ТЕАТР-ДОМ: беседа с Михаилом МИЗЮКОВЫМ

№ 2014 / 13, 23.02.2015

Михаил Александрович Мизюков – художественный руководитель уникального московского театра, на сцене которого материализуются древние архетипы этносов, оживают невероятные по силе обрядовые и ритуальные действия, происходит любопытный синтез аутентичных культур и драматического театра. Сам Михаил Мизюков также неординарен, как и его театр-дом: похож на русского князя и одновременно на гуру с проницательным взглядом и седой бородой. И в этом Доме царят довольно немодные в наше время понятия – честь, несгибаемые принципы и духовность. Впрочем, разгадать загадку этой духовности – и было моей задачей.

– Известно, что Московский историко-этнографический театр был создан в 1988 году, могли бы вы рассказать историю его создания? Как молодым актёрам, только закончившим театральное училище имени Щепкина, удалось создать свой театр-дом?

– Это произошло не сразу и не очень быстро. Мы вообще выпускались в 1985 году, после нашего выпуска мы все попробовали строить этот театр в Зеленограде. Вначале хотел весь курс пойти, но в итоге пять человек взялись за синтез театра и этнографии. Ведь молодым актёрам, конечно, хочется сразу попасть в какой-то известный театр. В Зеленограде мы работали два года, уехали туда по распределению. Городские власти нам обещали много всего, но после двух лет мы поняли, что, наверное, нужно будет вернуться в Москву. Там это был театр города, и из Москвы зритель туда не поедет. В Зеленограде продолжал развивать дело Павел Курочкин, мой однокурсник, заслуженный артист России.

– Как осуществлялся сам процесс: вы предложили проект, и вам помогло государство?

– Это сейчас легко создать театр: несколько человек договорились, составили юридический акт и вперёд, особенно, если есть деньги. Можно и без денег – препятствий нет. В середине 80-х годов даже юридически не было такой формы, как создание театра. В 1988 году, когда мы стали Московским историко-этнографическим театром – юридически мы были театром-студией. Как раз в те годы пошло движение театров-студий, был разработан типовой устав. Мы попали в эту волну. Вначале пути нам очень помогло издательство «Молодая гвардия»: они выступили как учредители и дали нам уставный фонд. Потом мы стали самостоятельным театром и до 1997 года сами жили и работали. И только в 1997 году получили статус государственного театра.

– Как созрела идея создать именно этнографический театр? Есть ли ещё где-то подобные театры? В Москве точно нет, а вот за рубежом или в других городах России? 

– Поскольку наш театр является организатором и учредителем международного фестиваля «Театров фольклора» – уже три фестиваля провели – мы ищем коллег по всему миру, и могу сказать, что подобные театры есть, но их можно буквально по пальцам пересчитать. Формат театра в сочетании с народным искусством – это действительно редкость.

– Есть ли разница между обычной драматургией и этнографической? Могли бы вы раскрыть секретный ингредиент: почему ваши спектакли прямо-таки пронизаны духовностью?

– Не знаю, насколько ингредиент секретный, но могу сказать, что для нас очень важен традиционный, подлинный музыкальный материал. Любого народа, не только нашего. Взять спектакль «Шар и крест» по Честертону или «Пятая печать» по Ференцу Шанте – не погрузиться в музыку народа невозможно.

– То есть вы постигаете этнос через его народную музыку?

– Да, несомненно. В народной музыке – настоящей, не стилизованной – душа народа очень ярко ощущается. Причём в любом народе есть свои музыкальные сокровища. Например, армянский дудук или грузинское многоголосье, венгерская скрипка, шотландская волынка – так душу выворачивают! Эта музыка гораздо больше скажет о народе, чем тома научной литературы. Хотя томами мы, безусловно, тоже пользуемся, но душу передаёт музыка.

– В Интернете написано, что вы играете на всех возможных инструментах, это правда?

– Ну не на всех. Я играю на гармони, баяне, аккордеоне, фортепиано, гуслях, балалайке, колёсной лире, на дудках всевозможных.

– То есть вы музыкант, актёр, режиссёр, художественный руководитель одновременно?

– У меня есть музыкальное образование, семь лет я отучился в музыкальной школе.

– Ваши спектакли всегда аутентичны, вы воссоздаёте на сцене древние архетипы, традиции, игрища, изучая научную литературу, исследования этнографов. Ваша деятельность сплетена с научной?

– Да, но в то же время чрезмерное погружение в науку не всегда полезно – можно так углубиться, что ты не выйдешь на практический результат. Погрязнешь в научных томах. С одной стороны, у нас не научная лаборатория. С другой стороны, ты должен в достаточной степени знать материал, который берёшь в работу. Если мы ставим «Пятую печать», то мы должны знать, что происходило во времена нилашистского режима. Мы погружаемся в Венгрию, Будапешт времён Второй Мировой войны.

– То есть вы создаёте некую обобщённую картину для представления того или иного этноса?

– Безусловно, нам необходимо создать и целостную картину, и обобщённую. Но для театра важны детали, мы раскрываем через них тему. В творчестве вообще можно зацепиться за деталь и черпать из неё вдохновение.

– В чём находите вдохновение?

– Когда я работаю над какой-то темой, спектаклем, я долго ищу музыку – сейчас есть все возможности найти и редкое произведение, а раньше слушали в фонотеках. Когда я найду ту музыку, которая соответствует моим ощущениям, ту самую, я пойму, что спектакль получится. Пока я её не нашёл, у меня существует неустроенность, и я ещё не знаю, что это будет за спектакль. Для меня музыка – это 80–90 % успеха. Но вдохновение приходит из разных областей: иногда достаточно взглянуть на небо.

– Как вы думаете, можно ли создать замечательный спектакль, про который люди будут говорить, что он наполнен духовностью, и при этом ничего не чувствовать? Иными словами, можно ли обмануть зрителя? Всегда ли в творчестве нужно чувствовать?

– Кухня у разных артистов и режиссёров своя, я могу сказать только за себя. По моему опыту бывают такие ситуации, когда тебе кажется, что всё плохо, что ты ничего не чувствуешь, что ты не взял ситуацию, а зрителя пробило. А в другой раз тебя переполняют эмоции, чувства, дыхание перехватывает, а в зале эффекта меньше.

– Как вы ищете темы и сценарии для постановок? Кстати, у вас всегда уникальные темы, таких нет больше нигде – это намеренное стремление к уникальности?

– Нет, конечно. Такой задачи, прописанной в уставе театра, нет (смеётся). Некоторые произведения, которые сейчас в репертуаре, ждали своего часа и по двадцать лет. Пьеса «Сказ о скоморохе Филипке», написал её Евгений Платонович Иванов – этнограф, театральный деятель, фольклорист, собиратель. Он был создателем первого этнографического театра в Москве. Об этом театре мало кто знает, потому что он просуществовал около года, потом пришла революция. В этой пьесе количество действующих лиц огромное, около ста человек. А в те годы, когда мы театр создавали, нас всего было человек восемь. Понятное дело, это было неподъёмно, но материал уникальный, хороший. Вот этот спектакль ждал своего часа – и дождался. Это один из самых больших спектаклей – целая энциклопедия жизни Москвы и быта её горожан середины XVII века. В нём показаны традиции скоморохов, аутентичные образцы речи того времени. Отдельно идёт боярская история, холопская история, соколиная охота, – всё это есть в спектакле.

Материал, как стихи. Спустя два года ты можешь обратить внимание на какие-то иные стихи, иные моменты. Многие вещи, которые давно известны, откликаются сегодня на наши реалии. Темы зависят также от актёрского состава. Сегодня один состав, завтра он поменялся, ты достаёшь свой портфель и начинаешь всё пересматривать, думать, что можно поставить. В темах мы себя не ограничиваем. Вот, например, «Пятая печать» – это не совсем этнографическая постановка, но не погрузиться в венгерский этнографический материал, мы не можем. Мы находим аутентичную музыку, подлинные танцы.

– «Пятая печать» – это действительно философский лунный камень, заброшенный в театральную жизнь столицы. Спасибо вам за него. Большое счастье, наверное, делать то, что любишь?

– Да! Момент рождения спектакля бесподобен, интересна подготовка к нему, репетиции, поиск.

– Расскажите про ваши спектакли.

– У нас есть несколько направлений внутри нашего театра. Есть спектакли, которые можно отнести к этнографическому или фольклорному жанру. Например, «Русский календарь» – начиная от закличек весны, это сплошные обряды. В «Календаре» есть песни, которые построены на таких интервалах, диссонансовых – когда мы были с этим спектаклем в Германии, нам не поверили, что это русская, славянская песня.

Другое значительное направление – это историческая драматургия, драматические хроники и произведения русской классики. Кроме того, мы не обходим стороной и интереснейшие и редкие произведения зарубежной литературы. И, конечно, не забываем о наших юных зрителях – целая серия спектаклей по русским народным сказкам, сказкам других народов и современных драматургов.

– Интервалы, о которых вы говорите, несли какую-то дополнительную нагрузку? Знаете, говорят, что древние люди сочиняли музыку, основываясь на знании тела, вибраций и так далее. То есть музыка имела дополнительный, иногда скрытый, смысл, и оказывала определённое воздействие. Это такая музыка?

– Не знаю. Наверное, есть какие-то звуковые коды, которые рождают определённые чувства. Шаманы, например, с помощью звукоизвлечения вводили в транс. Но насчёт песни из «Русского календаря», сказать не возьмусь. Мы точно не пытаемся ни себя ввести в транс, ни зрителя (смеётся). Для нас это просто необычные, красивые интервалы. Другой этнографической постановкой является «Казачье действо». В них текст минимален, песня за песней, обряд за обрядом: вечорка, крещение, проводы на войну, колыбельная и так далее. Эти спектакли рождались от песен, а песня за собой тянула сюжетную линию – есть и такой способ создания спектакля. Можно к этнографическому направлению отнести и «Ярмарку начала века» – спектакль о том, что происходило на ярмарках в Петербурге, Нижнем Новгороде, Москве в конце XIX – начале XX века. «Раусы», раёк, балаганы, театры петрушки, мы постарались всё, что известно об этой теме, воплотить в «Ярмарке». В фойе у нас стоят шатры, балаганы, трактир и половые работают.

– Есть проект мечты?

– Одного проекта нет. Хочется поставить по произведениям Лескова «Соборяне» и «Однодум». Может быть, когда-нибудь Достоевского коснёмся. Долго думали о свадьбе: не просто на сцене, а чтоб был масштаб, чтоб зритель принимал участие как гость на свадьбе, чтоб варили солод, в котлах была еда. Вплоть до того, чтобы зрителей одевали в специальные костюмы. В своё время мы начинали северную свадьбу по книге Балашова. Я надеюсь, что это ждёт своего часа.

– В чём феномен духовности вашего театра? В других московских театрах духовности нет вообще.

– Играет роль личность каждого, кто отдаёт себя делу, также потрудились наши педагоги, которые закладывали любовь к театру, к народной культуре. Наши актёры не гонятся за славой, мы понимали, что для нас это не главное, мы идём против течения, так было всегда. В театральных кругах сложилась определённая мода, а традиционные ценности никогда не были модными. Выход, конечно, есть: находить средства технические, современные, чтобы раскрутить и театр, и те ценности, которым он привержен. Мы не используем скандалы, провокации, не идём на компромиссы с совестью, хотя эти технологии нам тоже известны.

– Надеемся, что вы будете на волне. Скоро все устанут от одного штампованного лица и пойдут искать свои лица к вам.

– В ноябре мы делали фестиваль, на который к нам приезжали коллективы из Молдовы, Болгарии, Греции и из других стран. Я отметил, что они очень держатся за свою культуру. Например, современные молодые болгары сидят в кафе, как только заиграла музыка, все встают и танцуют. Для них было бы странно, если бы кто-то не любил это. А в России лапоть у многих вызывает омерзение. У нас в каждой губернии свой колорит, богатейшая культура. Мы стараемся её возродить. Жалко, что по телевидению никто не говорит об экспедициях, исследованиях в этой области. Ещё могу привести один пример. В 2004 году в Сеуле проходил международный фестиваль, походивший по масштабу на фольклорную олимпиаду. Открытие, закрытие, шествие, общение,– очень крупный проект. Там были даже австралийские аборигены, а от России – мы. На этом фестивале было понятно, что фольклор по уровню престижности и востребованности во многих странах опережает и оперу, и балет. У нас, к сожалению, до этого далеко.

– Как вы пришли в этнографию? Это была мечта юношества?

– Нет, нам просто повезло. На первом курсе к нам пришёл Вячеслав Михайлович Щуров. Он вёл факультативно народную песню. А у Марии Евгеньевны Велиховой, педагога Щепкинского училища, был уже диплом по «Снегурочке» Островского. Идея была в том, чтобы тексты песен, которые есть у Островского, положить не на музыку Чайковского или Римского-Корсакова, а на подлинную музыку. Эту фольклорную разработку осуществлял Вячеслав Михайлович. Он привозил к нам бабушек из деревень – что там творилось, какие стадионы, там такой визг стоял, когда бабушки давали пересёк или дрозда. В Гнесинке люди с балконов свисали, только, чтоб попасть туда.

– У вас широкие гастроли?

– За последние два года мы посетили Нижний Новгород, Иваново, Кинешму, Смоленск, Мичуринск, Тамбов, Липецк. Сейчас идёт речь о поездке в Китай, там к традиционной культуре очень бережное отношение. Я думаю, сочетание обрядов и театра для них будет неожиданным. 

Беседовала Наталья ГОРБУНОВА