Лев Озеров. ТАЙНЫ РЕМЕСЛА

№ 1963 / 5, 01.02.1963, автор: Лев ОЗЕРОВ

О новых стихах Анны Ахматовой

На мгновение хочу вернуться вспять и напомнить читателю стихотворение Анны Ахматовой «Ива», открывающее как бы итоговый сборник «Из шести книг»:

А я росла в узорной тишине,

В прохладной детской молодого века.

И не был мил мне голос человека,

А голос ветра был понятен мне.

Я напомнил это важное признание поэта для того, чтобы определить две главные – исходную и позднейшую – вехи и направление пути. Это путь от монолога к диалогу. Это путь от одиночества к преодолению его, к людям. За пейзажными строками Ахматовой, как листва за чугунной оградой, сквозит пытливая и взыскательная мысль. Дерево, пруд, небо, статуя, город одухотворены не только присутствием человека, но и дружественным его вниманием к миру. Я беру всю зрелую и позднюю лирику Ахматовой, исполненную глубоких трагедийных раздумий о времени и о человеке.

У ранней Ахматовой мы почти не встретим произведений, в которых было бы описано и обобщено время, были бы выделены его характерные черты. В позднейших же циклах историзм определяется как способ познания мира в бытия человека, способ, диктующий и особую манеру письма. Таково, например, стихотворение «На смоленском кладбище» (1942).

В ещё большей степени задача изобразить время, изваять эпоху, схватить и передать характерное в ней видна в стихотворении «Предыстория» (1945):

Россия Достоевского. Луна

Почти на четверть скрыта колокольней.

Торгуют кабаки, летят пролётки,

Пятиэтажные растут громады

В Гороховой, у Знаменья, под Смольным…

Привожу это начало стихотворения для того, чтобы подчеркнуть ещё раз нетрадиционно-ахматовское в Ахматовой, стремление художника к большому стилю и масштабности образов, к историзму. В числе таких произведений надо назвать «Северные элегии» (особенно вторую – «Есть три эпохи у воспоминаний»), «Городу Пушкина», «Царскосельскую оду». Эти вещи так же, как и «Поэма без героя», отмечают рубеж между эпохами, закончившуюся предысторию и начавшуюся историю.

Поздняя лирика Ахматовой заставляет вспомнить зрелые и в возрастном отношении позднейшие строки русских авторов девятнадцатого столетия, в которых – беспощадность взгляда на мир, когда слово нацелено прямо в нерв явления и предмета. Повышенный, ничем не отвлекаемый интерес к человеку – вот главное. Как у короля Лира, у зрелого художника нет ничего. Только он и мир. Ни метафор, ни эпитетов, ни всей премудрости веков. Только он и мир. Никаких эффектов и украшений, непринуждённость и выношенность высказывания, от которого «срываются гроба», по слову Маяковского.

«Мне ни к чему одические рати», «В сороковом году», «Возвращение», «Вторая годовщина», «Музыка», «Северные элегии», «Летний сад», «Не стращай меня грозной судьбой», «Последнее стихотворение» – вот далеко не полный описок ахматовских стихотворений, которые можно назвать её поздней лирикой. Это её лучшие, самые проникновенные и высокие страницы. Они впитали в себя жизненный опыт поэта, культуру его предшественников. В этой лирике Ахматова выступает как глубоко эмоциональный поэт-мыслитель, сочетающий магию слова, его пластику и музыкальность и заставляющий их слитно и верно служить содержательному началу. Естественность звучания голоса достигнута ценой большой, невидимой читателю постоянной работы. Следов усилий никто не приметит. Тайна ремесла остаётся неразгаданной. Мне хочется вспомнить стихотворение «Музыка»:

В ней что-то чудотворное горит

И на глазах её края гранятся,

Она сама со мною говорит,

Когда другие подойти боятся,

Когда последний друг отвёл глаза,

Она была со мной в моей могиле

И пели, словно майская гроза

Иль будто все цветы заговорили.

У ранней Ахматовой настроения и переживания передавались через явления внешнего мира (как в прозе), в основе лирического высказывания лежало точное наблюдение (чаще всего самонаблюдение). Это правило, конечно, имело свои исключения.

У поздней Ахматовой настроения и переживания даются не только через явления внешние, а непосредственно и всегда на основе пристального знания душевного мира человека. При этом пластика находится в большем, чем прежде, сочетании с музыкальным началом. При личном характере переживаний зрелый поэт озабочен всеобщностью его, обобщённостью (см. циклы 1940 – 1962 гг.). В лирике всего более виден человек и его масштабы. Лириками, рассуждал Писарев, имеют право быть только первоклассные гении, потому что только колоссальная личность может приносить обществу пользу, обращая его внимание на свою собственную частную и психическую жизнь.

И действительно, какое было б дело обществу до отношений Петрарки и Лауры, Пушкина и Кёрн, Тютчева и Денисьевой, если бы не эта могучая всеобщность частного лирического признания?

Каждый новый поэт отвоёвывает у прозы какой-то участок и дарует его поэзии. Ахматова показала нарастающее значение реалистической детали в отдельном стихотворении, детали, несущей определённую психологическую нагрузку.

Задыхаясь, я крикнула: «Шутка

Всё, что было. Уйдёшь, я умру».

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: «Не стой на ветру».

Образ движется от детали к детали, связь которых является, так сказать, сверхзадачей поэта. Возникающий за повествованием в подтексте лирический образ намного шире и больше тех слов, порой самых обыденных, которые на него затрачены.

Лаконизм у Ахматовой – важнейший компонент стиля и поэтического характера. Она мастер композиции малых лирических форм. Особенность её – изобретательность и неповторимость построений. Давно замечено, что в большинстве своём – это три-четыре строфы (четверостишия), пять попадаются сравнительно редко, больше семи не бывает.

Ахматова очень рано почувствовала обаяние лирического строя Батюшкова – Баратынского – Тютчева. От чистой элегии Батюшкова к полемическим раздумьям Тютчева – через перепутья начала века – к нашим дням. Здесь не может быть обойдена традиция высокого наследования нашей классики Блоком.

Но самым животворящим был для Ахматовой пушкинский возвышенный строй души, опирающийся не на выспренность и патетику, а на правду чувств. Пушкинский прямой упрямый росток деятельно и неизменно прорывался сквозь жухлые лежалые листья модного стихотворчества. Он вёл и обнадёживал. Он выпрямлял и направлял Ахматову, как и других поэтов. Я вижу это не только в исполненных любви стихах о Пушкине, не только в тонких и глубоких исследованиях его жизни и творчества. Главным образом, эту традицию надо искать в сути ахматовской поэзии, в её философской лирике последних десятилетий.

В чём существо этой традиции?

Трудно перечислить все слагаемые. И всё же это, как сказано, правда чувств; не архаика, а возвышенность душевного строя; конкретность повода для лирического высказывания возводится до всеобщности, до символичности, духовности образа; гармонические сочетания живописи слов с музыкальностью, которые сообща служат мысли, а самая мысль даётся не статейно-умозрительно, а непосредственно-чувственно: мастер не показывает эскизы и заготовка, а выходит к читателю с окончательно отстоявшимся решением, отвечающим правде чувств, поэтическому реализму.

Здесь важно не исчерпать перечень этих качеств, а дать понять читателю, о чём идёт речь. Японцы, для того чтобы изобразить гору, не прорисовывают все её склоны. Они дают несколько штрихов подножия и самую вершину. Доверие к зрителю велико: видя главное, он воображением дорисует остальное. У настоящего поэта мало слов, много сказано. Лирик говорит и словами, и паузами, и молчанием.

Четыре – восемь – двенадцать строк Ахматовой – это подчас целый роман в миниатюре. Под непомерным давлением тысячелетий уголь превращается в алмаз. Велика должна быть сила таланта и опыта, чтобы беглая заметка, случайное наблюдение превратились в лирическое стихотворение.

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда.

Как жёлтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дёгтя запах свежий,

Таинственная плесень на стене…

И стих уже звучит, задорен, нежен,

На радость вам и мне.

Стихотворение у Ахматовой – это монолог, песнь, речь, шёпот, беседа. Мы слышим наиболее напряжённый отрывок разговора. Самый существенный. И без дополнительных слов угадываем и предысторию, и эпилог. Тут достаточно беглого намёка, и всё ясно. Это из самых больших тайн ремесла.

Можно – и то частично – показать, как написано то или иное стихотворение. Но как написать его, никто, включая самого автора, не скажет.

Есть ещё одна существенная черта стиля Ахматовой, говорящая о том, что искусство – это выбор и отбор. Активный, постоянно действующий предпочтительный выбор материала и отбор средств изображения.

Поэт описывающий и перечисляющий остаётся в хвосте времени. Он, если хочет называться поэтом, должен понять и определить отношение. Для этого нужен выбор. Строжайший отбор. Лирика среди прочего и есть, если хотите, торжество выбора, апофеоз душевного предпочтения. Ахматовой этот выбор присущ издавна. Она взвешивает слово на весах времени. Вспомните «Музу», прихода которой ждёт поэт:

И вот вошла. Откинув покрывало,

Внимательно взглянула на меня.

Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала

Страницы Ада?» Отвечает: «Я».

Важно точно определить место поэта среди современников, но не менее существенно показать его значение в цепи сменяющих друг друга явлений искусства.

В то время как эпигоны превращают крайности школ в догматы и застывают в них, сами творцы ломают их и следуют своим собственным путём дальше. Эпигоны и их критические двойники остаются на том же месте с открытыми ртами и заготовленными к случаю восклицаниями.

У Ахматовой есть любопытная эпиграмма:

Могла ли Биче, словно Дант творить,

Или Лаура жар любви восславить?

Я научила женщин говорить,

Но, боже, как их замолчать заставить?

Влияние Ахматовой ощутимо и у нас, и за рубежом. Подражатели разные. Оригинал же остаётся, как всегда, один. Он принадлежит русской поэзии и только ей.

Я хотел ограничиться изложением своего восприятия поэзии Анны Ахматовой. Разноречивость суждений не должна беспокоить или раздражать. Это в природе искусства. Беспокоит и раздражает другое: превратность истолкования и злонамеренность, бытующая подчас в зарубежной критике. Это заставляет меня завершить мои заметки в полемическом ключе.

За рубежом очень интересуются поэзией Анны Ахматовой. Появляются переводы её стихов, пишутся статьи, книги, защищаются диссертации. Но, как это ни парадоксально, во внимание принимаются лишь те произведения Ахматовой, которые помечены 1909 – 1920 годами. Иноземным журналистам и ценителям важно не то, что Анна Ахматова наиболее совершенные свои произведения написала поздней, а именно в 30 – 40 – 60-е годы. Им важно доказать, что оставшаяся в Советской России Ахматова замолкла, иссякла, исписалась. Был поэт и нет поэта. Такова была уготованная для Ахматовой схема. Такую судьбу ей придумали и навязали. Да вот какой номер выкинула Ахматова: взяла и написала новые чудесные стихи, а русская советская печать, представьте себе, взяла и обнародовала их.

Ахматову вычёркивали из списка живых. А она жива. Её рекламировали в качестве умолкшей и угасшей. А она пишет. Какой пассаж!

Стоит ли барахтаться в болотце вымыслов пасквилянтов!

У меня под руками оказалась страничка Анны Ахматовой, проливающая свет на одну из множества версий о начале и истоках её творчества: «Общеизвестно, что каждый уехавший из России увёз с собой свой последний день. Недавно мне пришлось проверить это, читал статью diSarra обо мне. Он пишет, что мои стихи целиком выходят из поэзии М.Кузмина. Так никто не думает уже около 45 лет. Но Вячеслав Иванов, который навсегда уехал из Петербурга в 1912 году, увёз представление обо мне, как-то связанное с Кузминым и только потому, что Кузмин писал предисловие к моему первому стихотворному сборнику «Вечер» (1912 год). Это было последнее, что Вяч. Иванов мог вспомнить, и, конечно, когда его за границей спрашивали обо мне, он рекомендовал меня ученицей Кузмина. Таким образом, у меня склубился не то двойник, не то оборотень, который мирно прожил в чьём-то представлении все эти десятилетия, не вступая ни в какой контакт со мной, с моей истинной судьбой и т.д.

Невольно напрашивается вопрос, сколько таких двойников или оборотней бродят по свету и какова будет их окончательная роль?»

Привёл я эту большую цитату для того, чтобы лишний раз подчеркнуть вздорность версий, бытующих с лёгкой руки мемуаристов за рубежом. Наш долг, основываясь на действительных фактах, написать об «истинной судьбе» поэта и его сочинений.

В промежутке между 1946 и 1956 годами почти не было лирических стихов. В эту пору разворачивалась начатая в конце 1940 года «Поэма без героя» (триптих). Это самое крупное у Ахматовой трагедийного накала повествование посвящено памяти первых его слушателей – друзей и сограждан поэта, погибших в Ленинграде во время осады. «Поэма без героя» стала для поэта спутницей многих лет.

К счастью, в Советской России никто не думает, что Ахматова безмолвствовала восемнадцать (или более того) лет. Не лишним будет указать, что первая книга Ахматовой «Вечер» (1912 года) издана в количестве 300 экземпляров. Тираж её книг с 1940 года по сей день – 95 000.

Сия библиографическая справка дана тем, кто, зачарованный ранними книгами Ахматовой, так на них и застыл. Уповаю, что пригодится эта справка и зарубежным критикам, желающим знать правду о жизни и работе поэта.

Так чем же всё-таки привлекает поэзия Ахматовой? Какими качествами она пленяет читателя?

Чем больше художник, тем сложнее ответить на этот вопрос. Я пытался ответить на него своей статьёй. Исчерпывающий ответ, конечно же, надо искать в стихах самой Ахматовой. Но тут начинается творчество читателя.

 

Лев ОЗЕРОВ