КРИТИКА. Валерий ЛЕПАХИН. БЛАГОСЛОВИ МЕНЯ ИКОНКОЙ

№ 2000 / 39, 28.05.2015

У “крестьянских” поэтов Николая Клюева, Сергея Есенина, Сергея Клычкова было особое внимание к иконе.

Домашняя божница, красный, красивый угол с древними образами с детства прочно входили в духовную, в молитвенную жизнь, в повседневные обычаи и вкладывали в душу ребенка первые художественные впечатления и представления. Сергей Клычков, как и Николай Клюев, вырос в старообрядческой семье, а старообрядцы, как известно, славились особым отношением к иконам, а также некоторыми особенностями иконопочитания. К богословским основам почитания икон было примешено немало народных верований, иногда безобидных, иногда сомнительных по своим основам, иногда же просто неприемлемым в церковном почитании, искажавшими саму суть иконопочитания.

Клычков покинул родную сторону рано: в 1900 году в возрасте 11 лет он был принят в Московское реальное училище. Возможно, именно этот год вспоминает он позже в стихотворении “Прощание”.

Прощай родимая сторонка, 
Родная матушка, прости, 
Благослови меня иконкой 
И на дорогу покрести.

Стихотворение автобиографично, поэтому интересно было бы узнать, какой именно иконой благословила мать сына; вполне возможно, что образом Одигитрии или Троеручицы.

Красный угол — святыня, иконы в нем — Божие милосердие и Божие благословение. По праздникам вся семья садилась за накрытый стол в красном углу. Там стояли обычно длинные лавки. Садились по старшинству. Младшие по краям. Если семья была большая и кому-то не хватало места, то приставляли табуретки. И из этого обычая у поэта рождаются такие строки:

Как хорошо, когда в семье, 

Где сын жених, а дочь невеста, 
Уж не хватает на скамье 
Под старою божницей места…

Если не хватает места в красном углу, то это признак не просто многочисленной семьи, но признак семьи, благословенной Богом. Поэту Клычкову на своем недолгом веку пришлось испытать и это теплое уверенное чувство своего дома — дома благословенного, и чувство сиротства, бездомности:

Нет судьбы бездомной лише, 

Мало радости хоть на день 
Под чужой остаться крышей, 
Где и темным ликом складень, 
И ухват, расставив ноги, 
Смотрят: что за человек?!..

В чужом дому и иконы чужие, — как бы хочет сказать поэт. С детства в течение десятилетий человек привыкает к “своим” иконам, которым молились его деды и прадеды. Это иконы не просто древние, но намоленные родичами в нескольких поколениях. А здесь в гостях — и я не я, и икона не моя. И если дома “темная” икона — значит древняя, намоленная, то в другом дому — непроницаемая, чужая, холодная, отстраненная, не зовущая на молитву. Возможно, в этом отрывке сказалось старообрядческое воспитание Клычкова.

Тема иконы естественным образом смыкается у Клычкова с темой святости. В романе “Князь мира” односельчане называли мужика Михайлу за его непорочную жизнь святым. Однако, автор как бы от имени самих крестьян вносит коррективы в это прозвище: “Святой только с иконы снятой — святость тайное дело. Человек сотворён по образу Божию, но только в святом этот образ выявлен в полной мере (насколько это возможно в земной жизни). В этой поговорке — народной мудрости — видна покоящаяся на многовековом опыте осторожность: святость человека должна подтвердить его кончина и посмертные чудеса; печать и свидетельство святости — икона. При жизни человека опасно говорить о таких вещах, которые до конца и во всей глубине ведомы только Богу.

Мотив мужицкой святости продолжается в романе через образ Недотяпы. Один из героев романа, Никита Мироныч, ночью выглянул во двор и видит: “Дивно округ головы Недотяпы горит крохотный и едва обозначенный тусклым золотом венчик, какие бывают у святых на дешевых базарной работы иконах…”. Мироныч рассказал о своём видении барыне. По этому поводу у него произошел даже спор с женой и с барыней. Победила его барыня таким доводом: “…Мужик и святой?.. Что ты, Мироныч! Во святых мужиков с роду родов никогда не бывало: посмотри на иконы!.. Кто на них изображен, в особенности на чудотворных?..”. Мироныч вынужден согласиться. Да и похож был Недотяпа не просто на икону, а на плохую икону: “…Весь он с лица походил на икону безвестного страстотерпца, недописанную малорадивым иконописцем…”. Здесь в тему мужицкой святости вплетается мотив качества иконы. Еще в XVI веке получили распространение дешевые “расхожие” иконы, которые писали большими партиями отдельные иконописцы-самоучки или артели, в которых существовало разделение труда. Иконы такого производства часто были не прославлением образа божия, но его поруганием. Так и Недотяпа: дело не столько в том, что он мужик (это важно лишь для барыни), сколько в невыявленности образа Божия, как на неумелой, дешевой иконе сельского богомаза.

Конечно, октябрьский переворот затронул и Клычкова. Но даже в эпоху Государственного атеизма поэт не отказался от веры в Бога. Видя развернувшуюся по всей стране антииконную кампанию, Клычков искренне сожалел об уничтожении произведений древнего искусства, икон безвестных гениальных мастеров, хотя при этом мог довольно критически относиться к художественной стороне так называемых “расхожих” икон, которые в основном и занимали красный угол в крестьянской избе.

В стихах Сергея Клычкова чувствуется острая боль за то, что борьба против красного угла оставляет крестьянина без духовной и нравственной опоры. Революция разрушала духовную жизнь народа, предлагая вместо этого разные суррогаты (например, портрет вождя вместо иконы), и народ это ясно чувствовал. В цикле стихов 1937 года “Заклятие смерти” Клычков писал:

 

Сколько лет с божницы старой 

Охранял наш мир и лад 
Заколоченной тиарой 
Спаса древнего оклад!

 

Претворял он хлеб и воду 
Жизни в светлые дары, 
И заботливые годы 
Тихо падали с горы…

 

Мирно падал падал год за годом, 
Дед из кросен саван сшил 
И в углу перед уходом 
Все лампады потушил!

 

С той поры отец пьет водку, 
И в избе табачный чад, 
И неверная походка 
Появилась у внучат…

 

Да и сам я часто спьяна 
Тычу в угол кулаки, 
Где разжились тараканы 
И большие пауки!

 

Где за дымкой паутинной 
В темном царстве стариков 
Еле виден Спас старинный 
И со Спасом рядом штоф.

 

Икона, прежде всего икона Спасителя, как об этом свидетельствует множество стихов, действительно “охраняла” крестьянскую избу и ее жильцов. Но не это было главным. Есть хлеб и вода. Хлеб произрастает на земле, воду добывает из земли. Без них человек не может жить. Можно потреблять их как нечто добытое своим трудом, но икона Творца и Спасителя напоминает, что весь мир сотворен Богом, что хлеб и вода — дары Божии и принимать их следует с благодарностью, как из Его рук. Принятие пищи превращается таким образом в освященный веками и Богом обряд. И вот в предчувствии неизбежного насильственного разрушения этого уклада старшее поколение, покидая этот мир, глубоко символично гасит перед иконами лампады. Между иконами без лампад и иконами с теплящимися перед ними разноцветными лампадами огромная разница. Красный угол, божница заброшены. Иконы еще остались в киоте, но сама божница уже используется как простая полка: рядом с иконой можно поставить бутылку водки.

Другое стихотворение того же цикла также связано с иконами, но оно обозначает или описывает следующий этап отречения от икон:

 

Давно не смотрит Спас с божницы, 

И свет лампад давно погас: 
Пред изначальным ликом жницы 
Он в темноте оставил нас!..

 

И вот теперь в привычном месте 
Висит не Спасов образок, 
А серп воздания и мести 
И сердца мирный молоток.

 

В этом стихотворении иконы уже оставили тех, кто оставил Бога. В более раннем варианте этого стихотворения мотив ухода Спасителя с божницы красного угла выражен еще более сильно:

 

И на божнице старой нашей 

Едва ль по-прежнему Христос, 
Склонившись молится пред чашей 
В томленье и сиянье слез?.. 
Я видел сон, что Он с божницы, 
Где от лампады тишь и синь, 
Пред изначальным ликом жницы 
Ушёл в скитания пустынь…

 

В древнерусской литературе есть немало повествований о том, как святые за тяжкие грехи горожан оставляли церковные иконы, устремляясь в горний мир, отдавая грешников на время в добычу врагам. Тема ухода святых со своих икон опять возрождается в поэзии XX века в связи с революцией и гражданской войной. Приведем только два примера. Николай Клюев в 1918 году в маленькой поэме “Медный кит” писал: “Всепетая Матерь сбежала с иконы”. Со своих икон в разных стихах и поэмах Клюева уходят основатели Соловецкой обители, покровители Поморья и Заонежья прпп. Зосима и Савватий. Особенно символично и трагически звучит у поэта этот мотив в “Погорельщине”, когда покидает свою икону, а с ней избу и Россию, св. Георгий Победоносец:

И с иконы ускакал Егорий, – 
На божнице змий да сине море!… (Клюев 1969:2,434).

Эта последняя деталь — “змий” и “сине море” как символ нового всемирного потопа — придают этим строкам характер апокалиптического видения. Верующий народ прибегает к заступничеству иконы другого святого — Николая Чудотворца:

Вороти Егорья на икону – 
Избяного рая оборону.

Но и последняя надежда — свет. Николай Угодник — не отзывается на призыв, и заключительным аккордом богооставленности “избяного рая”, иконописной “пригвожденной Руси” звучат стихи:

Гляньте детушки на стол — 
Змий хвостом ушицу смел!… 
Адский пламень по углам: 
Не пришел Микола к нам!

Анна Ахматова в стихотворении 1922 года “Причитание” воскрешает и преосмысливает древнее Сказание о чудесах от иконы Владимирской Богоматери.

Господеви поклонитеся 
Во святем дворе Его. 
Спит юродивый на паперти, 
На него глядит звезда. 
И, крылом задетый ангельским, 
Колокол заговорил 
Не набатным, грозным голосом, 
А прощаясь навсегда. 
И выходят из обители, 
Ризы древние отдав, 
Чудотворцы и святители, 
Опираясь на клюки. 
Серафим — в леса Саровские 
Стадо сельское пасти, 
Анна в Кашин, уж не княжити, 
Лен колючий теребить. 
Провожает Богородица, 
Сына кутает в платок, 
Старой нищенкой оброненный 
У Господнего крыльца.

В 1521 году Махмет Гирей с крымскими, ногайскими и казанскими татарами вторгся в пределы Руси и остановились в виду Москвы. Столица могла положиться только на помощь Божию, поскольку военные силы были скудны. Однажды ночью юродивый Василий молился на паперти Успенского собора о спасении города. И ему было видение. Храм отворился, икона Владимирской Богоматери поднялась со своего места, вышла из врат, и Василий услышал голос: “Выйду из града со святителями”. В ту же ночь было видение слепой монахине Вознесенского монастыря. Через Спасские ворота выходят из Кремля московские святители и чудотворцы. За грехи жителей они уносят с собой и икону Владимирской Богоматери. Но навстречу им от Москвы-реки поднимаются прп. Сергий Радонежский и прп. Варлаам Хутынский, падают в ноги святителям и просят их не оставить сиротами горожан в таком несчастье. И вняли святители мольбам прп. Сергия и прп. Варлаама, отслужили молебен перед чудотворной иконой, осенили город крестом и вернулись в Успенский собор.

Из древнего предания Ахматова оставила сюжетную канву, юродивого на паперти, выход святителей и чудотворцев. Все остальное она переработала, придав стихотворению современное звучание.

У Клычкова в этой теме свой и важный мотив: с иконы уходит Сам Спаситель. Но если Бог оставил человека, то кто-то неизбежно должен заменить, заместить Его (хотя бы в согласии с древней поговоркой — “свято место пусто не бывает”). И Клычков называет заместительницу — это смерть-жница. В красном углу — не важно в каком виде, в какой форме — висит новый антииконный символ — серп и молот. Поэт преосмысляет его значение: серп — символ смерти (символ мщенья), молот — символ стучащего сердца, символ мирного труда. От этого четверостишие приобретает глубокий смысл. Христос воплотился, вочеловечился и умер ради того, чтобы победить смерть. Своим явлением и воскресением Спаситель “разрушил смерть”, как говорит апостол Павел. Но изгнание из красного угла икон вводит туда побежденную смерть. Смысл изгнания икон становится очевиден — подменить христианский символ воскресения и вечной жизни языческим символом смерти, забвения и пустоты.

Двусмысленность нового символа у поэта состоит в том, что в соседстве с ним находится “мирный молоток”. Стук молотка — это и стук сердца, а сердце сообразовывает свое биение с любовью, с молитвой, с Богом, с жизнью, а не со смертью. Стук молотка — это и мирный созидательный труд. Но у поэта этот молоток положил возле серпа смерти Сам великий Плотник из Назарета. И этот молоток в серпе дает человеку надежду, что Спаситель не навсегда оставил человека, Его молоток — это “исход и залог”, как значится у поэта в одном из вариантов. Исход настоящего безбожия, залог возврата к Богу, возврата к дедовским иконам. Клычков это предчувствовал и в это верил.

 

Валерий ЛЕПАХИН