СЛЁЗЫ НАФИ

№ 2015 / 28, 31.07.2015

В этом году в Южной и Северной Осетии широко отмечается 90-летний юбилей выдающегося осетинского писателя, филолога и общественного деятеля Нафи Джусойты. Когда к тебе даже малые дети обращаются по имени, это является показателем признания. После Коста, Гриса и Уассо такой чести удостоился только Нафи. И дело не в заслугах и регалиях, просто все видят и чувствуют, что заботы и помыслы писателя Нафи Джусойты обращены к народу. Удивительно, но ни разу ещё Нафи не покинул пределы Южной Осетии больше, чем на неделю. Он постоянно находится в Цхинвале, среди людей, разделяя их тяготы и лишения. Как писал ныне покойный писатель Михаил Булкаты, близкий друг Нафи, талант его расправляет крылья только в думах о Родине.

 

Мифологическое мышление в осетинской литературе наконец-то стало способом осмысления действительности, инструментом для соединения традиционных (сакральных) ценностей с реалиями жизни. В современной осетинской прозе, прежде всего в романах Нафи Джусойты и Михаила Булкаты, осознание культурных ценностей происходит именно за счёт мифологического восприятия, посредством определённых архетипов, которые выделяются из всеобщего культурного наследия и превращаются, по выражению Спинозы, в инструмент «идентификации мира». Впрочем, применительно к активно прогрессирующей осетинской прозе (Алеш Гучмазты, Мелитон Казиты, Васо Малиты, Гастан Агнаты и др.) вопрос стоит не столько в привлечении архетипов, как гносеологических атрибутов, сколько в решении с помощью мифотворчества конкретных этнокультурных задач, в консолидации общества и культурно-исторической идентичности.

Однако давайте оставим избитые слова. Человек на склоне лет имеет право на простое человеческое общение без сотрясающей воздух высокопарности. Поэт, известный учёный-филолог, академик, экс-депутат и общественный деятель, чьего жалования едва хватает на хлеб, Нафи Джусойты по-прежнему активен, пишет книги, часто встречается с согражданами на различных форумах и делится своими мыслями о судьбе Южной Осетии. Но приходится признать, что даже его мудрости и таланта не всегда хватает для усмирения витающей между двумя Осетиями косности.

Такие романы, как «Слёзы Сырдона» Нафи Джусойты и «Седьмой поход Сослана Нарты» Михаила Булкаты призваны пробить брешь непонимания, проторить тропу в дебрях запутанной политической жизни. Ведь простые люди не могут до конца осознать хитросплетений современных политических реалий. Поэтому мифотворчество – действенный метод воздействия на общественное сознание.

Обращение к нартскому эпосу обусловлено рядом причин. Прежде всего, формируемый эпосом морально-этический кодекс закрепляет отношение к духовным ценностям, что само по себе не является панацеей для социальных недугов. Эпос демонстрирует некие ориентиры добра и зла, но не даёт конкретных указаний к действиям, не предоставляет инструментов для борьбы со злом, а только настраивает людей должным образом. Впрочем, утверждение стереотипов в эпосе таит большую опасность. И в этом мы убедимся ниже.

Нартский эпос давно определил категории своих персонажей. Если, например, старейшина нартов Уырызмаг и является мозгом, вершителем судеб, то за советом он всё же обращается к своей супруге Сатане, к слову сказать, единоутробной сестре. Что не мешает ему слыть мудрейшим из нартов. Другой же персонаж Сырдон причислен к категории «Нарты фыдбылыз», несчастья нартов, несмотря на то, что своим острым умом и практичностью несколько раз спасал нартов от верной гибели. Логику эпоса порой сложно отследить. Однако, если судить по делам персонажей, то «мудрейшим из мудрых» следует считать вовсе не Уырызмага, а Сырдона. Библейский змий является искусителем, заставившим Еву отведать райского яблока. Между тем, персонаж поэмы грузинского поэта Важа Пшавела «Бахтриони» Лухум, пораненный на поле брани, первую помощь получает именно от змия, доставляющего ему пищу и воду. Несмотря на это, Важа Пшавела упорно называет его «Адамис мтери» – врагом Адама.

Нафи Джусойты в своём романе «Слёзы Сырдона» впервые смещает акценты эпоса. Никто не утверждает, что он следует супротив демонстрируемого эпосом торжества добра и справедливости. Но, читая роман «Слёзы Сырдона», невольно задаёшься вопросами:

1. Почему автор представил Сырдона, чьим самым мощным оружием в эпосе является сарказм и острый язык, несчастным, проливающим слёзы персонажем?

2. Почему автор называет «порождением зла» Сослана, а не Сырдона, хотя такого определения в эпосе удостоился последний?

3. Почему Уырызмаг, которого мы знаем как «мудрейшего из мудрых» в романе «Слёзы Сырдона» представлен едва ли не подкаблучником?

В другом романе-антиутопии Михаила Булкаты «Седьмой поход Сослана Нарты» личностные характеристики персонажей также отличаются от тех, что даны эпосом. Например, Батрадз предстаёт наивным, как ребёнок, персонажем, который постоянно сопровождает свою приёмную мать Хурзарин и ради которой он становится жертвой чар молочного озера. Хотя по эпосу мы знаем, что он не раз спасал Нартов. Сослан же, в отличие от Сослана из «Слёз Сырдона», воплощает собой верх справедливости и милосердия, что можно объяснить лишь тем, что он прошёл горнило загробного мира Барастыра.

Писатель творит во имя добра, в этом его предназначение. Поэтому в романе «Слёзы Сырдона» следует искать ответы на самые актуальные вопросы жизни. В обоих вышеперечисленных романах очевидна внутренняя аритмия эпоса, как инструмента воздействия на сознание читателя. Сырдон в эпосе тоже имеет обыкновение выкладывать «правду-матку», но откровения эти продиктованы вовсе не стремлением к справедливости, а эксцентричностью его характера, желанием отомстить. Ведь довольно часто он бывает абсолютно незаслуженно обделён нартами. Достаточно вспомнить сказания «Как Сырдон Нартов обманул» или «Как твоя пряжа нашла твою руку». Сырдон говорит в эпосе человеку, которому он задолжал пряжу: «Вырою канаву и пущу воду, а вдоль канавы посажу терновник. Скот, направляющийся в горы или с гор, будет пролезать через заросли, тереться о ветки и оставит шерсть на колючках. Я соберу эту шерсть, напряду пряжи и верну тебе долг». Разумеется, с такой психологией Сырдон не имеет никакого морального права указывать Нартам на их ошибки. Поэтому Нафи Джусойты в своём романе сорвал с Сырдона накидку эксцентрика и циника и облачил в одежду противостоящей Нартам личности, позволив ему заглянуть за пределы этических норм соплеменников, дав право указывать им на их недостатки. Автор разрешил ему произнести в сердцах: «Нет, с сегодняшнего дня я ничего не должен Нартам, пусть и они ничего не требуют от меня! Счастливо оставаться им и их злому миру вместе с их законом и традициями, вместе с их мудростью и безумием!» Мужественный поступок, если не считать, что он полон отчаяния. Но мужество Сырдона заключается не только в этом. Декларация независимости отрезает ему путь в «балц»-ы, веками утверждённые походы ради наживы, в сущности являющиеся главным источником благосостояния Нартов. Впервые в романе Нафи Джусойты Сырдон предстаёт противником хищнических набегов, поборником единства и братства. Завидная дальновидность даже для нынешних «патриотов».

Сырдон продолжал сопровождать Нартов в походы, как шут или клоун, но без коня и доспехов, потешая всадников. Для чего он это делал? Возможно, думал о своей земле и неразумных сородичах? Или всё же в Сырдоне вспыхивала исподволь нартская природа, не позволяющая ему – ни-ни! – чувствовать себя ниже других? Проклятая человеческая натура, вечно мешающая общаться со звёздами наравне. А может быть, Сырдон плёлся в хвосте дружины всадников, еле поспевая за ними, терпя насмешки, ради того, чтобы предстать перед сородичами гордым, полным сил Нартом? Особенно, после трагического конфликта с Хамыцем, заживо сварившим в котле его сыновей? Думается, Нафи Джусойты сознательно внёс элемент аритмии в образ Сырдона. Он словно бы впрыснул в него, как прививку от столбняка, новую мораль, которая позволила ему противостоять законам силы и агрессии и вознесла над нартским селом. Какая драма предстаёт перед нами в романе «Слёзы Сырдона», ощутив внезапно себя между двумя формулами, как между сдвигающимися стенами давильни из романа «Седьмой поход Сослана Нарты», – «Я не насильник» и «Сила даёт всё»! С одной стороны на коленях связанный по рукам и ногам Сырдон сын Гатага, которого только что приволок Сослан, а потом убил его чистого, как агнец, сына, и Сырдон, вместо того, чтобы раздавить Сослана, уничтожить, просто переломал тому колени и выколол стрелой глаз. И с другой стороны сам Сослан, только что вернувшийся с богатой добычей и с позиции силы вступивший в спор с братом Хамыцем о судьбе угнанного у поверженных врагов скота.

Следует заметить, что если в первой книге романа «Слёзы Сырдона» Сырдон отчасти соответствует эпическому образу «лукавого хитреца», то во второй он предстаёт другим персонажем. Оскорблённый Хамыц выследил его пса, вычислил местожительство Сырдона под мостом и заживо сварил в котле троих его сыновей. Сырдон же смастерил из костей руки младшего сына двенадцатиструнный фандыр, пришёл к нартам и заиграл песнь скорби. Мы видим окончательно приземлённого Сырдона, ещё не успевшего справиться с горем и не сумевшего предложить нартам в качестве выкупа сострадания ничего, кроме изболевшего сердца да смастерённого им струнного инструмента. Удивительно, но этот эпизод романа не унизил, а наоборот – возвысил Сырдона, несмотря на его приземлённость и вполне человеческое горе. Нафи Джусойты нашёл способ вызвать у читателя сочувствие к судьбе Сырдона.

Важнейшей проблемой мифотворчества является его идеологическая основа, морально-этический аспект. В отношении Нафи Джусойты сомнений нет – он вырвал у мира своё право называться чистейшим творцом мифов. Что касается его романа «Слёзы Сырдона», то в сущности это – концептуальная модель вывернутого наизнанку эпоса. Воинственная доктрина Нартов противопоставляется приземлённому образу Сырдона, который предстаёт жертвой этой доктрины. В сущности, Нафи Джусойты поменял местами давно утвердившихся в пантеоне осетин героев эпоса – там, где находился Сырдон, очутились Сослан, Уырызмаг, Хамыц, Сатана и др., а их место занял сам Сырдон. Удивительная, но вполне закономерная, по замыслу автора, метаморфоза.

Мифотворчество Нафи Джусойты представляет собой атрибут сознания, приглашает к сотворчеству, а не только к сопереживанию. Причём, оно не навязывает сомнительных этических установок типа – слёзы Сырдона не раз спасали Нартов от верной гибели, поэтому они священны. Да, он подарил Нартам фандыр, но это был жест скорее сакральный, нежели нравственный, и несправедливо приписывать ему только поэтому качества великого гуманиста. Мифотворчество – это способ проявления генетической памяти народа, которая так или иначе влияет на социо-культурную среду. Кроме того, мифотворчество является не только формой самосознания, но сакральной сутью религии, морали и этики, если угодно, скрытым алгоритмом божественного провидения, его имманентной реальностью.

Во время войны пастушеская войлочная шапка Нафи являлась символом свободы и солидарности ко всем, кто дорожит привязанностью к своей земле. На рассвете мы часто видели её на набережной Леуахи, возле изрытого взрывами старого моста. Нафи стоял и смотрел поверх крыш за горизонт. Начинало светать. В небо медленно поднимались разноцветные воздушные шары с хлопающими на ветру белыми флажками, на которых, не особо заботясь о каллиграфии, был выведено по-осетински – «Как спалось, родная?» или «Хватит детям хлеба на завтрак?» Утренняя тишина – что баба на сносях. Догадка о том, что глупо надеяться на кого-то, сидящего за горизонтом, удостоверением чьей мудрости и решительности может быть расстояние между горой Згъудер и Землёй Франца-Иосифа, кривизна коего повторяется вовсе не в очертаниях рельефа, а в витающей в воздухе косности да в едком запахе залитого водой дыма, – эта догадка всплывала не раз из глубин сознания, но он ни разу не позволил ей проникнуть в сердце, потому что тогда пришлось бы полностью отдаться одиночеству, а так хочется думать, что в Южной Осетии всё-таки есть место беззаботности и спокойствию.

Война заставила нас перешнуровать башмаки, просто превратила в циников, что вовсе не характерно для людей, черпающих силу в общении с Нафи Джусойты, но ума не прибавила. Да, раньше доводилось злоупотреблять проявлением его внимания, теперь же, оставшись лицом к лицу с разрухой, ежедневно вдыхая запах пепелища, мы всё ещё кутаемся в собственную наивность и не торопимся взрослеть. Впрочем, разве тут виновата война? Когда пишешь о Нафи, меньше всего хочется давить на сострадание. Но что делать, если лучшие человеческие качества просыпаются в нас только в том случае, когда сравниваешь мир Нафи с другим миром, и разницу в этом сравнении с сухим остатком приторачиваешь к седлу.

 Игорь БУЛКАТЫ