В. Сурганов. ЗА ВСЁ, ЧТО ПРИ НАС

№ 1963 / 18, 01.05.1963, автор: В. СУРГАНОВ

Ответственность… Это, пожалуй, главное ощущение, вынесенное нами из поездки в Куйбышев. Мы — группа критиков и редакторов издательства «Советский писатель»: И. Гринберг, Е. Конюхова, Ф. Кузнецов, Л. Левин, А. Макаров, Е. Изгородина, Л. Шубин и автор этих строк. Цель поездки — встреча со своими читателями. Именно со своими — последнее обстоятельство было самым непривычным и волнующим. Что скрывать, для нас, для критиков, подобный читатель всегда представлялся фигурой почти мифической, существующей более в нашем воображении. Так много говорилось в недавние годы об отставании нашего жанра, так часто, в укор нам, тревожили, начиная с Белинского, великие тени, что поневоле брали сомнения — читает ли кто-нибудь наши книги и статьи.

И вот мчатся вдоль полотна заснеженные ели, мелькают полустанки. Каждый километр приближает нас к «таинственному незнакомцу», и он, ещё не увиденный, час от часу обретает всё большую реальность.

Литературные и прочие ассоциации с давних пор — поистине роковая неизбежность критического ремесла. Видимо, только в силу этой неизбежности кто-то из нас на самых подступах к Куйбышеву вспомнил исполненные угрюмой иронии горьковские строки:

 

Смертный, входящий в Самару, с надеждой в ней встретить культуру,

Вспять возвратися, зане город сей груб и убог.

Ценят здесь только скотов, знают цены на сало и шкуру,

Но не умеют ценить к высшему в жизни дорог.

 

Но воспоминание оказалось не случайным. Четверостишие Иегудиила Хламиды имело самое прямое отношение к запросам самарских читателей в конце прошлого века. Из стотысячного населения «русского Чикаго» лишь около восьми тысяч грамотных. «Духовная приплюснутость», неподвижность, косность умственных интересов — такою воспринял Горький самарскую атмосферу тех лет. И его впечатление отнюдь не было субъективным. Не лишне вспомнить, например, что широко известный ленинский отзыв о «Палате № 6» тоже связан с Самарой 1892 года. То была последняя, самая трудная зима, которую двадцатидвухлетний Владимир Ульянов провёл в этом городе. Молодая энергия не находила выхода, он тосковал по большой работе, и понятно, почему чеховский рассказ, прочитанный ноябрьским вечером в книжке «Русской мысли», вызвал у него отклик самый непосредственный.

«Слова Володи приоткрыли мне завесу над его душевным состоянием, — вспоминает этот эпизод Анна Ильиничны. — Для него Самара стала уже такой «Палатой № 6», он рвался из неё почти так же, как несчастный больной Чехов. И он твёрдо решил, что уедет из неё следующей же осенью».

Он уехал из неё всего лишь за два года до того, как в «Самарской газете» появились фельетоны Иегудиила Хламиды. Владимир Ульянов и Алексей Пешков встретились и узнали друг друга только через двенадцать лет — уже как Ленин и Горький. Но ведь для истории два года — не срок, и личные отношения — не самое важное! Здесь важно другое: общность исходных позиций, общность времени и среды, сформировавшей двух великанов.

Весьма знаменательно, что труд, обличающий «друзей народа», стоит рядом с «Песней о Соколе» и «Старухой Изергиль» по времени и месту создания. Потому что действительностью старой Самары были не только «горчишники» и «его степенство», ворочавший городской думой, но и та молодая аудитория, в которой впервые выплавилось и к которой непосредственно было обращено ленинское слово о победоносной миссии русского пролетариата. И, конечно же, ей прежде всего адресовались призывные строки о безумстве храбрых.

Всё это вспоминается в связи с теми раздумьями, которые явились самым важным результатом наших куйбышевских встреч, — раздумьями об определяющей роли Большого читателя, и особенно читателя областного, в развитии современной советской литературы, о новом качестве, приобретённом этим читателем за минувшие полвека. В общем-то тут всё ясно: хозяин и житель города, продуваемого ветрами Куйбышевского моря, мыслит и чувствует иначе, нежели самарец девяностых годов. Но это в общем. А конкретно? В чём проявляется и множится то революционное, живое, беспокойное, что прорвалось когда-то такими обжигающими родниками из окуровских толщ?..

Три читательские конференции: педагогический институт, областная библиотека, Дом учителя. Десятки, сотни глаз, внимательных, весёлых, задумчивых, насмешливых, порою сердитых. Сменяющие друг друга книголюбы-ориторы, из коих ни один так и не уложился ни разу в регламент. Увлекательный, откровенный разговор, затягивающийся, как правило, до полуночи и более, пока хмурые сторожа не замаячат многозначительно у дверей… Как выяснилось потом, разговор этот продолжался и на затихающих ночных улицах. Он вспыхивал и на следующее утро на школьных уроках и студенческих семинарах, и это уже само по себе показывало, что привезённые нами книги и произнесённые речи послужили лишь своеобразным катализатором давно развивающегося процесса, в основе которого — нарастающая заинтересованность в судьбах нашей литературы.

Участниками куйбышевских конференций, просвящённых книгам критиков,  по преимуществу были педагоги всех категорий, включая и студенчество, а также библиографы и старшеклассники. Но не только они. На встрече в областной библиотеке одним из самых обстоятельных и дельных было выступление инженера Виноградского, в рядах можно было увидеть и рабочую молодёжь, и офицерские погоны, и неугомонных пенсионеров. Тем не менее профессиональная, учебно-педагогическая направленность в значительной мере определяла содержание дискуссий. Не случайно в центре внимания выступавших оказались книги В. Смирновой о Гайдаре, И. Гринберга о В. Инбер, В. Панкова «На стрежне жизни», И. Машбиц-Верова «Поэмы Маяковского», Л. Финка о драматургии Л. Леонова, А. Дымшица «В великом походе», А. Макарова «Серьёзная жизнь», Б. Галанова об Ильфе и Петрове. Несомненно, здесь сыграли роль не только своеобразие, подлинно научная обоснованность, доступный и выразительный язык этих работ, но и прямая их связь с актуальными проблемами воспитания нового человека.

Но можно ли считать это обеднением критики? Не с непосредственного ли участия в ежедневном труде многих тысяч людей, готовящих в дорогу завтрашние поколения, и начинается собственно вхождение критика в жизнь?

У нас — в стране книголюбов, в стране могучих литературных традиций и миллионных тиражей — имеются все условия для того, чтобы критические и литературоведческие произведения становились событием, читались нарасхват, как повести и романы. И, между прочим, читатель ждёт от нас таких работ. В Куйбышеве опять и опять приходилось слышать об этом.

Вспоминаешь куйбышевские встречи — и вновь проходят перед глазами худенький первокурсник пединститута Саша Лурье, увлечённо и со знанием дела говорящий о «Студии стиха» И. Сельвинского; его старший товарищ Виктор Горбунов — долговязый, неторопливый, с рыжеватыми усиками на скуластом, горьковского склада лице; Ольга Пичугина с характерными для учительницы убеждающими интонациями… Очень разные люди и по профессии, и по возрасту, и, конечно же, по душевному складу. Но ощущение молодости каждого из них и всех их вместе взятых — неизменно, и оно-то характеризует облик нынешнего Большого читателя.

— Я делю критиков на своих друзей и на своих врагов, причём — личных, — заявил студент Р. — Врагом считаю того, кто становится между мною и писателем; не помогает, а мешает сблизиться с ним… Зачем такому писать статьи?

Действительно, зачем? И чего ждёт, что требует от критика-друга сегодняшний его читатель?

Прежде всего — ещё большей принципиальности. Не бояться первому высказать своё суждение о только что нашумевшей, в чём-то неожиданной, в чём-то спорной книге. Не выжидать, отмалчиваясь, пока выступят другие, но вмешиваться в самую гущу жизни, по-партийному отстаивать революционные традиции нашей литературы. При этом схватки критиков не должны превращаться в самоцель, в межгрупповые баталии, участники коих, по остроумному выражению одного из молодых куйбышевцев, «порою так увлекаются, что забывают о читателе».

Нынешний читатель радуется каждой удачной книге неизвестного автора и искренне огорчается его промахами. Он ждёт, он пытается угадать в каждом писателе того, кто скажет новое, нужное слово о сегодняшнем хозяине страны. И от каждого критика он тоже ждёт — ждёт помощи в его раздумьях, оценках, спорах.

Стыдно обмануть эти ожидания и раздумья, спекулировать на них, впутываю сюда липкую паутину групповых интересов, распродажу дешёвых лавров. Тем и бесценно для литераторов вдохновляющее и отрезвляющее слово партии, что оно помогает освободиться от этой паутины, сложить, по завету Маяковского, все лавровые венки «в общий товарищеский суп» и объединить свои силы в работе, к которой обязывает нас читатель-народ.

— Навсегда, наверное, запомню слова Веньки Малышева из «Жестокости»: «— Я за всё в ответе, что при нас… — Быть рыцарем в жизни, шагать по ней, сражаясь за всё против пошлости!..»

Владислав Кошкин бросает это в затихшее многолюдье зала со всей пылкой убеждённостью своих шестнадцати лет. Чёрный краснопогонный мундир суворовского училища ладно облегает юношескую фигуру. Будущий офицер словно присягает своим товарищам, учителям, землякам, гостям из Москвы на верность нашему времени и его Большой литературе.

А завтра он раскроет твою книгу или газету с очередной статьёй, готовый идти за тобою в любую схватку, потому что верит: ты старше, зорче, мудрее, ты тоже в ответе «за всё, что при нас».

И верно — в ответе!

В. СУРГАНОВ