Николай Маслов. ВСТРЕЧА

Рубрика в газете: Рассказ, № 1963 / 3, 18.01.1963, автор: Николай МАСЛОВ

 

Автор этого рассказа – Николай Маслов – ещё совсем молодой человек. Он родился в городе Каменске-Шахтинском Ростовской области в 1932 году. Там он учился в начальной школе, потом в ремесленном училище, а по окончании его работал слесарем на заводе. С завода юноша был призван в Советскую Армию. Окончив армейскую службу, Маслов работал монтажником на строительстве большой гидроэлектростанции на юге страны и портовым грузчиком-машинистом. К этому времени относятся его первые литературные увлечения и опыты. Сейчас он студент второго курса Литературного института имени Горького.

Это первый рассказ Николая Маслова, печатающийся в центральном издании.

Виктор ПОЛТОРАЦКИЙ

---

Николай МАСЛОВ

 

ВСТРЕЧА

 

Шоссе разрезало надвое большое село. На въезде ватага мальчишек что-то прокричала хором. Мелькнуло длинное строение из красного кирпича. Гараж, наверное… Над россыпью низких домиков поднялось белое здание с большими окнами. «Школа», – определил Коготов. Поймав себя на том, что слишком жадно смотрит через боковое стекло «Волги», он откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза.

Турилино-село… Сюда он бегал в школу, и большие тёткины валенки застревали в крутых сугробах. Потом ходил с Нюсей на репетиции драмкружка, и добродушная луна знающе усмехалась…

Коготов открыл глаза, глянул на стремительно мчащийся асфальт. В те времена здесь был располосованный тележными колёсами чернозём, на котором отпечатались его следы, когда он уходил этой дорогой, унося в ушах хриплый, как у медведицы, голос тёщи: «Чтоб и духу твоего, книгочей полоумный…»

Давно это было… Сколько он потом бумаги извёл на письма. Надеялся, что Нюся всё же любит, что позовёт или сама приедет. Ведь она ждала ребёнка. Лишь через год од получил от Нюси письмо. Словно какой-то приговор, долго перечитывал аккуратно написанные строчки, рассказывающие о том, что родился сын, назвали его по деду, Матвеем, Нюся снова выходит замуж, за Пашку Бородина, и он, Пашка, велел написать, что в помощи дитю не нуждается, будет растить как своего, и она, Нюся, полностью с Пашкой согласна…

А шоссе уже миновало последние дома и взлетело на холм, прямо к заходящему солнцу. Коготов протянул руку, тронул Баулина за плечо.

– Поворот на Меледино будет – свернёшь.

Баулин, не оглядываясь, кивнул головой. Он шоферил у Коготова не первый год. Вскоре появился указатель с надписью: «Меледино 5 км». Машина осторожно свернула на залитую водой колею.

Вокруг лежали набрякшие водой чернозёмы. Раскисшая дорога, вяло извиваясь, уходила к темнеющему косогору, на склоне которого серыми крапинками виднелись крыши маленькой деревни. «Волга» продвигалась рывками, выплёскивая мутную воду из ухабов. Один километр… второй… Наконец мотор смолк, словно захлебнулся грязью. Баулин ожесточённо прошептал несколько слов, сказал вслух:

– Просто засели. Ночевать будем. К утру, может, и подморозит. – Пошарил в ящичке, удручённо сообщил:

– Не в Москве, небось. Харчей не взяли, ужинать нечего. – Потом устроился поудобнее, привычно достал книгу.

Коготов хотел задремать, но в памяти вставали, казалось бы, давно умершие воспоминания, и мысли текли, словно ленивая вода, через камни событий.

Давно это было… Работал бетонщиком, потом кончил строительный институт. Строил на Урале и в Средней Азии, на Сахалине и в Заполярье. Глушил работой саднящую боль в душе, а на женщин смотрел, как воробей на силки. Крепко обожгла первая любовь, оставив в памяти на всю жизнь узловатый рубец недоверия к ним.

Даже когда встретил Нину… Уверенно обломала все колючки, которыми он окружил себя, не ругала чукотский холод и туркестанскую жару, не жаловалась на неудобства кочевой жизни. Но в глубине души Коготова изредка сонной гадюкой шевелилась мысль, что Нина настойчиво ждёт только того, что пришло впоследствии, когда его взяли работать в министерство. Хорошая квартира, дорогая мебель, круг солидных знакомств. Подросла дочь, такая же спокойная и уверенная, как мать…

В воздухе повис тонкий ноющий звук мотора. Баулин поднял голову, прислушался.

– «Газончик» идёт, – сказал он, оживляясь.

Коготов обернулся, посмотрел через стекло машины. От шоссе приближался грузовик. Он шёл на предельном газу, неудержимо разрезая колёсами грязь, скользя то к одному краю дороги, то к другому. В кузове горой высились мешки, укрытые сверху брезентом.

Обогнув «Волгу», грузовик остановился. Из кабины выглянул шофёр, молодой белёсый парень. Лицо его уже успело докрасна обветреть, хотя настоящая весна ещё только начиналась. Воротник старенькой солдатской гимнастёрки широко распахнут.

– Что у тебя? – сипло опросил он Баулина.

– На дифер сели.

Парень шевельнул белыми полосками бровей.

– Цепляй буксир.

Стоя на подножке, он подал грузовик назад. Спрыгнул в грязь, подошёл.

– Курево есть?

Коготов протянул ему коробку с папиросами, поинтересовался:

– Из Меледина?

– Местный.

– Бородина, Анна Матвеевна, живёт у вас?

– Ну, допустим…

Разминая в пальцах папиросу, парень пристально глядел на Коготова.

– Подтащи уж прямо к её дому.

– Это… зачем?

– А ты любопытный, – вяло уронил Коготов.

– Ага… – согласился парень и резко захлопнул дверцу машины.

Коготов услышал, как он спросил у Баулина:

– Коготова везёшь, что ли?

– И откуда вы тут всё знаете?– ответил ворчливый голос Баулина.

Темнело. Баулин включил фары. Из-под колёс грузовика летели комья грязи, стукая по капоту «Волги». Коготов молчал, много курил, выбрасывая окурки в темноту.

Зачем он, собственно, решил заехать сюда?.. Просто потому, что Меледино лежит по дороге на строительство комбината. Ведь прошло почти двадцать пять лет… Жизнь, в основном, прожита, и хочется узнать, не ошиблась ли Нюся, променяв его на «хозяина», не любившего читать книжки.

Он представил себе их недоумение при виде незнакомого человека, холодную отчуждённость. Сыну он, разумеется, не назовёт себя. Сын… Он уже взрослый, может быть, женат, и Коготов числится дедом, сам того не подозревая. Но фамилия у сына другая, и дедом называет себя другой… Да и жив ли он?.. Ведь была война, голодно…

Коготов беспокойно шевельнулся, почувствовав терпкую боль потревоженной совести. Надо было хоть изредка узнавать о ребёнке…

Грузовик остановился. Шофёр, подождав, пока Баулин отцепит буксир, отъезжая, предупредил:

– У калитки брёвна лежат. Не споткнитесь. Дорожка там есть кирпичом выложена.

Пройдя калитку, Коготов приостановился. Сбоку белел сруб нового пятистенного дома с решёткой стропил. Но глаза угадали в глубине двора избу, старую, покосившуюся, с низко нахлобученной крышей. Баулин уверенно шагнул в сени, постучал.

– Входите, – отозвался женский голос.

Они переступили через порог. Большая комната, разделённая ситцевой занавеской на «чистую половину» и кухню; у широкой русской печи хлопотала пожилая женщина. Полное дряблое лицо неприветливо глянуло на гостей.

– Здравствуй, хозяюшка, – бодро проговорил Баулин. – Веничек бы нам, ноги обтереть. Грязные.

Она вытерла руки о засаленный передник, подала веник Баулину. Баулин старательно оскрёб грязь, стал деловито снимать загремевший, как железо, плащ. Коготов стоял, сумрачно рассматривая комнату. Хозяйка приблизилась, широко открыла глаза: «Мишка…» Торопливо отдёрнула занавеску.

– Сюда проходите.

Прошли по стёртым, с выступающими бугорками сучков половицам, сели на лавку. Хозяйка унесла пальто Коготова.

Тускло горела маленькая электрическая лампочка, освещая коричневые от времени бревенчатые стены. Просторный стол, железная, крашенная масляной краской кровать. Под потолком засиженная мухами и забытая людьми икона. В углу большой сундук.

При виде сундука по сердцу Коготова словно прокатился жгучий уголёк. Когда-то, уступая настойчивым просьбам Нюси, он смастерил этот сундук; основу будущего материального благополучия семьи. А семьи не получилось… Достатка, судя по всему, так и не было в избе, но сундук самоуверенно смотрит из угла, хотя и поободрался от лихих времён.

Сердце невпопад сдвоило и стало распухать, бестолково шевелясь у самого горла. Перед глазами вспыхнула, словно огненный мираж, навсегда врезанная в душу картина:

…На сундуке сидит Нюся. Её руки бережно поддерживают округлившийся живот. Зарёванное лицо сердито, с тупым удивлением смотрит на мужа. Мишку Коготова. Низким бабьим голосом она твердит:

– Лесу-то вон сколько. Одно тебе дело – пили да строгай. А в воскресенье мамка возьмёт лошадь в колхозе – и на базар. Люди-то как живут? Вон Пашка Бородин и холостой, а с книжками не сидит. Отвёз на базар двух кабанчиков, костюм купил и гармонию. Я-то думала: мастеровой человек, в достатке буду. И где мои глаза-то были!

А по комнате, толкая стол, ходит нелюдимо молчащая мать Нюси…

Баулин, повеселевший оттого, что не пришлось ночевать в степи, расхаживал по чистому половику, потом остановился у стены, рассматривая большую рамку со вделанными под стекло фотографиями. Удивлённо хмыкнул:

– Этот парень, видно, приволок нас к себе домой.

Коготов невольно поднялся с лавки, подошёл. Из множества фотографий на него смотрело знакомое лицо шофёра с белёсыми бровями. Вот он, мальчишкой, стоит между Нюсей и кряжистым Павлом Бородиным, вот он в пилотке, а на погонах белеют эмблемы танкиста, вот уже без погон, рядом – смущённая девушка.

Вошла хозяйка, устало пригласила:

– Умываться идите. Поди, в дороге-то намаялись.

Баулин прошёл на кухню, на ходу потянув через голову затрещавшую рубашку. Коготов остался. Хозяйка присела на край скамьи, глядя в угол, спросила:

– В гости приехал или как?

– Проездом. На сына хочу посмотреть.

– Шофёром он. Подъехать должен вот-вот.

Помолчала.

– Чтит он тебя. Карточки твои собрал и спрятал. Так и не доискалась.

– Искала зачем… Пожечь?

Не ответила.

– Про меня ему кто сказал, сама?

Вздохнула:

– Людям рот не замажешь.

Помолчали оба. Коготов обвёл взглядом комнату, заметил:

– Не богато живёшь. Или хозяин плохой?

– Все вы… хороши. Ты с книжками всё сидел, а изба валилась, он хоть и брался за хозяйство, да уж пил сильно. От водки и помер…

Во вздохе её скользнула неприкрытая горечь.

– Да и что ж не пить-то ему? Жену-то себе с дитём взял!

– С дитём… – хрипло повторил Коготов. – Эх, Нюся! Изломала ты и сыну жизнь, и себе…

– Что жалеть-то теперь! – сварливо повысила хозяйка голос. – Прошла она, жизнь-то. Я всё хотела спокойно пожить, в достатке, как добрые люди. Не привёл господь! А дитё, что ж… Ему своя дорога…

Спичечный коробок хрустнул в кулаке Коготова. Вернулся Баулин, довольно покряхтывая.

– Теперь бы нам, хозяюшка, щей горячих.

Она безмолвно поднялась, достала из сундука яркую скатерть, застелила стол. Баулин, глядя, как появляются тарелки с мочёными яблоками, жареной картошкой, розовым салом, смущённо заметил:

– Ты, хозяюшка, не шибко… Нас только двое.

– Ничего, – ответила она, не поднимая глаз. – Такие гости…

Коготов снял душивший галстук, расстегнул воротник рубашки. Под окном прошлёпали шаги, глухо стукнула дверь. Отбросив занавеску, в комнату вошёл Матвей. Торопясь, поставил на стол две бутылки «столичной», чуть напряжённо пошутил:

– Московские гости простую не пьют.

Озабоченно придвинул к столу табуретки.

Сын… Коготов смотрел на его плотную подобранную фигуру, стремительные широкие жесты. Сын… мужчина… Стонут половицы под его шагами, звучит мужской простуженный голос…

Матвей достал всё из того же сундука синий костюм, клетчатую рубашку, туфли. Долго плескал на кухне водой. Прислушиваясь к этому плеску, Коготов попытался закурить, но непослушные пальцы сломали папиросу. Его охватило смятение. Что сейчас скажет ему сын?..

Матвей вернулся, на ходу расчёсывая мокрые волосы, подсел к столу. Налил. Серьёзно и спокойно потянулся к Коготову своим стаканом:

– С приездом, отец.

Наполненные стаканы звякнули. Коготов тревожно глянул в твёрдые серые глаза сына.

Хозяйка, чуть пригубив стакан, ушла. Матвей принялся за еду с нетерпением проголодавшегося человека. Прожевав, спросил:

– Со стройки ехали?

– Со стройки.

– Бывал я там. Начальник автоколонны сватал меня. Сначала машину осмотрел, потом ко мне подходит…

Он улыбнулся.

– Новый «МАЗ» и длинные рубли обещал. Щедрый мужик! Много наших ребят переманил. Теперь как трудный рейс, так – Матвея Коготова.

Коготов вздрогнул.

– Фамилия у тебя… моя? Матвей мгновенно потускнел, хмуро обронил:

– Отец-то мне ты, а не Пашка Похмелкин.

– Чего ж «Похмелкин»? – подала голос хозяйка. – Чать, фамилия у него есть.

– Фамилия… – горько усмехнулся Матвей. – Пропил он свою фамилию. Как напьётся, так и толкует каждому встречному: «Выпил на похмелку». Потом уж просто так пил… и за мной гонялся, – неожиданно добавил он.

Баулин сосредоточенно жевал сало, бросая испытующие взгляды то на Коготова, то на Матвея. Услышав последние слова, отложил вилку и поднялся.

– Спасибо хозяевам. Добрый был ужин. Пойду в машину спать.

– Ложись тут, – поднял на него глаза Матвей. – Места хватит.

Баулин решительно замотал головой.

– Машина стоит на улице. Один раз было у меня. Заночевал в избе, а машину «разули». С тех пор зарок дал.

– Ну что ж, дело твоё, – нахмурился Матвей и пододвинул ему стакан. – Выпей хоть, холодно будет в машине.

Баулин ушёл. Матвей, глядя в тарелку с разворошённой картошкой, тихо рассказывал:

– Бил меня Пашка пьяный. Когда подрос я, драться с ним начал. Всю деревню смешили. Школу бросил… Всё к шофёрам нашим прибивался. Они… хорошие люди. Потом председатель на курсы послал. С тех пор и шоферю. Пока служил в армии, Пашка помер. Демобилизовался я осенью, обживаюсь вот помаленьку. Новый дом начал строить. Жениться буду… На свадьбу-то приедешь? – он поднял голову, глянул на отца.

Коготов почувствовал, что бледнеет. Пойманный взгляд прокричал ему, что Матвей ждал отца, ждал так долго, что сейчас уже не уверен, захочет ли этот гость в дорогом костюме признать Матвея своим сыном, а он попросту забыл об одиноком мальчишке, и лишь случайная командировка свела их вместе…

Лицо сына поплыло куда-то в сторону. Коготов стиснул ладонями край стола, чтобы удержаться на табуретке.

– На свадьбу? – словно во сне, переспросил он. – Приеду, конечно… Я часто буду приезжать…

Матвей обеспокоенно привстал:

– Может, ты приляжешь?

Он вскочил, сам застелил постель, заботливо поправил подушку. Виновато сказал:

– Я-то и не подумал о том, что тебе, может, и пить нельзя. Сам-то я привычный к водке. То в дороге, с холоду, то «грачи» угостят, а то ребята после рейса сложатся, с устатку.

Потоптался около кровати, снял со стены тулуп.

– Отнесу твоему шофёру. Продрогнет за ночь.

Потушив свет, на цыпочках прошёл по скрипящим половицам.

Сердце болезненно вздрагивало, но Коготов бессильным жестом потянулся к пиджаку, достал папиросы. Жадно втягивая всей грудью дым, он постепенно успокаивался.

У него есть сын… взрослый, самостоятельный… Коготов немало перевидел людей за свою жизнь, давно научился различать в человеке подлинное от наигранного. Матвей ему понравился. Он понравился бы ему, даже не будь его сыном. «Всё к шофёрам нашим прибивался. Они хорошие люди», – шёпотом повторил он про себя слова Матвея.

Коготов почувствовал какую-то неосознанную вину. Что-то он сделал в жизни неправильно, в чём-то провинился перед своим сыном. Обида на Нюсю заслонила от него ребёнка, а ребёнок уже тем, что он существует, имел право на внимание отца.

На кухне послышался топот ног. Что-то тяжёлое осторожно поставили на пол. Коготов услышал, как Баулин, понизив голос, уверенно говорил:

– Провари в масле кусок паранита и вырезай из него любую прокладку. Держит лучше заводской.

Несколько раз взвизгнул напильник, брякнули гаечные ключи. Потом голос Матвея с нотками озорства:

– А ты что думал? Шофёрская жизнь такая – впереди дорога, за спиной решётка…

– Одна нога в кабине, другая в могиле, – в тон ему докончил Баулин, и оба негромко засмеялись.

Прислушиваясь к их разговору, Коготов уже встревоженно думал, что у Матвея сипловатый голос – очевидно, часто простуживается в рейсах, о случайно оброненной фразе: «Сам-то я привычный к водке», не перешла бы эта привычка во что-нибудь большее, и понял, что сыну в душе уже отведено самое большое место.

И тут же возникла тревога, захочет ли Матвей занять это место. Ведь, по существу, сын уже вырос и по-своему оценил поступки отца и матери.

Коготову казалось, что Матвей знает, в чём ошибка отца. Знает, но скажет не скоро. Для этого нужно большое доверие. И Коготов, глядя во тьму тревожными глазами, твёрдо решил добиться доверия сына, чтобы исправить свою ошибку, если ещё не поздно. Если не поздно…

Под утро Коготова разбудил громкий стук в окно. Матвей поднялся, вышел. Долго за окном гудел разговор. Густой голос то начальственно повышался, то понижался до просьбы. Ему сипло и зло отвечал Матвей. Затем Матвей выругался, и разговор стих.

Клацнула дверь. На кухне вспыхнул свет. Матвей негромко проговорил:

– Председатель приходил. Надо в район срочно ехать. Отца ты не буди. Встанет – покорми как следует. И привет от меня передай.

Он шелестел одеждой, постукивал, обуваясь, сапогами. Опять клацнула дверь, простучали шаги по подмёрзшей земле.

На кухне долго стояла тишина. Потом заплескалась вода, звякнула кастрюля. Коготов встал, вышел умываться. В двери по-медвежьи влез Баулин, мельком, но пристально глянул на своего начальника, густо прокашлялся.

– Тулуп у вас шибко добрый, хозяюшка.

– Мотор прогревай, – хмуро приказал ему Коготов. – Пока подморозило, надо проскочить к шоссе.

Хозяйка поставила на стол сковородку с разогретой картошкой. Баулин подцепил вилкой несколько румяных кружочков, разжевал мочёное яблоко и заторопился к машине. Коготов тоже встал из-за стола.

– Пора ехать.

Надел пальто, у двери остановился.

– Матвею скажи – через неделю заеду, невесту посмотрю.

Хозяйка убирала со стола тарелки. Не глядя на Коготова, раздражённо проговорила:

– Костюм ему надо бы новый, старый-то уж поистрепался. С домом затеялись, денег-то и не хватает.

Коготов положил на стол все деньги, которые были у него, и вышел. Закрывая калитку, оглянулся на освещённое окно избы. Хозяйка стояла, склонившись над столом. То ли плакала, то ли считала оставленные деньги…