте, вышедшем в Политиздате, выступление дяди Стёпы появилось в тщательно кем-то отредактированном варианте.

Во-вторых, один из руководителей идеологического отдела ЦК, а именно Снастин, получил указание от своего непосредственного начальника Ильичёва: ни в коем случае не идти на поводу у Михалкова. Не случайно 22 августа 1963 года партийному руководству было доложено: «Идеологический отдел ЦК КПСС считает, что Министерство культуры СССР должно активнее использовать имеющиеся возможности для охраны памятников. Силы общественности могут быть привлечены без учреждения специальной организации» (РГАНИ, ф. 5, оп. 55, д. 49, л. 94). С этой позицией согласились секретари ЦК Ильичёв, Суслов, Брежнев, Пономарёв (правда, кто с радостью, а кто с сожалением).

Получалось, что Ильичёв хоть в чём-то победил даже не Михалкова, а стоявшего за дядей Стёпой серого кардинала Суслова. Тот, естественно, ничего не забыл и не простил.

Что же касалось абстракционистов, модернистов и авангардистов, то на них та же власть очень скоро махнула рукой. Из них практически никто не пострадал. Почти все остались при своих кафедрах и мастерских. Никто не лишился солидных денежных заказов. Более того, самые предприимчивые из авангарда заработали дополнительный политический капитал и получили существенные преференции. В отставку тогда отправили, кажется, лишь одного руководителя Московской писательской организации Степана Щипачёва. Но окончательно из списка номенклатуры даже его не вычеркнули (этот защитник либералов, так и не научившийся сочинять хорошие стихи, потом получил каскад наград – ордена Ленина, Октябрьской революции и прочие милости).

О чём это говорило? Нет, не абстракционисты в конце 1962 – начале 1963 года были для любимцев Хрущёва главными мишенями. Критика абстракционизма должна была прикрыть уничтожение русской культуры.

Общество охраны памятников истории и культуры было создано лишь через полтора года после отставки Хрущёва. Дядя Стёпа всё-таки добился своего. Несостоявшийся главный партийный идеолог, всячески противившийся идее писателя, я имею в виду Ильичёва, был удалён в министерство иностранных дел. Ну а Михалков потом возглавил Союз писателей России.

 Вячеслав ОГРЫЗКО