РОМАН ПРИХОДИТ, КАК ХОЗЯИН

№ 2006 / 19, 23.02.2015

Войско покидает Пеллу, царь впереди.
Матери и жёны застыли – ни единого «аха!»
Ты стрела времени, Александр, ну что ж, лети!
Греция заканчивается палубами Неарха.***
Войско покидает Пеллу, царь впереди.
Матери и жёны застыли – ни единого «аха!»
Ты стрела времени, Александр, ну что ж, лети!
Греция заканчивается палубами Неарха.

Флот торжественно снимается с якорей,
он заполнен не только фалангами и Буцефалами.
Тут каменщики, плотники, куча лекарей,
и геометры, и звездочёты, и Зевсы уже с пьедесталами.

Будущим нагруженные суда,
вёслами царапают мрамор моря.
Александру – пусть впереди лишь одна вода –
видятся миражи Дариева нагорья.

Утренним бризом колеблется царский плащ.
Мойры споро сплетают нить, которая всё связует.
Будущее неотвратимо, плач, Азия, плач,
тебя не просто разгромят, но и цивилизуют.

Ты уже проиграла, тебе это ясно самой.
Имя врага – Александр – это раскаты грома.
Он судьбоносен, он всю Элладу везёт с собой.
И лишь Аристотель остался дома.

ГРОЗА
Повинуясь незримому знаку
и неслышной команде внемля,
выворачиваются наизнанку
серебристые тополя.

И дрожат перед клубом пыли,
что предпослан себе грозой,
и на каждом древесном шпиле,
преломляется луч косой.

Производят ребристые громы
чёрно-жёлтые жернова,
тучи движутся как паромы
все нахмурены, как братва.

Шлют растерянные проклятья,
коромысло швырнув на ведро,
оправляя вздутые платья,
целых пять Мерилин Монро.

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ДВОР
Для текстов всяких дверь открыта,
здесь нынче процветают все.
Вон у журнального корыта
лежит, сопит само эссе.

Бредёт, скрипя потёртой кожей
премьера тусклый мемуар.
Там проповедь с унылой рожей
и юмор, прозванный – нуар.

Тут на газетных перекрёстках
сражения словесных блох.
Не на мечах, а на напёрстках
решают, кто сегодня Блок.

Скрип публицистики плакучей,
рецензий мелкие хорьки,
и чепуха стихов на случай,
сценарий для теле-реки.

Всё шебуршит, скрипит, стрекочет,
и пудрит, пудрит нам мозги…
Но что это? Что там грохочет?
Чьи это тяжкие шаги?

От удивления раззявлен
ворот литературных рот.
Роман приходит как хозяин
в собранье жанровых пород.

И все печатные сословья,
крича-шепча и «Бог!» и «хам!»,
и понося и славословя,
ползут припасть к его ногам.

Настал порядок здесь, но глухо
уж ропщут в письменной толпе:
Смотрите, лирика, как шлюха,
сама гуляет по себе!

Свой фиал допивает Хайям,
с наслажденьем барашка рубает,
отдохнув, затевает он ямб,
или правильней скажем – рубаи.

Говорят, для Омара вино,
это не алкоголь и не пьянка,
символ творческой силы оно,
сущность, в общем, высокого ранга.

Но сейчас занимает меня
не его виноградная бражка,
а посмертная колготня
доедаемого барашка.

Ведь живот стихового творца
для него – похоронная яма.
Но огонь молодого мясца
как-то скажется в жизни Хайяма.

Может быть, небывалой строкой,
и вперёд, из изданья в изданье,
иль напротив тяжёлой тоской,
что приходит от перееданья.

Для чего я всё это пишу?
Потому что как все пожираем.
И от муторной мысли дрожу –
окончательно ли умираем?

Люди, сделаемся как яд
в тёмном брюхе проглота-Сатурна!
Вряд ли он сочинит «Рубайят»,
пусть хотя бы ему будет дурно.

ЧЕРКИЗОВО
Вечер упоительный на диво,
и о большем счастье не моли.
Чаша нового «Локомотива»
словно океан шумит вдали.

Воздух неподвижен, свет отвесен,
и каштан в окне молчаньем полн.
Мне футбол сейчас неинтересен,
безразличен шум неровных волн.

Мир устроен ясно и разумно,
праздник для ушей и ясных глаз,
то, что торопливо, то, что шумно
собрано в один бетонный таз.

Мир почти уже в анабиозе,
на конце пера застыл глагол.
Вдруг деревья разом, как тиффози,
бешено листвою плещут: «Гол!»
***
Донимает целый день изжога,
муравьиного я схрумкал бога,
и в желудке куча муравьят.
Боль, что называется голодной,
в душу лапой ломится холодной,
Взгляд мой излучает только яд.

И на что мой взгляд сейчас не рухнет,
эта вещь болеет, меркнет, тухнет.
Голубь каркнет, и ужалит уж.
Девушка, что в юбочке короткой
пробегает, кажется уродкой
и несёт немыслимую чушь.

Так нельзя! Борись с огнём болезни!
Сам же знаешь, многажды полезней
мыслью доброй душу освежить.
Правда совместима с добротою!
Если зол, то жизни я не стою,
убивая, невозможно жить!

Постепенно выхожу из шока.
Понемногу пятится изжога.
К новой жизни светится тропа.
Божий мир разумен и прекрасен,
Взор как никогда мой нынче ясен.
Девка ж в юбке всё-таки глупа!

КОКТЕБЕЛЬ
Ничего не сказано словами,
но овладевает головами
глупый и назойливый вопрос:
Господа, да что же с нами будет?!
Ужли в этот самый миг нас судит
в небесах космический мороз?

Здесь, внизу, под гроздью винограда,
сердца нарастает канонада,
и слова и губы горячи.
Волны набегают словно ямбы,
а из чёрной и бездонной ямы
рушатся смертельные лучи?

Всё пройдёт?
Умрёт моя красотка?
Карадага ёкнется высотка?
Даже пить коньяк напрасный труд?
И шашлык уже напрасно жарят?
Сон мне золотой!
Пусть все кимарят
и друг другу вдохновенно врут!

Михаил ПОПОВ