Герман Крылов. ЛЁШКИНА КОЛЕЯ

№ 1961 / 148, 17.12.1961, автор: Герман КРЫЛОВ

Вид у Чурина был не очень-то серьёзный. Лицо – плутоватое, с улыбочкой, в зрачках – искорки.

В гараж приняли его накануне уборочной.

Днём над жёлтыми хлебами, над белёсыми отвалами курганов накалённый воздух кипел, плавился. За ночь же земля успевала так остыть, что брезент, которым укрывались шофёры, гремел, как железный. На зорьке у продрогших водителей зуб на зуб не попадал. Даже те, которых и пьяными в круг не вытащишь, в пляс пускались да поглядывали на восход, будто ждали спасения.

Лёша Чурин не только плясал, но и приговаривал:

– В молдавской степи цыган вот так же поглядывал на зорьку, как больной на врача, и заклинал: «Солнышко, солнышко, подымись поскорей! Солнышко, солнышко, подымись!». А потом как завопит: «Если ты сейчас же не поднимешься, то тебе греть некого будет!..».

Под смех солнышко быстрее всходило.

Рычагами управления парень работал не хуже, чем языком. Как промыл глаза водичкой из радиатора – до зелёной полоски на небе всё не выпускал руль. У кого бортовые машины, те при разгрузке могли вздремнуть. А у Лёшки – самосвал. Без передышки с тока на элеватор, снова туда – обратно, и всё на третьей скорости. Глаза не смотрят, хоть распяливай пальцами, а он своё: «Хлеб же! Хлеб, братцы! А ну ещё по рейсу!». Стожильный какой-то! А разве кто думал, что за этим, с шалыми искорками в глазах, тянуться придется. И тянулись. Спорилась работа…

Потом колонну перебросили на целину, в Омскую область. Дожди да снег мокрый, снег да дожди. Дороги развозило так, что до девятого пота маялись с лопатой. На открытых токах начало преть зерно. Какие там воскресенья да баня! Поесть некогда: страда!

По двое суток в кабине без сна. Чурин валился от усталости, но духом не падал. Явится в землянку за полночь, еле ноги передвигает, весь мокрый, иззябший. А спросят:

– Как жизнь, Лёша?

– Лучше всех! – ответит. – Работы – мало, денег – много, личной жизни – навалом!

На обратном пути в эшелоне весело с ним было. Много историй про шофёров знал парень.

– Еду – бабка голосует и яйцо показывает. Останавливаюсь – полна корзина яиц и все крупные, как утиные. Вёз её, ровно роженицу. Копытный следок – и то притормаживал. Думаю, побьются яйца – мне меньше достанется. У базара вылезает она и подаёт яичко. Одно-единственное! «Это всё?» – спрашиваю. «То самое, то самое, родименький. Его казала, – шамкает старая. – За него срядились. Уговор дороже денег, сыночек…». – Он рассказывал так, будто с ним самим приключалось этакое: – А то на станции. Пристань ко мне старик с гробом. Откажешь разве при горе таком? Помог гроб поднять в кузов. Выехали в поле – дождь пошёл. «Как там, – думаю, – мой дедок?» Гляжу – на обочине бабы в одёже душ принимают. Взял и этих в кузов. Проехали малость – дождь перестал. Вдруг за кабиной крик! Тормознул что есть силы. Сигают мои бабёнки через борт. С чего бы это? Старик-то от дождя в гробу укрылся. Перестало барабанить по крыше – он и высунься. За покойника приняли…

За россказни такие дали ему прозвище Трёп. Прямо в глаза называли – Лёша Трёп. А по фамилии – редко.

Прозвище так пристало, что главный инженер в конфуз попал, когда выступал по итогам уборочной.

– Товарищ Трёп дал триста процентов плана… Трёпу надо установить флажок отличника на капоте… Надо брать пример с Трёпа…

Факты для доклада устно давал ему начальник колонны.

Ладно самого Лёшки не было на ТОМ собрании, а то непременно учудил бы. Ради красного словца парень жены не щадил. Приходит как-то начальник колонны к Лёшкиному самосвалу:

– Чурин, иди получай командировочные. Поедешь на совещание передовиков автотранспорта.

– Не поеду! – упёрся Лёша.

– Почему?

– Не поеду – и всё!.. Жена болеет.

– Что ж ты молчал? С лечением помогли бы, а то и на курорт отправили…

– Не мешало бы жену мою послать куда подальше! – повеселел Чурин. – У неё целых три болезни и все психические. Когда бы ни пришёл домой, она кричит: «Чего так поздно?!». В получку только и слышишь: «Чего так мало?!». И каждую ночь шипит: «У, враг! Только лёг и захрапел…». Чистый псих, а не женщина.

Ребята животы понадрывали хохотом. Лёша доволен. А начальник выругался со злости и давай отчитывать:

– Не пойму, какой ты человек. Серьёзности ни на копейку. Вот уж кому язык – враг настоящий. Ведь любишь говорить с людьми. И рассказал бы, каким образом дал триста процентов.

– О чём говорить-то, – возразил Чурин. – Шофёры знают, как даётся выработка. Машина любит смазку и ласку. Надо беречь её, как праздничный костюм, а не быть наездником. Сел за руль – перевези, сколько способен. Моя норма – мои способности. Только это и сказал бы.

Не поехал Лёша на то совещание.

А парню было о чём порассказат.ь Любил Чурин свой мазовский пятитонный самосвал. Иному та машина с зубрами на капоте покажется уродиной: громоздкая, неуклюжая. Железный ящик на резиновом ходу. Дым, вонь, копоть от неё. Ну, передвижная котельная! А уж Лёша-то старался! Куда ни загляни – в тормоза ли, в задний мост, в аккумуляторы ли – всё в ажуре. Мотор, как часы работал – чисто, без стука. Все гаечки подтянуты, хоть сейчас на выставку. В автоколонне Лёшкин «МАЗ» один знал что такое горячая мойка с мылом.

– Лучше самосвала нет машины, – рассуждал Чурин. – На бортовой – изведёшься, пока вручную по ящичку натаскают полный кузов. А тут грузи экскаватор, разгружаться ещё быстрее. Только своим шофёрским делом занят. На двадцатипятитонном самосвале поездить бы!

– Губа не дура! – подшучивали ребята. – Тысячу метров проехали – получай за двадцать пять тонна-километров. Здорово огребал бы!

– Не в тонна-километрах дело. Вот тогда бы чувствовал – горы ворочаю, настоящий груз тяну.

– Скоро совсем тянуть нечего будет, – предупредили его. – Ударят морозы, заметёт карьеры, и пойдёт перекур с дремотой до весны.

Так оно и получилось. Зима выдалась на редкость морозная, метельная. Раньше, чем в прошлые годы, замело карьеры. Заявки на самосвалы почти прекратились. Часть машин поставили на ремонт. Водители – одни ушли в отпуск, другие – работали подменно на разным грузовых, третьи – за вынужденный простой получали половину тарифа.

Чурину предложили пересесть на легковое такси. Плохо ли? В гараж являйся к девяти, как генерал. Ни тебе маршрута, ни табеля. Езди, где хочешь, сколько хочешь. Но Лёшка запротестовал:

– Самосвал ни на какую «Волгу» не променяю!

И ездил потихонечку, снег с городских улиц возил к реке.

Под Новый год в красном уголке собрались водители и ремонтные рабочие принимать трудовые обязательства, Лёша сел не на заднюю скамейку, как обычно, а в первый ряд. Мрачный какой-то…

От самосвальщиков вышел выступать с бумажкой начальник колонны. Ему и горя мало, что половина машин на консервации. Привык он к сезонности: пообещал за весну, лето, осень наверстать упущенное, выполнить и перевыполнить годовое задание.

Лёша тут же попросил слова. Все приготовились: ну, отчудит!

На сцене Чурин первым делом схватился за графин…

– В ларьке нашем с утра копчёную рыбу продавали, – и приложился к стакану. – Хорошая рыбка! – Снова отпил. – Один у неё недостаток – расхватали быстро. – И поставил пустой стакан.

Ребята засмеялись, зааплодировали.

Лёша нахмурился.

– Я, – говорит, – не народный артист, чтобы моё появление встречать аплодисментами. Обождите, выскажусь… Было время – плёл чепуху, чтобы люди не скучали. Сейчас не до смеху. Самосвальщики перешли вроде бы на пенсию: не работаем, а едим. Полтарифа когда положены? Если груза нет. А грузов-то сколько угодно в колхозах. Только отдел эксплуатации не видит их, потому что гонится за одним тонна-километром. Им не важно, какие грузы, для чего. Лишь бы везти побольше и подольше, чтобы процент был повыше. Давайте всей колонной поправлять дело. Сядем за руль – и айда по просёлкам искать клиентов. Раз нет вынужденного простоя – забудем про полтарифные. Лишние эти деньги. Лично я за простой не приму ни копейки.

Вот так Трёп! Ждали забавы, а он – на тебе! Никому ещё деньги не были лишними.

В зале шум поднялся. Выкрикивали:

– Остынь, парень! Угробишь себя и машину.

– Шофёр не виноват, когда не дают наряда.

– Если на ремонте машина – тоже не получать?

– При коммунизме все откажемся от денег.

Водители других колонн кричали другое:

– По-хозяйски рассудил!

– Пускай ездят по колхозам!

– Самосвальщикам платить, так и медведей не обижайте. Косолапые тоже всю зиму дрыхнут.

Призадумались самосвальщики. Не сладко на заметённых просёлках. Завязнешь в сугробе или случится поломка – кто поможет? Жди лета? Да и летом на тех дорогах жидкие мостики гнутся даже под лёгким автомобилем. То ли дело ездить по гладким автострадам, неделями всё на одном маршруте.

Чурин убеждал:

– Это ж тоска слоняться с опущенными руками. Тоска хуже всякой беды.

Ведь не по-хозяйски делить грузы нас «доходные» и «недоходные»…

Решили так: пусть Лёшка для начала один поездит с бланками договоров, на правах грузового таксиста. Удастся опыт – подключится вся колонна.

И выехал Лёша в колхозы подряжаться на перевозку любых грузов.

Он ничем не брезговал. Кирпич в количестве тысячи штук – хорошо! Четыре тонны удобрений – ещё один рейс. Запасные части к сельхозмашинам и металлолом в город – ещё лучше! В оба конца с грузом.

Первые дни самосвальщики поговаривали:

– Укатают сивку крутые горки. Это не в уборочную… Тоже сядет на «полтарифа».

Но Чурин на своём самосвале добирался туда, куда летом ни за что не проехать «МАЗу». Что ему хлипкие мостики! Метровой толщины лёд наморозила зимушка на реках. Но приходилось и буксовать в снежных барханах, а пешком тащиться в ближайший колхоз выпрашивать трактор на подмогу, и в буран согреваться гудящим огнём паяльной лампы.

В гараж Лёша возвращался вымотанным.

– Небось, похуже, чем в уборочную? – сочувствовали ему. – Летом, если выехал, то знаешь, что доедешь.

Он, как всегда, отговаривался:

– Бывает, и летом не доедешь. В ГАИ однажды допрашивали виноватого… «Ехал с дровами, – говорит, – вижу мост. Я прямо на него еду. А мост уходит вправо… Я беру правее – мост влево. Что делать? Айда, думаю, прямо! Вот машина и упала в воду. Как ездить, если мост прыгает туда-сюда?!». Так-то, братцы, летом ездить! А зимой что пьяному мост! Дуй в объезд по льду! И я ждал бы, когда откроют карьеры, да люблю в кассе получать побольше.

Кого он обманывал? На мелких партиях груза при таких дорогах разве заработаешь?

– Может, и солярку не окупят такие рейсы? – сомневались одни. – Придётся за пережог доплачивать.

Другие допытывались:

– Неужто груз «хлебный», «наваристый»?

– Вот именно! – отвечал Лёшка. – Удобрения идут прямо под хлеб. Строй материалы на коровники: Говядинка – самое наваристое мясо. Эх, ребята! Что вам дались тонна-километры, проценты! Мне бы в компанию ещё один самосвал. Веселей ездилось бы…

Не всякого сивку укатывают крутые горки. Иное заговорили в колонне:

– Молодец, Лёшка! Хоть и наездит меньше, чем намается, зато каждый рубль заработанный. Нечего зря тянуть.

Назначили собрание.

В том самом красном уголке ждали Лёшку. Без него нельзя! Он застрельщик. У него опыт поднакопился. Он расскажет, как, с кем в колхозах подписывать договоры, как оформлять наряды.

Ждали полчаса, час…

В тот вечер Лёша не вернулся из рейса. Он и утром не приехал.

В полдень изувеченный «МАЗ» привели на буксире. Мороз разорвал трубки радиатора.

Сам Лёша…

Колея на паровом поле объяснила: Чурин искал проезд на старую дорогу. По ней и летом почти не ездили. Спустил левый задний скат, понадобилась твёрдая опора. Он остановился на самой вершине холма, где ветром сдуло порошу с булыжного покрытия.

Лёша спешил на собрание. Второпях в сумерках не заметил, что поставил домкрат на выпуклый булыжник.

Мороз давил грудь, жёг руки.

Парень раскрутил все гайки, снял спущенный баллон – машина стояла на опоре. Чурин подкатил запаску – всё стоит. Он руками чуть повернул внутренний скат, чтобы запаску посадить на футорки. Домкрат соскользнул с булыжника. Левую руку Лёша не успел отдёрнуть. Ладонь придавило к камню пятитонным прессом.

Вдоль старой, заброшенной дороги ещё сохранились берёзы, посаженные века два назад. Корявые, с дуплистыми стволами, с почерневшей корой, все в трещинах и свилях, они видели, как подневольные мостили этот путь на Оренбург, как тихо мчались на тройках, звеня бубенцами, фельдъегеря, как в клетке провезли в Москву Пугачёва. Проезжал через эту горку Пушкин…

Мороз опускался ниже сорока.

Только те берёзы могли видеть, как замерзал шофёр. Медленно, тупыми жгучими иглами мороз вонзался глубже, глубже, и остановил сердце горячего парня.

Пока Лёша был в сознании, он всем телом налегал на сжатую в кулак правую руку. Четыре пальца так и застыли ногтями в ладонь, а большой отошёл в сторону, так и остался наоттопырку…

Молодые парни приходили в автохозяйство, пожилые уходили из гаража на пенсию. Иные уходили – и как будто их не было. Лёша Чурин и года не проработал, но след в душах оставил.

Герман КРЫЛОВ