Вячеслав ОГРЫЗКО. В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО (История третья: московские находки)

№ 2001 / 19, 16.07.2015

Это короткое письмо я получил 27 декабря 1991 года.

“Уважаемый В.Огрызко.
Извините, что, может быть, попусту Вас беспокою — пишу, чтобы спросить Вас — не родственник ли Вы польскому герою Иосафату Огрызко? Меня это интересует потому, что моя мама приходилась ему внучатой племянницей, а фамилия редкая. Надеюсь на ответ.
Соколова Зоя Анатольевна.“

И далее шёл московский адрес.

Каюсь, я тогда не ответил. И не потому, что так уж сильно разрывался на два фронта — редактировал газету “Славянский вестник”, которая чётко выдерживала свою периодичность — два раза в месяц, и ещё каждый день стал ходить на службу в журнал “Наш современник”, куда меня несколькими неделями назад взяли на самую сумасшедшую должность ответственного секретаря. Я почему-то решил, что Соколова — вторая Волкова, такая древняя бабушка, которая полжизни по крупицам собирала любые материалы о своём именитом однофамильце, но чьё старческое увлечение абсолютно не интересовало никого из её ближайших родственников и — даже больше — чьи генеалогические “раскопки” приводили детей и внуков в ярость. К тому же я в ту пору был уверен, что никакого отношения к Иосафату Огрызко не имею и в этом плане никакой пользы для автора письма не представляю.

Лишь спустя годы я понял, что не столько я нужен Зое Анатольевне Соколовой, сколько она необходима мне. А вдруг она знает о моём однофамильце что-то такое, что мне до сих пор неизвестно. Но как напомнить о себе? Мне было стыдно, что я так долго молчал.

Не хочется сейчас рассказывать о том, как я первый раз позвонил Зое Анатольевне и что говорил в своё оправдание. Больно всё это и, повторяю, стыдно.

Уже в первом коротком телефонном разговоре я узнал: Зоя Анатольевна за эти годы перенесла два инсульта, она часто болеет, ей трудно не то что гулять по улице, а даже передвигаться по собственной квартире.

Зоя Анатольевна сразу честно предупредила, что вряд ли чем-то в силах помочь мне. В их доме разговоры про родство с Иосафатом Огрызко велись крайне редко. Время было такое, все боялись, как тебя за твоё же происхождение не упрятали бы в тюрьму. Но, чтобы я сильно не расстраивался, Зоя Анатольевна посоветовала на всякий случай полистать мамины бумаги, которые она ещё в начале 1980-х годов передала в Исторический музей.

Естественно, я поинтересовался, почему эти бумаги попали именно в Исторический музей. Неужели там создан специальный фонд Иосафата Огрызко? Оказалось всё в тысячу раз проще. Мы иногда увлекаемся поисками непременно на краю света и не замечаем, что находится в двух шагах от твоего дома. Как выяснилось, мама Зои Анатольевны почти полвека проработала в этом Историческом музее.

— А как её фамилия?

И тут случился полный конфуз. В ответ я услышал:

— Огрызко. Зоя Александровна Огрызко. Она была специалистом по истории русского крестьянства, сразу после Отечественной войны защитила кандидатскую диссертацию и потом выпустила несколько книг.

Но как же так? Почему я до сих пор этого имени не встречал. Я же в своё время перелопатил все картотеки в Ленинской и Исторической библиотеках и вроде бы имел представление о всех своих однофамильцах, оставивших после себя книги или диссертации. И в этом ряду имя Зои Александровны Огрызко мне ни разу не попадалось. В чём же дело? Неужели я такой рассеянный?

Зоя Анатольевна, когда поняла причину моего замешательства, тут же внесла ясность. Я ведь сначала ответ воспринял на слух. А оказывается, фамилия её мамы писалась несколько иначе, чем у её именитого родственника: Огризко. Но когда произошла смена буквы “ы” на “и” и чем она была вызвана, уже никто не знает. Достоверно известно, что это — не самодеятельность мамы З.А. Соколовой. Отец Зои Александровны — Александр Владиславович тоже подписывался как Огризко.

Если честно, каких-либо новых материалов об Иосафате Огрызко я в Историческом музее, как и предупреждала Зоя Анатольевна Соколоыва, не обнаружил. Нашёл только косвенные подтверждения некоторым своим догадкам. (Я теперь почти убеждён, что одна из ветвей фамилии Огрызко ещё в конце XIX века обосновалась в Красноярске.) В этом плане личная наша встреча принесла пользы побольше. Другое дело, что все рассказы Зои Александровны построила на семейных преданиях, которые документально пока ничем не подтверждаются.

По словам Зои Анатольевны выходит следующее. Её прадед Владислав Огрызко и Иосафат Огрызко — родные братья. Они родились и выросли в Белоруссии в семье, которая исповедовала католицизм. Позже Владислав женился на православной девушке и, когда у него родился сын — Александр, он, по законам того времени, был крещён и принят в православие. Трудно сказать, как конкретно отразилось на судьбе семьи Владислава участие брата в польском восстании 1863 — 1864 годов. Видимо, если не гнёт, то какое-то давление со стороны властей всё же было. Очень даже возможно, что царская администрация семью Владислава (или часть семьи) — есть косвенные подтверждения тому в архивах — сослала (или заставила якобы добровольно отправиться) в Красноярск.

Сын Александр, по одной из версий, вероятно, сочувствовал своему дяде и, возможно, какое-то время разделял идеи идеологов польского освободительного движения. Во всяком случае в Сибири он, как это утверждалось в преданиях семьи З.А. Огризко и З.А. Соколовой, оказался совсем не случайно.

Хотя есть и другая версия, более прозаичная. Никаким противником царского режима Александр Огризко никогда не был, как никогда он не был и сторонником польских демократов. В Сибирь же он попал ещё в детстве, вместе с родителями — из-за опального дяди. Кстати, по некоторым данным его мать жила в Красноярске вплоть до октябрьского переворота. Ну а когда пришло время творить собственную судьбу, Александр устроился на железную дорогу. В пользу этой версии говорит то обстоятельство, что в ссвоих письмах к дочери за 1913 — 1918 годы он царскую власть ни разу не подвергал никакой критике. Кроме того, несмотря на то, что в первую мировую войну Александр Огризко одно время служил рядом с поляками, он письменно также ни разу не высказался по польскому вопросу. Такое впечатление, что большая политика в его жизни — в отличие от именитого дяди — существенной роли никогда не играла.

Но оставим в стороне догадки. Достоверно известно, что в 1890-е годы Александр Огризко жил в Томске и работал на железной дороге. Уже далеко не юношей он попросил руки у дочери сосланного из города Хорола в Западной Украине коммерсанта Приходько, которую звали Марией. Разница в возрасте у них составляла больше двадцати лет.

Зоя родилась в 1901 году.

Первые десять лет они жили все вместе. Но потом что-то случилось (возможно, сказалась огромная у супругов разница в возрасте), Зоина мама полюбила другого человека (он, кстати, работал, как и Александр Огризко, на железной дороге), вторично вышла замуж и с дочерью уехала из Томска ко второму мужу в Нижний Тагил.

Как я понимаю, для Александра Огризко всё происшедшее стало страшным ударом. Он больше уже не женился, жил одиноко, но продолжал не чаять любви к дочери и чем только мог ей помогал. Сохранились его письма и открытки в Нижний Тагил к Зайчику — как Александр Огризко называл свою дочь — за 1913 — 1918 годы.

Эта часть семейной переписки ещё одного моего однофамильца — главное моё открытие, сделанное в Историческом музее. Да, пусть я пока не нашёл новых материалов об Иосафате Огрызко (хотя не надо отчаиваться, всё впереди), но мне зато открылись такие потрясающие судьбы.

В письмах Александра Огризко есть всё: и грусть одинокого человека, и тоска по женской ласке, и печаль по ушедшей к другому человеку жене, и трогательная забота о родной кровинушке, и переживания за то, как у дочки в будущем сложатся дела, тут ещё собственные житейские и бытовые неурядицы… Это ведь целый роман. Трагедия всего одного маленького человека, оказавшегося совсем беззащитным перед роком судьбы, на фоне разгорающегося мирового пожара. Я приведу только некоторые записи.

18 декабря 1913

Томск

Сегодня ровно год с того времени, как ты, дорогой мой Зайчик, убежал от меня… А я всё сижу и жду, когда же ты ко мне возвратишься.

***

7 февраля 1914

Томск

Поздравляю тебя с днём ангела, дорогой мой Зайчик, желаю тебе доброго здоровья и всего хорошего… Вчера сдал на почту для тебя посылку… В посылке сочинения Некрасова, в двух томах, конфеты, какао, варенье и духи. Теперь у тебя имеются сочинения всех лучших поэтов: Лермонтова, Пушкина и Некрасова. Береги, родная моя, вообще все книги, а эти — в особенности… Возьми за правило, как бы ни просили: не давать их на дом читать кому бы то ни было, а в особенности своим девочкам — подругам, так как не все и взрослые умеют общаться как следует с книгами, в чём я лично уже на себе испытал не один раз…

Не ленись, детка, играть на рояле, так как это и занятие не скучное и может со временем в жизни пригодиться…

Прежде чем отправить тебе эти книги, я их вновь сам прочёл, и над некоторыми стихотворениями вволю наплакался, благо мне никто в доме не мешает. Теперь у тебя с мамой есть что читать, только ей всё-таки не следует читать чрез стекло, а в особенности вечерами, пока не обзаведётся очками, да и то по рецепту доктора…

Любящий тебя папка.

P.S. Как ты , детка, небрежно пишешь: сколько в письмах ошибок, недописок, вранья. Хотя бы на карточках чисто и ровно написала! Успела уже привыкнуть к такой небрежности? Эта скверная привычка у тебя впоследствии на всём отразится.

***

8 октября 1914

Томск

…У нас в городе уже давно масса пленных австрийцев и германцев. Своим раненым шлём рубахи, кальсоны, фуфайки и кисеты для табака, куда вкладываем табак и трубочку. Кроме того, на наш, служащих, счёт содержатся в госпитале постоянные две кровати для раненых…

Книги Гоголя должна получить посылкой.

***

28 октября 1914

Томск

Сегодня я в числе других 17-ти человек сослуживцев по Управлению сл. Пути получил от своего начальника уведомление о том, что по случаю разделения дороги, с 1 января 1915 года остаюсь за штатом. Списки обо всех нас посланы на Омскую дорогу. Если кто-либо из нас будет туда принят, то нас известят особо. На поступление туда надежды мало…

Жить на пенсион, конечно, я не намерен. Займусь поисками работы. Летом желательно съездить на курорт Сочи, окончательно полечиться от ревматизма.

***

9 ноября 1914

Томск

На днях нам опять объявлено, что из 22-х человек наших служащих по сл. пути на Омскую дорогу принята как раз половина, т.е. 11 человек, а остальные 11-ть, в чине которых и я, не приняты и с 1 января 1915 года остаются за штатом… Предложено, кто желает, подать прошения о принятии на службу на Галицийскую железную дорогу, т.е. во вновь отвоёванный город Львов, в Галиции, но я от этого отказался. Неохота Бог знает где умирать, да и население там ко всем приезжим из России относится враждебно.

***

22 ноября 1914

Томск

Сейчас выезжаю во Львов, а почему и как — увидишь из предыдущих писем…

***

17 декабря 1914

Львов

Живу пока на казённой квартире при Управлении дороги, по 3 и 5 человек в одной комнате, но просторной, с необходимой мебелью, с электрическим освещением, паровым отоплением и водопроводом. Обедаем тут же, в столовой, по 50 копеек за обед, …без молока, которое здесь и достать трудно.

Я живу в одной комнате со своими сослуживцами по Томску: Длугачом и Поплавским. Гоштовт остался в Томске.

…Работы хотя пока вообще немного, но ходили на занятия с 9-ти до 3-х и с 6-ти до 9-ти и даже по праздникам утром и вечером, — так здесь принято. Я оставлен при канцелярии Сл. Пути и мне поручено ведение делопроизводства по происшествиям.

…Пока всё и все считаются временными и могущими подвергнуться разным переменам.

Александр Огризко как в воду глядел: 9 июня 1915 года наши войска оставили Львов и Управление дороги было переведено в Киев.

***

14 июля 1915

г. Киев

…Не забывайте бабушку в Красноярске.

***

26 декабря 1915 года

Из действующей армии

Дорогой мой Зайчик!

Весьма гостеприимно принятый, живу со вчерашнего дня в офицерской палатке одного из доблестных наших сибирских полков. Подарки, с трудом доставленные сюда, в особенности по грунтовой дороге, крайне испорченной тёплой погодой, раздам сегодня и завтра и возвращусь обратно, с заездом в Москву. Поздравляю тебя, маму и Николая Яковлевича с новым годом и желаю всем всего лучшего. Любящий тебя папка.

А.Огризко”.

[На открытке штемпель: 43-й Сибирский стрелковый полк]

Позже, в другой папке, также хранящейся в отделе письменных источников Исторического музея, а именно в фонде З.А. Огрызко, я обнаружил две больших фронтовых фотографии. На одной из фотографий я прочёл такую подпись: “Снято офицером 28 декабря 1915 г. на передовых позициях в действующей армии, в Минском районе, в 1 1/2 верстах от неприятеля, при раздаче уполномоченным от Комитета при Управлении Омской ж.д. А.В. Огризко рождественских подарков воинам Сибирских стрелковых полков. С правой стороны от уполномоченного, впереди — командующий 43 полком полковник А.П. Зощенко, с левой — брат его, командир батальона Г.П. Зощенко, кругом — остальные офицеры и нижние чины полка, с оркестром музыки”.

***

12 января 1916

Омск

Письмо твоё я получил, дорогой мой Зайчик! Если не найду в Омске сочинений Ал. Толстого, то выпишу. Ты мне всё пишешь о своих хороших успехах в науках. Конечно, это меня радует.

***

13 декабря 1916

Екатеринбург, вокзал, 2 часа дня.

…Сопровождаю вагон с убитым генералом.

***

13 февраля 1917

г. Черновцы

Сегодня день твоего Ангела, дорогой мой Заяц, и я поздравляю тебя… Соорудила ли тебе мама постный пирожок с грибами?

…Недавно я был у здешнего единственного оставшегося хорошего врача, бывшего профессора, директора здешней больницы, толстого старика, поляка Филипповича, который прописал мне порошки, от которых мне теперь легче, и одышка ночью меня не так мучит, а то я было окончательно исстрадался и измучился.

…Обедаю у вдовы-польки, но уже не так хорошо готовят.

***

2 сентября 1917

Киев

Я было совсем собрался уже перевестись 1 сентября в Москву, как и писал тебе об этом, но, услышав от приезжающих оттуда крайне неблагоприятные вести и не имея там ни квартиры, ни продовольствия, начал стараться, при всём нежелении, остаться в Киеве на Юго-Западной железной дороге, где я имею уже квартиру, хотя крайне неудобную, и есть что поесть, хотя и дорого.

…Здесь вообще большой переполох и предполагается эвакуировать из Киева как наше Галицийское Управление, так и Юго-Западное и даже предложено служащим отправлять свои семейства куда-либо из Киева. Так что нельзя поручиться за то, что и поступившие на службу на Юго-Западную дорогу останутся в Киеве, а не выедут, хотя временно, куда-либо.

***

17 января 1918

Киев

…2 января почувствовал сильную боль в верхнем желудке и сильную опухоль в паху. 5 января был отправлен в больницу Юго-Западной железной дороги. Там стали готовить к операции. Домой выбрался 8 января.

***

16 апреля 1918

Киев

Дорогой мой Зайчик! Поздравляю тебя и маму с давно прошедшими днями Вашего ангела, а также и с праздниками св. Пасхи. Давно и я уже тебе ничего не писал, и от тебя никакой весточки не получал. Причина этому та, что большевики, при вступлении в Киев немцев, отступая 28 января, взорвали на своём пути жел. дорожные мосты и полотно и испортили телефонные провода, так что до сего времени не могут всё это исправить. И когда всё наладится — неизвестно. Благодаря чему с того времени между Киевом, Одессой да и всей Украиной нет никакого сообщения с остальной Россией ни письменно (так как поезда не ходят) ни по телеграфу.

С 1 апреля я уже не служу на Галицийской дороге, всех нас ж/д служащих, как Галицийских, так и дорог Царства Польского, находящихся в Киеве, Украинские власти уволили, не уплативши даже полагающегося двухмесячного оклада заштатного пособия <…>

Все служащие Юго-Западной дороги, неукраинцы по рождению, обязаны в течение 3-х месяцев изучить укринский язык (говорить, читать и писать), а не могущие этого выполнить — будут уволены.

Масса людей осталась без средств и службы… Кроме того, немцы в Киеве а австрийцы в Одессе, приглашённые украинцами только для защиты от большевиков, очевидно, обосновались здесь прочно и распоряжаются как у себя дома и даже назначают своих служащих на дороги Украины.

Так что всем нам, неукраинцам, здесь на Украине и в особенности в Киеве, служить — невозможно. Да и жить здесь сложно, так как все продукты немцы забирают и отправляют к себе в Германию.

…Но всё-таки, слава Богу, что не перевёлся я, как хотел, в Москву, где окончательно, как и в Петрограде, все голодают.

…Не позже 20 апреля я выезжаю в Одессу, куда только ещё и налажено пассажирское движение. Где, может, быть, найду и твои письма, посланные мне до разгрома линии.] Там, в Одессе, мне обещано место, но не в Отделе казённых Юго-Западной дорог, куда я раньше метил, а в Управление Бессарабской дороги (оно, частное, а не казённое), находящееся также в городе Одесса. На это Управление, как неказённое, украинское власти пока большого влияния ещё не имеют, но что и с этим Управлением может быть дальше, и будет ли оно долго существовать, ввиду покушения румын на захват того края, — ничего предвидеть невозможно. <…>

Чтобы по примеру других не остаться вовсе без службы, я уже подумывал о возвращении в Томск (но только не в Омск), хотя бы на должность конторщика, но теперь посмотрю, не обживусь ли в Одессе.

Письмо это увезёт из Киева и сдаст на почту где-либо по пути, где ещё не прервано движение поездов, сослуживица моя, барышня-машинистка, оставленная также за штатом и возвращающаяся домой, в Казань.

Это письмо, отправленное Александром Огризко в апреле 1918 года из захваченного немцами Киева дочери в Нижний Тагил, оказалось последним. Добрался ли Александр Огризко в Одессу или нет, остался живым или погиб, неизвестно.

Какая-то надежда у меня появилась, когда я разбирал в Историческом музее папку с открытками А.В. Огризко времён первой мировой войны. Вдруг после открыток, датированных семнадцатым годом, пошли открытки за 1924 год. Я ещё подумал: что за чертовщина? Мне же Зоя Анатольевна Соколова по телефону чётко сказала, что её дед сгинул в гражданскую войну. А тут стоит дата 1924-й год, но вроде бы всё тот же почерк. Только адреса другие. Открытки адресованы не в Нижний Тагил, а в Пермь. И отправлены не из Украины и не из Омска, а почему-то из Риги.

Потом пошли открытки за 1925-й и 1926 годы, но всё из той же Риги. Я присмотрелся к ним повнимательней. Нет, почерк всё-таки другой. Слова — самые общие. Но вот мелькнули просьбы. Адресат передаёт приветы матери Зои Александровны Огризко — Марии Кондратьевне Багаряцкой и кланяется от какого-то Александра Николаевича. А может, это ошибка? Может, это Александр Владиславович? Может, он выжил в 1918 году, потом осел в Риге, завёл новую семью?

Звоню Зое Анатольевне Соколовой. Но она не знает, кто матери посылал в 1924 — 1926 годах открытки из Риги.

— Только это не её отец, — уверяет Соколова.

Надежда гаснет. Но, может, зря? Неужели я так ничего и не узнаю о последних днях своего однофамильца Александра Огризко?

Ну а как потом сложилась судьба у его дочери, сохранившей, несмотря ни на что, отцовскую фамилию?

Родные до сих пор не представляют, как она пережила гражданскую. Семейные предания хранят такую историю. Когда большевики первый раз свою власть на Урале установили, комиссары пошли по домам искать молоденьких девочек. Но Багаряцкий свою падчерицу успел спрятать. Он уже немощный был, инсульт пережил, но за Зою любому комиссару мог глотку перегрызть, точно волк. В 1919 году его не стало. В том же году Зоя окончила гимназию и пошла работать в местную школу.

Конечно, потеря двух близких людей сильно повлияла на девчонку. Она ещё сохраняла надежду, что сможет разыскать отца, и именно поэтому в 1920 году уехала учиться в Томский университет. Но отца найти так и не удалось. Прошлое стало давить на неё. И Зоя попросила, чтобы её перевели в Пермский университет.

В Перми она встретила Василия Васильевича Молодцова, который стал её первым мужем. У них родился сын Евгений. Увы, через несколько лет мальчик умер. Скарлатина оказалась неизлечимой.

Я не знаю почему, но что-то с Молодцовым у Зои Огризко не сложилось. Она вышла замуж вторично и в 1930 году вместе с новым мужем Анатолием Сергеевичем Соколовым уехала в Свердловск, где у них родилась дочь Зоя.

Дальше, если верить лаконичной автобиографии Зои Александровны Огризко, написанной в января 1945 года, всё было очень просто и достаточно буднично. В Свердловске она “работала в школе N 11 и по совместительству в редакции Уральской Советской Энциклопедии. В 1934 г. переехала в Москву, поступила в аспирантуру Государственного Исторического музея. В 1937 г. сдала кандидатский минимум”.

Но в реальности всё было в тысячу раз сложней. В 1934 году стали сгущаться тучи над её вторым мужем. Он вынужден был переехать в Нижний Новгород, где его взяли преподавателем в местный пединститут. Когда начальство узнало, что отец у него — из священников, Соколова моментально исключили из партии. Ну а в тридцать шестом ему предъявили новое обвинение — в подготовке покушения на вождей страны. Суд был скорый и неправый. Приговор Соколов узнал уже в Москве: расстрел. Позже дочь узнала, что прах её отца покоится в общей могиле N 1 на Донском кладбище.

Как жена политического преступника, Зоя Александровна Огризко, естественно, надолго вынуждена была забыть про защиту диссертации. Спасибо друзьям, что в 1937 году не побоялись взять её с запятнанной, как считалось, биографией на работу в филиал Исторического музея — Новодевичий монастырь. Однако мало кто тогда знал, что Огризко в монастыре не только историю изучала, но и тайком молилась. Веру в Бога она никогда не забывала и не предавала. Ни при каких обстоятельствах.

Увы, музей прокормить старенькую маму и маленькую дочку никак не мог. Огризко подрабатывала ещё уроками в школе. Но и это не выручало. Денег катастрофически не хватало. Поэтому она в начале 1941 года подала документы на работу в Китай. К тому времени наши построили в городе Урумчи авиазавод, который по бумагам проходил как завод сельхозмашин. Многие наши инженеры жили в Урумчи с семьями. Естественно, детей где-то надо было учить. Поэтом у в Урумчи открыли специальную школу для русских. Огризко должна была преподавать историю. Но очень скоро наши отношения с китайскими коммунистами стали портиться, и в 1943 году всех советских учителей из Китая отозвали на родину.

Диссертацию Зоя Александровна Огризко смогла защитить только в 1947 году. Её любимыми темами были история Русского Севера и черносошное крестьянство в 17-м веке.

Как вспоминают соратники Огризко, работала она страшно много. Одна из её бывших сослуживиц по Историческому музею Светлана Фёдорова, ставшая впоследствии крупным этнографом и отменным специалистом по Русской Америке, как-то привела подробности экспедиции в Западную Сибирь в 1956 году. Кроме Фёдоровой и Огризко, в ней участвовали ещё Дина Тверская и Любовь Костюхина. Так вот четыре женщины, образно говоря, пропахали в поисках старинных крестьянских орудий труда почти все деревни от Томска до Колпашево. И особенно всех поразила Огризко. Страдая сильной близорукостью, она тем не менее первой тогда в свои 55 лет карабкалась по непрочным, шатающимся лесенкам на чердаки, выклянчивала у стариков уже ненужные им неработающие прялки и брошенные всеми древние книги. Но ещё больше изумил всю экспедицию тот факт, что ни в одном селе Зоя Александровна не пропускала заутреню. Церковная служба всегда, даже в годы хрущёвских гонений на Веру, была для неё не какой-то обязловкой или привычкой, а потребностью души.

Кстати, верность Церкви унаследовала и её дочь. Удивительное дело, но дочь каким-то непостижимым образом избежала высокой чести состоять и в пионерской, и в комсомольской организациях, и при этом поступила ещё в сталинское время на биофак МГУ. Это было под силу только очень сильной личности.

Но вот парадокс: другой мой однофамилец — советский историк Иосиф Иванович Огрызко — получил известность как пропагандист атеизма, выпустив в 1960 — 1970-е годы несколько книг антирелигиозного содержания.

В семье же З.А. Огризко и её дочери, как я слышал, роль духовника очень долго выполнял известный священник Иннокентий Просвирнин. Правда, когда я решил уточнить у Зои Анатольевны Соколовой, так ли это, то узнал, что молва несколько переиначила факты.

По словам Зои Анатольевны, дело обстояло так. В 1967 году она надумала побывать в женском монастыре. Но тогда про действующие монастыри нигде почти ничего не печаталось. Во всяком случае их адреса не афишировались. За помощью Зоя Анатольевна обратилась к одному из своих студентов, который, как она точно знала, поддерживал тесные общения с церковными людьми. Этот студент и познакомил молодую преподавательницу из МГУ с Просвирниным (он тогда ещё не ушёл в монахи и в миру носил имя Анатолий), а тот в свою очередь посоветовал пытливой исследовательнице личинок амфибий совершить путешествие в Пюхтинский монастырь.

Возвратившись домой, Зоя Анатольевна познакомила Просвирнина со своей мамой. У них оказалось много общих интересов. Ведь Зоя Александровна Огризко много лет собирала материалы о монастырях русского Севера. Это их знакомство очень скоро переросло в дружбу.

Но потом был момент, когда Зоя Анатольевна вдруг решила оставить биологию и уйти из науки. Друзья отказывались понимать, что она делает. А Просвирнин понял. И два года — 1975-й и 1976-й — Соколова работала в издательском отделе Московской партиархии. А затем — видимо, перебесившись (да простится мне нецерковное слово) — вновь вернулась на биофак МГУ.

В 1977 году Просвирнин принял монашеский постриг и в честь Святого Апостола Русской Америки Вениаминова получил имя Иннокентий.

Увы, судьба не пощадила отца Иннокентия. Говорят, в начале 1990-х годов на него в Иосифо-Волоцком монастыре напали пьяные рабочие. Спасаясь, священник прыгнул со второго этажа монастыря. Прыжок оказался неудачным и имел тяжёлые последствия. Похоронили отца Иннокентия в 1994 году. Ему было всего 44 года.

Но Зоя Александровна Огризко об этом уже никогда не узнает. Она скончалась в 1983 году, прожив 82 года.

А я всё думаю, неужели она, будучи профессиональным историком и зная про своё родство с Иосафатом Огрызко, так никогда и не пыталась проследить судьбу своего именитого родственника.

— В молодые годы маме, точно, было не до этого, — считает дочь. — Она всегда, вплоть до выхода в январе 1978 года на пенсию, много работала, была страшно деловым человеком и, видимо, понимала, время докопаться до всей правды ещё не пришло, что ей не дадут этого сделать, не позволят. Значит, надо заниматься чем-то другим, конкретным. Она, кстати, и меня учила жить и мыслить реальными категориями. А вот на пенсии времени для разговоров про наш род у неё стало побольше. Я иногда тоже подбрасывала поленья в огонь, интересовалась, где же наше родовое поместье. А мама как-то очень серьёзно ответила, что будто бы в Витебской области существовало такое село — Огрызково. Мы ещё с ней строили планы поехать в Белоруссию посмотреть, что осталось от этой деревни. Но не успели.

А когда же я соберусь в путешествие по местам Иосафата Огрызко?

Вячеслав ОГРЫЗКО