Геннадий Муриков. ПРИВЫЧНЫЙ АВТОМАТИЗМ ПОВСЕДНЕВНОСТИ…

№ 1985 / 38, 20.09.1985, автор: Геннадий Муриков

 

Недавно увидела свет повесть молодого прозаика Владимира Ерёменко «Море за углом» – о наших современниках, о тех, кому около двадцати.

Герой повести, Иван, в свой очередной отпуск решает съездить в Крым к морю. То ли для отдыха, то ли (и автор склоняет нас к этой мысли), чтобы вдохнуть полной грудью морской воздух, окунуться в море, становящееся в повести символом душевной свободы и раскованности, которых так жаждет герой.

«Что с ним в последнее время творится? Иван не мог себе объяснить. Как пришёл со службы, так места себе не находит. Ведь до чего просто было до флота. Школу закончил – и утречком вместе с отцом на работу… О другом деле и мыслей не было».

Привычный автоматизм размеренной жизни теперь уже не может удовлетворить Ивана.

В.Ерёменко отказывается от традиционного в русской литературе испытания героя любовью, отношением к женщине. Он избирает иной, хотя тоже не менее традиционный путь: проверкой нравственной прочности для Ивана становится его отношение к чужому страданию. Автор сталкивает своего героя с чабаном Степашей, который кажется Ивану и его приятелю Васильку ограниченным, чуть ли не придурковатым человеком. Но вот выясняется, что ещё подростком Степашу угнали в Германию, где «на всякий случай» оскопили…

Разительная перемена происходит с Иваном, который готов был презирать «юродивого» Степашу.

Теперь «ему было стыдно за свои мысли. И черты Степашиного лица… уже не казались жалкими. В них было что-то смиренное, как, наверное, бывает у человека, которого смертельно обидели и он решил для себя, что лучше жить так, с обидой, чем не жить вовсе… Иван представил себе, как прожил свою жизнь Степаша, и невыносимая тяжесть навалилась на него».

Тяжесть чужого горя. Неизбывная. Незабывающаяся. А главное – невыносимая для Ивана. Едва минули вечер и ночь, когда открылась ему – пусть ненамного – бездна людского страдания, как тут же герой стремится забыть, поскорее вернуться домой, к тому привычному стереотипу повседневности, который был столь неприятен молодому герою в начале повествования. Автор полагает, что такой приём помог осмыслить вместе с героем истинные жизненные ценности, но он словно не замечает, что встреча со Степашей показала внутреннюю несостоятельность героя, его детский страх перед жизнью, которая, к сожалению ли, к счастью ли, без боли не существует. Более того, это прикрывается в финале повести мнимо значительной «философией»:

«Он (Иван. – Г.М.) чувствовал себя сильным и уверенным. Возраст барашки прошёл. У него нет права на сомнение. Он уже мужик, а не перекати-поле. Ему вдруг остро захотелось домой… Теперь Ивану стал близок и понятен смысл простых и мудрых слов отца: «Мужик нужон, чтобы баба и земля родили, и ещё, чтобы им разору не было».

Слишком просто оправдать себя ссылками на народную, хотя бы вековую, мудрость. Ведь давалась она не поездками в Крым, а преодолением жизненных испытаний…

Вероятно, в образе Ивана есть своя правда – правда узкой и эгоистичной души, правда внутренней инфантильности, незрелости. Но эта «правда» невелика и к обобщенному символическому названию повести явно не подходит.

Повесть В.Ерёменко была обсуждена на страницах журнала «Литературная учёба», где она опубликована (№ 1, 1985). Мнения критиков разошлись – одни увидели в Иване «рыцарствующего героя», а другие выразились более трезво. В частности, В.Гуминский писал:

«Побеждает, в сущности, эгоизм, пословица о рубашке, которая ближе к телу. Столкновение с таинственной, жуткой правдой ничуть не поколебало его душевного равновесия. А ведь как был хорош герой повести на свету, на солнце!.. Ограничен душевный опыт Ивана, неширок, полезен только ему самому, да и сам Иван хорош, совестлив только в меру этого опыта».

Причины просчётов молодого способного писателя в том, что угол зрения автора не раздвигает, а сужает горизонт мировидения, мешает ему глубже и пристальнее всмотреться в своего инфантильного героя с его несостоятельными претензиями, а следовательно, произвести свой суд над ним.

В центре повести Леонида Юзефовича «Дерево с бумажными листьями» стоят вроде бы проблемы нравственного порядка. Во всяком случае, в этом, видимо, призваны убеждать некоторые «обличительные» реплики героев. «Женечка! Ты ведь… спишь и видишь, как бы из собственной шкуры выпрыгнуть… Выскочить, на всех сверху посмотреть. …Ты ради этого всё отдашь», – заявляет, например, один из главных персонажей повести Дима Журавлёв своему бывшему товарищу по учёбе Евгению Подойницыну.

Какова истинная цена этого «обличения», мы ещё увидим, а пока надо отметить, что умение автора построить чёткий, продуманный, почти детективный сюжет с хитроумной интригой сомнения не вызывает.

Вопрос в другом: каковы цели этого умения? Для чего предназначен мастерски закрученный сюжет повести? Вопрос этот далеко непраздный, ибо на первый взгляд может показаться, что перед нами очередная вариация на тему о внутреннем «воскресении» через любовь задёрганного городской жизнью интеллигента Подойницына.

Однако чем дальше читаешь повесть Л.Юзефовича, тем яснее становится, что это не так. Авторская ирония не минует никого из героев. Перед нами возникают полукомические фигуры сентиментальной школьной уборщицы Алевтины и бывшего дипломированного историка, ставшего из материальных соображений фотографом Димы Журавлёва, и пародия на «деловую»» женщину – директор школы Нина Петровна, и наконец, ничего, кроме омерзения, не вызывающие образы старшеклассников.

Все эти герои собраны, словно нарочно, для того, чтобы показать учителю истории Подойницыну, что его «интеллектуальные» претензии – сущая ерунда, а главное в том, чтобы отдаться произволу чувства. Всё окружающее Подойницына буквально пропитано духом похоти. И эта атмосфера обволакивает безвольного и внутренне дряблого Подойницына, заставляя его в конце концов сдаться домогательствам Алевтины и отправиться с ней пусть и не на всю «ночку», но хоть на часик-другой. «Да это в сущности и был анекдот – аккуратный домик с секретом, откуда выбираются как угодно, только не через дверь» – есть такое место в повести. Не относятся ли эти слова ко всему произведению Л.Юзефовича?

Физиология – вот пружина действий основных героев, она подменяет всякое нравственное начало. И, упрекая Подойницына в заносчивости, Журавлёв не выходит на высшие нравственные категории, он на самом деле хочет всего лишь отбить симпатичную Алевтину – не более.

В конце повести происходит забавный эпизод. Журавлёв, фотографировавший отличников в школе, передаёт директору по ошибке ещё и пакет с фотографиями скаковых лошадей. Нина Петровна открывает его и в ужасе видит вместо снимков добропорядочных мальчиков и девочек нечто другое…

К чему это внедрение в сознание читателя образа стойла с животными, в прямом смысле слова, страстями?

Понятие «подмены» весьма существенно для повести Л.Юзефовича, в которой за ширмой невинной игры, «анекдота» скрывается атмосфера аморальности.

Колоссальные экономические, культурные сдвиги принесла новая, советская эпоха. Но не могло измениться основное в литературном процессе – его гуманистический пафос, внимание к душам людским и одновременно – к жизни всего общества. И вот, когда читаешь о бесконечных мытарствах жалких, загнанных героев, бесконечно кружащихся в какой-то бесовской пляске неподлинной жизни, невольно задаёшься вопросом: а почему бы авторам не взглянуть на своих персонажей со стороны, не столь уж прямолинейно отождествляя себя с героем?

В нашей критике за последнее десятилетие сложился довольно устойчивый стереотип. Осуждая непрояснённость авторского отношения к герою в прозе «сорокалетних» и тех, кто помоложе, критики постоянно требуют ясности. Но ведь истинная ясность – это не механическая расстановка плюсов и минусов, а в большей мере ёмкость и широта взгляда писателя на мир, умение в сиюминутном увидеть грань вечного, а значит, способность взглянуть– на день сегодняшний с точки зрения исторических судеб народа, вскрыть сложный механизм социальных взаимодействий.

По своему вниманию к социальному контексту, окружающему героя, выгодно отличаются большей зрелостью авторского взгляда повести Виталия Жигалкина «Рубеж» и Анатолия Курчаткина «Газификация».

В центре внимания В.Жигалкина конфликт двух главных героев Сергея и Виктора, людей, глубоко противоположных и по характерам, и по взглядам, и по жизненным устремлениям. Строго говоря, это даже не конфликт, а прошедшее через всю жизнь этих людей противостояние, обернувшееся странной, но во многом и необходимой для них дружбой.

Выросший в деревне, с детства видевший тяжкий физический труд, Сергей готов был пойти на всё, чтобы только «выйти в люди», оправдать надежды его родителей, мечтавших о лучшем будущем для сына.

К началу повести Сергей уже директор значительной строительной организации. Жизнь его налажена, катится по привычному пути. От Сергея требуют лишь выполнения распоряжений вышестоящих начальников, соблюдения технологической дисциплины, плана… А его внутренний мир оказывается никому не нужным: контакты с семьёй давно потеряны (а были ли они?), друзей по службе тоже нет… Есть только работа, долг, обязанности руководителя – жизнь, не затрагивающая самых сокровенных струн души, подобная тому неподлинному существованию, которое ведут герои двух рассмотренных выше произведений.

Но В.Жигалкин не ставит на атом точку. Резко противостоит Сергею друг его юности Виктор, человек, на первый взгляд, да и по мнению близких Сергея, совершенно непутёвый. Он объехал из конца в конец всю страну, беспрестанно меняет работу, знакомства. Словно всю жизнь спешит куда-то, а куда – неизвестно, ибо главное для него – свобода выбора, возможность каждую минуту начать жизнь снова, не обращая внимания на то, что достигнуто, оставаясь верным только своему внутреннему чувству.

Виктору смешон налаженный прочный быт Сергея, кажущийся ему лишь клеткой, сковывающей свободу человека. Сергей же, напротив, тянется к своему старому другу, словно чувствует, что этой вот внутренней свободы недостаёт ему самому, покой и размеренность убивают в его душе что-то, может быть, самое главное.

«Рубеж» – назвал свою повесть автор. Этим рубежом стала смерть Виктора в далёком, заброшенном чуть ли не на краю света местечке. И вот, решившись оставить на время свои – даже самые неотложные – дела, Сергей отправляется в далёкий путь хоронить друга, хотя и сам не может понять, зачем он это делает, – ведь умершего уже не возвратить. Но в конце концов понимает, что делает это для себя, для того, чтобы вернуть утраченную было уверенность в собственных силах, уважение к собственной личности.

В герое начинает происходить сложный процесс внутреннего возрождения. И начинается он с решительного поступка.

Сергей, пишет автор, «чувствовал, что этот неисполненный долг (перед Виктором. – Г.М.) так и останется грузом до конца жизни. Ему вдруг словно впервые и остро открылась и стала понятной та великая тяга к самоочищению, что когда-то подвигала паломников к святым местам».

Таким святым местом становится для Сергея могила его друга – человека, который ясно понимал истинную невеликую цену житейским благам и который именно поэтому был столь близок и одновременно далёк от Сергея.

Автор оставляет финал повести открытым. Мы не знаем, что произойдёт с Сергеем дальше – замкнётся ли он вновь в своей повседневности или «великая тяга к самоочищению» поможет ему взглянуть на жизнь по-новому. Цена внутренней свободы тяжела – только трудом, страданием душевным мы можем обрести её. Потому велика и ответственность.

Таким образом, избрав иной – более широкий – угол зрения, В.Жигалкин смог и найти путь к духовному возрождению своего героя, дорога к которому лежала через нелёгкие, но целительные раздумья о смысле и цели существования, через пусть небольшой, но решительный поступок. Эти качества, как мы полагаем, серьёзно отличают в лучшую сторону повесть «Рубеж».

Иной путь при анализе внутреннего мира своих главных героев избирает А.Курчаткин в повести «Газификация». Он показывает, как семена холодности, себялюбия, недоверия, посеянные старшими, всходят в их детях, чтобы затем, может быть, прорасти и во внуках.

Повествование А.Курчаткина прочно погружено в быт, но в данном случае это становится серьёзным достоинством повести, так как позволяет автору проследить за всей работой хитроумного механизма повседневности, который слишком часто мешает человеку проявить свои лучшие качества, словно подталкивая к мелким и поверхностным мыслям, чувствам, делам.

А.Курчаткин поступил художнически на редкость точно, не избирая в данном случае единого главного героя, чтобы группировать события вокруг него, а сделал центром конфликта страсти, разгоревшиеся вокруг, казалось бы, локальной проблемы: газификации небольшого посёлка. Это позволило автору в изображённом социальном «срезе» нащупать «нервные узлы», не только организующие разрешение конфликта, но и, словно лакмусовая бумажка, проявляющие психологию глазных героев.

В начала повести автор рассказывает о двух фронтовых подругах – Павле Поликарповне и Алевтине Евграфьевне, которые живут бок о бок в небогатом дома, коротая оставшиеся им дни. Приезжают к ним Паша, внук Алевтины Евграфьевны, и его жена Таня с ребёнком – как на дачу. И вот постепенно обнаруживается, что для двух подруг, двух пожилых женщин, которые на фронте были, наверное, не в числе последних, маленький ребёнок становится чуть ли не врагом.

«И когда внук с семьёй уехал, когда опять стали спать в доме (летом почему-то не могли. – Г.М.), в комнате, с неделю, наверное, чувствовали себя как именинницы».

Сама Алевтина Евграфьевна крайне отрицательно относится к собственным дочерям, потому что те «и хапают, и хапают… Кто научил? Не воспитывала такого».

Легко отречься от собственных детей, если душа пуста. Но как тяжело принять вину на себя! Среди горестей людских вина своя кажется незаметной, но как она скажется на других поколениях, если благополучие собственного существования выглядит самой важной жизненной ценностью!

Умирают обе подруги, и во второй части повести главным героем становится Павел. Эта часть так и называется – «Наследство». Не смогли провести у себя газификацию старые женщины, хотя заплатили немало, – слишком сильны были бюрократические межведомственные преграды. Газификация досталась Павлу по наследству. Но опять-таки войти в права наследства он не в состоянии, потому что городской житель не имеет права получить сельскую прописку, и дом приходится продавать за бесценок, иначе он пропадёт.

Сам Павел, задёрганный, нервный, погружённый в никчёмные повседневные заботы, не может да и не хочет что-либо изменить в своей жизни.

«Тащить свой воз – какой достался, такой достался. И не обращать внимания, что не так что-то, хомут ли натирает, узда ли больно жестка… всё равно из оглобель не выпряжешься, не одни, так другие. Приноровиться только взять шаг, свой именно, каким можешь. чтобы не сорваться, не запалить дыхания, взять – и тащить, а там уж – куда дорога направит…».

Выросший без материнской любви, Павел не способен любить и сам, а потому и приходит – подобно Сергею из повести В.Жигалкина – к оправданию собственной неспособности к решительным поступкам, к воспеванию своего «воза», который он тащит, как лошадь. Характерно уже само сравнение. Автор повести понимает, что изменить что-либо Павел не в состоянии, а потому не прибегает к наивно розовому финалу. Расставаясь с героями А.Курчаткина, читатель не может не видеть, что жизнь их останется такой же, какой была – скучной, суетливой, пустой.

Подводя итоги, теперь мы можем сказать, что главная причина духовной несостоятельности рассмотренных нами героев – в них самих, в их социальной инфантильности, неумении отличить истинные ценности от мнимых, в том, что житейские блага затмили для них высшее достояние человека – его внутреннюю свободу. Это явление, уходящее своими корнями в прошлое, широко распространено в настоящем, мешая писателям подчас увидеть подлинных героев нашего времени – людей социально зрелых, духовно богатых, для которых всегда были и будут «и жизнь, и слёзы, и любовь».

Но выходят на эти непростые проблемы писатели, как мы убедились, на разном жизненном материале, с разной степенью проникновения в духовный мир героев. Поэтому и выводы их неравнозначны: одни лишь исследуют «поток», оставаясь в позе бесстрастных препараторов явлений, другие помогают читателю найти верные нравственные ориентиры, даже отталкиваясь от характеров, которые сами по себе не могут быть образцами для подражания… Чёткость, активность авторской позиции в подобных случаях не только проявляется в полном объёме, но служит прежде всего мерой нравственной и художественной состоятельности.

 

г. ЛЕНИНГРАД