ПЛАТА ЗА ВЛАСТЬ

№ 2015 / 32, 16.09.2015

Неизвестные документы
об Александре Фадееве

 

Выскажу крамольную мысль: Александр Фадеев кончился как художник, когда полез в большую политику. Я до сих пор не могу взять в толк: ну зачем ему в конце 20-х годов понадобилось так рьяно бороться за власть в РАППе? Он ведь уже был автором потрясающего романа «Разгром». Ему бы и дальше торить свою тропу в литературе. Имея такой мощный талант и художническую интуицию, Фадеев вполне мог бы в то время обскакать даже Шолохова с его первыми двумя томами «Тихого Дона».

Однако после сильного рывка он стал постоянно спотыкаться. А всё потому, что возжелал стать большим начальником. Карьера оказалась ему дороже творчества. И поэтому после «Разгрома» ничего существенного
не последовало. Не надо обольщаться: роман «Молодая гвардия», на который писатель возлагал такие надежды, до уровня классики, мягко говоря, не дотянул.

 

Почему Фадеев изо всех сил
держался за РАПП

 

Фадеев очень болезненно отнёсся к принятому 23 апреля 1932 года решению ЦК ВКП(б) о перестройке литературных организаций и создании единого писательского колхоза под названием Союз писателей. Ведь он лишался немалой власти, которую до этого ему давала РАПП. Кстати, вместе с ним многих рычагов управления в писательском мире лишался и очень тогда близкий писателю родственник Якова Свердлова – Леопольд Авербах.

В общем, Фалеев заметался. Авербах предложил ему и нескольким другим писателям обратиться в ЦК с тем, чтобы власть пересмотрела своё решение и внесла в принятое постановление существенные коррективы. Одновременно Авербах начал закулисную борьбу за то, чтобы новую структуру подмять под себя. И вроде кто-то наверху уже вроде был готов оказать Авербаху всемерную поддержку.

Кстати, сам Авербах, как сообщил 27 апреля 1932 года Сталину Панфёров, «пустил по рукам на обеде у Горького документ – список нового руководства во главе с Горьким и с его заместителем Авербахом» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 186, л. 237).

Пытаясь не допустить включение Авербаха в число руководителей создававшегося Союза писателей, Панфёров попросил Сталина прислать в писательское сообщество другого комиссара. Но чтобы совсем не игнорировать интересы бывших рапповцев, он предложил ввести в новое руководство из сторонников Авербаха лишь Фадеева и Афиногенова. Панфёров писал Сталину:

«Я бы считал необходимым секретарём фракции пистолей назначить тов. Мехлиса или другого человека – выдержанного партийца со стороны, в организационный комитет ввести следующих писателей: Горький, Серафимович, из союзников – Леонов, В.Иванов, Лавренёв, Тихонов, Слонимский, Малышкин, Сейфуллина, от «Молодой кузницы» – рабочий, писатель Жига, от ЛОКАФ – Ставский, Дегтярёв, Субоцкий, от «Напостовской смены» – Фадеев, Афиногенов, от рабочих кружков Ленинграда – рабочий писатель Черненко, от нашей группы – Ильенков, от драматургов – Биль-Белоцерковский, затем Безыменский от поэтов».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 186, л. 238).

Сталин потом это письмо Панфёрова передал Кагановичу и Молотову.

Фадеев тоже не сидел сложа руки. Во многом науськанный Авербахом, он 10 мая 1932 года обратился к одному из руководителей партии Лазарю Кагановичу. Фадеев писал:

«Дорогой Лазарь Моисеевич!

Тов. Кирпотин сообщил мне, что текст извещения от литературных организаций о ликвидации РАППа и о создании оргкомитета согласован с Вами. Как ни обидно мне писать Вам такое письмо, но я думаю, что в вопросах политических сугубо необходима правдивость в отношениях коммунистов к руководящим товарищам. Поэтому я должен сказать Вам, что текст этого извещения незаслуженно оскорбителен для меня, человека уже не первый день состоящего в партии и служившего ей верой и правдой в самые трудные моменты революции. Ведь подписанием этого текста я, в ряду других товарищей, должен признать, что по крайней мере 8 лет моей зрелой партийной жизни ушло не на то, чтобы бороться за социализм, на литературном участке этой борьбы, ушло не на то, чтобы бороться за партию и её ЦК о классовым врагом, а на какую-то групповщину и кружковщину, в которой я должен в ряду других товарищей, боровшихся со мной плечом к плечу, расписаться всенародно на посмешище всем врагам пролетарской литературы.

Поэтому с большой горечью должен просить Вас о постановке этого текста обращения на ЦК, чтобы я мог видеть, что такова воля партии, которая для меня непреложна, в чём можете не сомневаться».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 186, л. 260).

Одновременно Фадеев постучался также к Сталину. «Тов. Сталин! – подчёркивалось в его обращении. – Считаю необходимым послать Вам копию письма, посланного мною т. Кагановичу. С ком. приветом А.Фадеев» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 186, л. 263).

С Фадеевым солидаризировались Киршон, Белла Иллеш и некоторые другие близкие к РАППу писатели. Позже выяснилось, что этой группой недовольных решением ЦК литераторов умело манипулировал близкий родственник Якова Свердлова – Леопольд Авербах.

По поручению Сталина демаршем инакомыслящих сочинителей занялся отдел культпросветработы ЦК. Уже 11 мая 1932 года заведующий Культпропом ЦК А.Стецкий доложил:

«Тов. Сталину и тов. Кагановичу.

В связи с осуществлением решения ЦК о перестройке литературно-художественных организаций, некоторые товарищи из РАПП развернули антипартийную работу.

Оргбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о создании Оргкомитета Союза Советских Писателей, причём это решение должно быть опубликовано за подписями представителей литературных организаций.

Т.т. Гронским, Кирпотиным, которые выделены для работы в Союзе писателей и мной был составлен проект обращения от писательских организаций в духе решения ЦК ВКП(б).

Когда т.т. из РАПП было предложено подписать этот документ, – они наотрез отказались это сделать.

Первым выступил с декларативным заявлением по этому поводу т. Фадеев, который заявил о том, что этот документ является оскорбительным, что он зачёркивает прошлое РАПП и др.

Затем последовала телефонограмма от т. Киршона, письмо от т.т. Белла-Илош [так в оригинале. – В.О.], заявление от т.т. Авербаха, Макарьева, Селивановского, Буачидзе, Коваленко с подобным же отказом.

Мотивы отказа притянуты за волосы. Т.т. ссылаются на то, что якобы в обращении вся деятельность РАПП в прошлом объявляется сплошь ошибочной, кружковщиной и проч.

Это сознательное и грубейшее искажение. В обращении лишь говорится в соответствии с решением ЦК – что РАПП «на данном этапе обнаружила в своей деятельности опасность групповой замкнутости, отрыва от политических задач современности и самоизоляции от лучшей части писателей, повернувшихся в своей идейно-творческой работе в сторону пролетариата.

Дело таким образом не в формулировках.

Дело в том, что т.т. Фадеев, Киршон, Бела Иллеш и др., под режиссурой Авербаха начали борьбу против решения ЦК.

Их выступления носят типичный фракционно-групповой характер. Спекулируя на своих литературных «именах», они занялись вымогательством, добиваясь от ЦК изменения решения о РАПП.

Следует отметить, что все заявления по этому поводу следовали с группового совещания на квартире т. Авербаха.

Следует отметить и то безобразное обстоятельство, что в это своё «движение» против ЦК т.т. Авербах и др. вовлекают и беспартийных писателей.

Шолохов (канд. партии) также отказался подписать документ. Сейфуллина сняла свою подпись с мотивировкой, что документ составлен не самими писателями».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 186, лл. 266–267).

Узнав, что Стецкий оценил позицию инакомыслящих как «движение против ЦК», Фадеев занервничал. Конфронтовать с крупными партийными партийными деятелями в его планы не входило. Поэтому она, а также Авербах, Шолохов, Киршон и Макарьев в тот же день, 11 мая 1932 года отправили в ЦК новое обращение.
В нём говорилось:

«Считаем свои письма в ЦК с отказом подписать извещение от литературных организаций о создании оргкомитета ВССП до официального утверждения ЦК текста извещения – выражением неизжитой литературной групповщины, безусловно осуждаем их и берём их назад»

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 186, л. 269).

Отталкиваясь от коллективного обращения пяти писателей, Политбюро ЦК ВКП(б) 12 мая 1932 года (путём опроса) решило, что вопрос исчерпан. Но в реальности Фадеев под влиянием Авербаха лишь сменил тактику. Близкий тогда к авербаховцам критик Г.Корабельников уже весной 1937 года сообщил Л.Мехлису:

«Решение ЦК от 23 апреля мною не было сразу понято и усвоено. Первые месяцы после решения ЦК было состояние больший растерянности. Пробыв ряд лет в РАПП, в обстановке групповщины, зажима самокритики, сильно преувеличивая положительную роль РАПП, как проводника партийной линий в литературе, я не сумел осознать всего партийно-политического значения резолюции ЦК, требующего резкого разрыва с групповщиной, и, как многие другие товарищи из бывшего рапповского руководства, не порвал сразу групповые связи. Я принимал участие во встрече бывшей напостовской группы, это было, кажется, после опубликования первого состава комитета (на нём были, насколько я помню, Авербах, Киршон, Афиногенов, Макарьев, Ермилов, Фадеев, Серебрянский, Шушканов, Буачидзе, Лузгин). Знал о письмах в ЦК Авербаха, Киршона, Фадеева, Ясенского, Б.Иллеша о несогласии с составом Оргкомитета, фактически, я солидаризировался с ними.

Не порывал я групповых связей с Авербахом, Киршоном, Афиногеновым вплоть до осени 1932 года, когда появились статьи Фадеева «Старое и новое» с критикой РАПП. Последнее групповое совещание было на квартире у Киршона, если не ошибаюсь, перед первым пленумом Оргкомитета, на нём как раз обсуждались статьи Фадеева (были Авербах, Киршон, Афиногенов, Макарьев, Шушканов, Серебрянский и, кажется, Ясенский, Сурков – точно не помню). Авербах рассказывал, что эти статьи им с Фадеевым обдумывались вместе, что Авербах хотел, чтобы их подписали все бывшие напостовцы, а Фадеев этого не хотел, что статьи Фадеева опередили самокритику его – Авербаха, с которой он хотел выступить на пленуме. После этого совещания я понял, что групповыми методами групповщину не ликвидируешь и более никаких групповых встреч у меня ни с Авербахом, ни с кем другим не было».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 256, лл. 30–31).

Окончательно с роспуском РАПП Фадеев смирился, кажется, лишь в 1933 году. Он стал искать подходы к Гронскому, Кирпотину, Юдину, другим комиссарам в создававшемся Союзе писателей, надеясь с их помощью войти в руководство. Но его кандидатуре резко воспротивились Владимир Бахметьев и Фёдор Гладков. Фадеев, как сообщил 2 августа 1934 года Горький Сталину, воспринимал своё возможное неизбрание на высшие посты в Союзе писателей как драму. Тем не менее он до последнего продолжал играть роль литературного вождя. Горький был возмущён. Буревестник революции считал, что для Фадеева «было бы лучше, чтобы он учился».

 

На пути к первой роли

 

В какой-то момент Фадеев получил в свои руки журнал «Красная новь». Но редакторская работа оказалась не для него. Каждый день заниматься подёнщиной, искать новых авторов, править рукописи, вычитывать вёрстки он не собирался. Ему хотелось другого – определять линию журнала. А всю черновую работу Фадеев мечтал переложить на аппарат. Однако аппаратчики повели свою игру. Неудивительно, что «Красную новь» вскоре залихорадило.

Ситуация в журналах очень обеспокоила Культпроп ЦК. В конце 1935 года заместитель заведующего отделом культпросветработы ЦК ВКП(б) Ангаров доложил секретарям ЦК Сталину, Андрееву и Ежову:

«Литературно-художественные журналы по самому смыслу своего существования должны быть: а) одним из каналов ознакомления читателей со свежим, разносторонним и доброкачественным литературным материалом; б) центрами творческой жизни писательской общественности; в) средством руководства художественной литературой.

В настоящее время литературно-художественные журналы не выполняют ни одной из этих задач.

Первой и главнейшей причиной неудовлетворительного состояния журналов является плохая работа редколлегий.

В большинстве своём журналы ведутся не ответственными лицами. В «Красной Нови» журнал вёл Фадеев, а ныне в его отсутствие Ермилов. Очень большая роль в редакции принадлежит не члену редколлегии зам. редактора, беспартийному т. Ступникеру. В «Октябре», как и в «Красной Нови», нет официально утверждённого главного редактора. Журнал ведёт Панфёров, который в редакции бывает очень редко, так как постоянно в разъездах. Его заменяют периодами Ильенков, Исбах, Нович и не член редколлегии Войтинская. Фактически журнал составляется работниками аппарата редакции. Редактор «Нового мира» Гронский имеет среди литераторов самую плачевную репутацию. В выборе материала для печатания Гронский руководствуется или степенью известности писателя или его предполагаемыми связями.

Редколлегии неработоспособны. Безыменский состоит в редакциях 3 журналов («Мол. гвардия», «Нов.мир», «Октябрь»), Ставский в 2-х («Нов.Мир», и «Лит.учёба»). Панфёров – также в 2 журналах («Октябрь» и «Кр.Новь»), Сурков в 2 журналах («Лит.учёба» и «Октябрь»).

Журнал «Звезда» в Ленинграде редактирует Белицкий, редактор «Ленинградской Правды», не имеющий никакого отношения к литературе и литературной общественности, фактически журнал вёл писатель Тихонов. С тех пор как Тихонов избран председателем Ленинградского отделения союза писателей, журнал ведётся аппаратом редакции и т.д.

Ни в одной редакции не видно любви к своему журналу, заботы о читателе и о писателе. Журналы технически оформлены плохо, в журналах нет внутреннего лица и единства, члены редколлегий журналов печатают свои произведения в других журналах. Шагинян (член редкол, «Красн. Нови») в «Мол. гвардии», «Всев. Иванов (член редколл. «Красной Нови») в «Новом мире», Караваева (редакт. «Мол. гвардии») в «Октябре», Афиногенов (член редколл. «Октября») в «Красн. Нови».

Читателю ежегодно обещают в целях рекламы произведения, которые заведомо не могут появиться в данном подписном году. В № 9 «Октября» на обложке редакция продолжала обещать читателям напечатать в 1935 г. 4-ую часть «Тихого Дона» Шолохова, 4-ю часть «Брусков» Панфёрова, 4-ю книгу «Станицы» Ставского и много друг. вещей, которые уже никак нельзя было опубликовать в 1935 г. если бы они и были в портфеле редакции.

Вокруг журналов нет сплочённых коллективов писателей, не ведётся творческого обсуждения готовых произведений, не оказывается помощи писателю в процессе его работы, отсутствует даже внимательное редактирование принесённых рукописей. В результате – ряд прорывов и ошибок. «Новый мир» напечатал в этом году роман Р.Азарх «Пятая армия», в котором искажались речи Ленина. Комиссия партийного контроля наложила партийные взыскания на автора и на редактора журнала. В «Красной Нови» был помещён роман Орлова «Искатели славы», содержащий ряд ошибок в изображении редакции советской газеты и плохо выправленный редакцией. В первой книге «Красной Нови» за 1936 г. помещены крайне неудачные стихи М.Светлова из А.Мкртчьянца., напр. такое стихотворение.

 

Источник.

Ловкая, маленькая

Бежит вода

Куцым источником

Туда-сюда…

А я –

Скалою на склоне дня

Хочу разгадать секрет:

Почему

Этот неодушевлённый предмет

Живёт быстрее меня?

 

В том же номере статья Вал. Дынник о М.Зенкевиче – образец манерной болтовни, где говорится об «алом тумане космогонии», «лебяжьем скрежете катерпиллеров» и т.д.

В «Октябре» за 1935 г. помещён ряд серых, плохо обработанных повестей и рассказов.

Журналы не имеют совершенно публицистического отдела. Когда создавалась «Красная Новь», В.И. Ленин опубликовал в ней свою работу «О продналоге». Этим тов. Ленин как бы подчёркивал необходимость создания в журнале политико-публицистического отдела. Несомненно, такой отдел, ведущийся живо, увлекательно, разнообразно, не казённо, может сыграть большую политико-воспитательную роль.

Критика в журналах неавторитетна, случайна, всегда запаздывает, что не раз отмечалось в «Правде», «Литературной газете» и в выступлениях писателей и критиков.

Материальная база журналов узка. Гонорар различен: «Новый мир» платит до 1000 р. за лист, «Год XIX» до 1200 р., «Кр.Новь», «Октябрь» не более 800 р. Штат мал (напр. штат «Кр.Нови» – 6 чел., из которых 1 машинистка и 1 курьер).

На работников редакции приходится в отдельные месяцы для прочтения до 150 авторских листов рукописей. Оплата редакторской работы невысока. Так, литературный редактор» Кр. Нови» получает 375 руб. Выработка его сверх ставки ограничена максимумом в 250 руб. Между тем, этот редактор – квалифицированный писатель. Деньги, ассигнованные на массовую работу, идут не по назначению, расходуются на оплату читки рукописей. Крайне плохо с помещением. Два журнала «Литературный критик» и «Литературное обозрение» помещаются вместе в двух комнатах.

Для коренного улучшения работы журналов необходимо:

1. Утвердить ответственными редакторами литературно-художественных журналов освобождённых от всякой работы товарищей (из среды следующих т.т. Раскольников, Мих. Кольцов, Осинский, Ермилов, Павленко, Лежнев, Заславский), поручив Отделу печати и издательств совместно с отделом культурно-просветительной работы в декадный срок пересмотреть состав редколлегий литературно-художественных журналов.

2. Обязать государственное издательство «Художественная литература» выделить издаваемые журналы в особый сектор периодической печати, укрепить штаты редакций, увеличить бюджеты журналов и их тиражи, улучшить внешний вид журналов и добиться безусловного выхода их в установленные сроки.

Обязать Журнально-Газетное объединение издательство «Молодая гвардия», издательство «Крестьянской газеты» провести аналогичную работу в отношении издаваемых ими журналов.

3. Обязать редакторов литературно-художественных журналов: «Новый Мир», «Красная новь», «Октябрь», «Знамя» и друг. обратить особое внимание на организацию постоянной работы с писателями, критиками, учёными, публицистами, на развитие массовой работы с читателями, на улучшение отдела критики и публицистики и освещение литератур всех народов СССР».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 148, лл. 88–92).

Однако после записки Ангарова существенных изменений к лучшему не произошло. Немалая вина в этом была Союза писателей. В этом писательском сообществе занимались чем угодно, только не литературным процессом.

Ангаров считал, что следовало срочно поменять литературных функционеров. Докладывая в мае 1937 года о ситуации в писательском мире Сталину и другим секретарям ЦК, он и завсектором Культпропа ЦК Тамаркин отметили:

«Ответственными секретарями Союза являются т.т. Ставский, Лахути и Всеволод Иванов. Фактическое руководство Союзом сосредоточено в руках тов. Ставского, так как т. Лахути не может, а Всеволод Иванов не может и не хочет заниматься делами Союза писателей. Под руководством тов. Ставского Союз советских писателей из общественной организации превратился в казённое, сугубо бюрократическое учреждение, построенное на началах административно-управленческого аппарата».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 148, л. 30).

Ангаров и Тамаркин в своём обращении к руководству ЦК подчеркнули:

«Кроме маленькой группы корифеев, приближённых к руководству и пользующихся всеми благами Союза, никто не знает, чем заняты руководители Союза, так же как руководители Союза не знают чем занята и о чём думает масса писателей. Никакой воспитательной работы Союз писателей среди своих членов не ведёт. Прекрасный и хорошо обставленный Дом писателя почти бездействует. Решения совещаний отдельных секций в 1936 г. (оборонной, кино-драматургов) до сих пор не утверждены президиумом и не реализованы.

Индивидуальности каждого писателя, его манеры письма, его творческого метода, волнующих его вопросов, руководство Союза писателей не знает и не изучает. И поэтому в вопросах критики того или иного писателя руководство Союза своей точки зрения не имеет: оно идёт на поводу у каждого отдельного критика, раболепствуя перед «авторитетами».

Для иллюстрации этого достаточно указать, что антихудожественные и поверхностные произведения Киршона («Большой день») и Афиногенова («Салют, Испания») руководством Союза восхвалялись, в то время как Вирта («Одиночество») и Островский («Как закалялась сталь») были подняты печатью помимо руководства ССП.

Критика произведений в Союзе носит односторонний характер. Вскрывая ошибки того или иного произведения, критика не говорит о творчестве писателя в целом, не показывает пути исправления его ошибок. В итоге такой критики писательская активность людей снижается. Кой-кто из писателей вообще бросил писать и замкнулся в свою скорлупу (Асеев, Светлов). Отсутствие воспитательной работы среди писателей, неумение направить их по нужному пути приводит некоторых из них к пессимизму, к неверию в свои силы, а иногда даже к внутренней озлобленности».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 188, лл. 31–32).

Ангаров с Тамаркиным давали понять, что руководство партии допустило ошибку, когда на место вернувшегося в партаппарат влиятельного функционера Щербакова утвердило амбициозного Ставского, который умел только писать доносы. Они предложили:

«1. Укрепить Секретариат ССП, введя в состав его т.т. П.Юдина и Всеволода Вишневского.

2. Обязанности первого секретаря ССП возложить на тов. Юдина, освободив его от работы в аппарате ЦК.

3. Принять секретарю ЦК группу советских писателей, по вопросам литературы».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 188, лл. 33–34).

Интересно, что в своей записке Ангаров и Тамаркин особо выделили Фадеева. По их мнению, этот писатель отличился в борьбе с врагами народа и в отставании партийной линии. Руководители Культпропа ЦК сообщили:

«Проводившееся врагами народа (Бухариным, Радеком, Авербахом и др.) противопоставление партийных писателей непартийным и сейчас, вследствие слабости руководства Союза, находит своё отражение в среде писателей. Об этом с полным основанием говорил на собрании писателей тов. Фадеев. Об этом свидетельствует и такой факт: в Переделкино, где живёт около 40 семей писателей, в числе которых около 15 коммунистов, беспартийные писатели отдельно от коммунистов обсуждают вопросы, связанные с их работой и работой своего Союза, договариваются о единых выступлениях и т.д. С другой стороны, и коммунисты мало интересуются жизнью, работой и настроениями беспартийных писателей. Появление того или иного коммуниста в квартире беспартийного писателе связано обычно с проведением той или иной кампании. Не удивительно, если в настроениях «переделкинцев», где живут Пильняк и Пастернак, много чуждого и наносного. Это прямое следствие бездеятельности Союза».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 188,
лл. 32–33).

Судя по всему, Ангаров и Тамаркин держали Фадеева в кадровом резерве. Понятно, что они оценили писателя не только за одну речь. Похоже, партийным функционерам понравилась цепкая хватка Фадеева, организаторский талант и способность подстраиваться под любой партийный курс. Фадеев действительно ради власти был готов на всё.

Михаил Пришвин 27 мая 1937 года отметил в своём дневнике: «Говорят, что Фадеев был исполнителем и собственной рукой расстрелял множество людей. Между тем улыбочка у него очень симпатичная, и вообще, как будто человек здоровый, нормальный, – никак не подумаешь». Спустя три дня Пришвин добавил: «Панфёров, Фадеев, пишущие мертвецы = писатель умер, говорит печатник». Видимо, он имел ввиду провал фадеевского романа «Последний из удэге».

Ещё одну запись Пришвин посвятил Фадееву и Панфёрову 24 июня 1937 года. Он подчеркнул: «Панфёров… <приписка: Фадеев и другие «советские гусары»> их много: это всё полуобразованные люди с огромным самомнением. Связываться с ними никак нельзя, у них только вид гусарский, а в сущности своей в душевной они калики (калеки) перехожие, сегодня тут, завтра там».

Но именно таких людей двигал во власть партийный аппарат. Правда, Ангаров свой план до конца осуществить не успел. Летом 1937 года его самого арестовали и вскоре расстреляли, а у Союза писателей появился новый куратор в лице заведующего отделом печати и издательств ЦК А.Е. Никитина.

28 февраля 1938 года Никитин констатировал, что «Союз превратился в какую-то огромную канцелярию, в недрах которой идут нескончаемые заседания». Более того, в Переделкино, по его мнению, появился «параллельный» литературный центр, «притягательной силой» которого стал Федин.

Желая прекратить дрязги, секретари ЦК Андреев и Жданов провели в конце марта 1938 года встречу с большой группой писателей. Ставский показал себя на ней не с лучшей стороны.

Позже Андреев доложил вождю:

«Товарищ СТАЛИН!

У нас затянулось дело с решением о секретаре Союза писателей. Ставского надо оттуда убирать поскорее. Я и Маленков предлагаем вместо него т. Храпченко – ныне заместитель пред. Комитета искусств. Тов. Храпченко М.Б. вызывали, проверяли, человек подходящий, партийный, культурный, знакомый с вопросами литературы».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 188, л. 78).

Однако Сталин это предложение не поддержал. Он сделал ставку на Фадеева, который тогда занимался сбором материалов к сценарию и документальной повести о Фрунзе.

Новое руководство Союза писателей Политбюро ЦК утвердило 25 января 1939 года. В постановлении было сказано:

«1) Утвердить Президиум Правления Союза советских писателей в составе: тт. Герасимова, Караваева, Катаев, Федин, Павленко, Соболев, Фадеев, Толстой, Вишневский, Лебедев-Кумач, Асеев, Шолохов, Корнейчук, Машашвили, Янко Купала.

2) Секретарём Президиума утвердить тов. Фадеева».

Затем Фадеев был награждён орденом Ленина.
В качестве же комиссара к Фадееву потом приставили критика Кирпотина. А в марте 1939 года писателя избрали ещё и членом ЦК ВКП(б).

 

Чем отличился
новый литературный генерал

 

Какой из Фадеева получился литературный начальник? Судя по документам, он твёрдо проводил в Союзе писателей линию партии. Если в верхах появлялось мнение, что кто-то из редакторов или писателей встал на антипартийный путь, Фадеев, как правило, тут же присоединялся к этому мнению и никого не защищал. Это ведь при его участии в феврале 1946 года, по сути, был разгромлен журнал «Литературный критик», а также подверглась шельмованию и школа Г.Лукача. Он же после заседания у Сталина взялся добивать и писателя Авдеенко.

В архиве сохранилась составленная им и одним из руководителей Агитпропа ЦК Политбюро справка о том, кто продвигал в печать и кино сочинения Авдеенко. 12 сентября 1940 года Фадеев и Поликарпов доложили секретарю ЦК Жданову:

«Факты говорят о том, что литературными учителями Авдеенко были враги народа Селивановский и Беспалов. Книга «Судьба» написана Авдеенко при постоянной консультации Селивановского, который был редактором этой книги. Консультировал его по этой книге и Беспалов, работавший в Гослитиздате. В разговоре с нами 12 сентября с.г. Авдеенко заявил, что Селивановский был его личным другом, оказал ему большую помощь в литературной работе. Авдеенко сказал, что у Селивановского он учился как надо писать.

Книгу «Государство это я» никто не редактировал, т.к. она не была принята к изданию.

Над киносценариями «Миллиардерша» и «Закон жизни» работал редактор киностудии «Мосфильм» Вайсфельд, человек сомнительный. До 1925 года Вайсфельд проживал в Харбине, исключался из комсомола за связь с арестованными родственниками, врагами народа. Вайсфельд и бывший начальник сценарного отдела студии «Мосфильм» член ВКП(б) т. Трауберг восторженно отзывались о сценарии «Миллиардерша», представили его в Комитет по делам кинематографии с рекомендацией «как один из лучших сценариев на современную тематику».

По поводу этого сценария Трауберг послал Авдеенко телеграмму, в которой называет это сочинение «алмазом».

Киносценарий «Закон жизни» подвергался неоднократному обсуждению и в студии «Мосфильм» и в сценарном отделе Комитета по делам кинематографии.

В студии «Мосфильм» над ним работал редактор Вайсфельд, в Комитете по делам кинематографии – нач. сценарного отдела тов. Чернявский и его заместитель – т. Семёнов.

Уже при обсуждении первого варианта сценария некоторые работники указывали, что в сценарии пропагандируется арцыбашевщина, но это не было учтено, хотя и было принято решение о переработке сценария. После переработки сценарий мало в чём изменился, но отзыв о нём был дан вполне положительный. Работники студии «Мосфильм» решили, что «работа… выполнена полноценно. Получилась весьма нужная, интересная вещь большого политического и художественного значения». Такое же мнение высказали и работники сценарного отдела Комитета по делам кинематографии т.т. Семёнов и Чернявский. Сценарий после этого был утверждён и картина создана.

Работники сценарного отдела студии «Мосфильм» и сценарного отдела Комитета по делам кинематографии, вместо того, чтобы запретить фальшивое сочинение, восхваляли его».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 223, лл. 112–113).

Жданов потом эту справку Фадеева и Поликарпова перенаправил Сталину, Молотову, Андрееву и Маленкову. Авдеенко же был исключён из партии и отовсюду изгнан. Его, по сути, обрекли на голодную смерть.

 

Запой после посещения фронта

 

У руля Союза писателей Фадеев провёл почти два десятилетия. И всё это время завистливые коллеги постоянно пытались его свергнуть.

Надо отметить, что Фадеев сам постоянно давал поводы для снятия с должности. Вспомним начало войны. Многие писатели были растеряны. Одни ринулись в военкоматы, другие, наоборот, заперлись у себя на дачах. А что Фадеев? Он всерьёз думал, что наша армия быстро вышвырнет захватчиков за границу. Когда же в конце августа его вывезли на передовую, писатель схватился за голову. Такого ужаса он не ожидал.

Вернувшись с фронта, Фадеев скрылся у вдовы Михаила Булгакова. На работе он не показывался. Потом выяснилось, что писатель беспробудно пил.

Естественно, с Фадеева потребовали объяснений. 10 сентября 1941 года Фадеев написал в Комиссию партконтроля при ЦК ВКП(б):

«Считаю своим партийным долгом объяснить, как мог случиться такой постыдный факт, что я, член ЦК партии, руководитель Союза писателей и работник Информбюро смог в течение семи дней пропьянствовать и не являться на работу в наше напряжённое время.

В связи с устными вопросами т. Шкирятова, я хочу прежде всего отмести малейшее предположение, что этот факт может отражать мои какие бы то ни было «колебания» или «сомнения» в делах войны и любых вопросах политики, таких «колебаний» или «сомнений» у меня никогда не было и не будет. Ко всем вопросам войны и всей политики нашей партии я отношусь со здоровым большевистским чувством и пониманием. Трудности меня не смущают. Я побывал, хотя и мало, во фронтовой обстановке вместе с т.т. Шолоховым и Петровым, все трое мы честно работали, и на меня, как и на остальных, наиболее сильное незабываемое впечатление произвёл величественный и скромный героизм наших красноармейцев и командиров, всего нашего народа.

То обстоятельство, что моё пьянство сейчас произошло сразу по возвращении с фронта, является обстоятельством случайным. В начале войны я было тоже запил, но это могло быть – по обстоятельствам встречи – и до войны и после неё. Тогда это даже не носило такого затяжного характера, я тут же написал актуальную политическую брошюру.

Вся беда в том, что такие нездоровые прорывы в моей работе бывали и раньше и сопровождают мою жизнь. Они не так часты, но в них много нездорового в силу их затяжного характера – это признаки алкоголизма или склонности к нему. Значительная часть моей жизни прошла и проходит в литературной среде и среде искусств, в быту которой много способствующего этим явлениям. Известная привычка к снисходительному отношению к подобным вещам, как ни стыдно сознаться, сыграла, вероятно, роль и сейчас.

Я должен ответить на вопрос, как, при каких обстоятельствах происходят эти прорывы, – может быть, есть люди, которые спаивают меня? Нет, эти прорывы происходят по случайным поводам и немало есть хороших писателей коммунистов и беспартийных и не писателей, но известных людей, которых я попросту люблю – участников подобных порывов – в самое разное время и в разных сочетаниях, которых, конечно, я не могу считать виновниками моей слабости.

Моё недопустимое пьянство в эти дни, приведшее к таким последствиям, также началось непреднамеренно в семье мне известной. Это – первая семья генерала Шиловского, состоящая из матери Елены Сергеевны Булгаковой и двух сыновей – одного комсомольца, другого «подкомсомольца» – Евгения и Сергея Шиловских. Комсомолец Евгений уже женат и живёт обычно не то у отца, не то у жены, но бывает здесь часто. И моя жена и я знаем эту семью, чрезвычайно спаянную,–  она кажется мне хорошей советской семьёй. За время моего постыдного запоя приходил ненадолго родственник хозяйки актёр, член партии Е.Калужский. Приходил комсомолец Евгений с женой и это, к сожалению, помимо воли этих людей послужило мне поводом для продолжения. Ко мне относились не как к человеку, которого хотят споить, а скорее наоборот, напоминали о работе и сами, когда надо было им, уходили по своим делам. Но в силу сложившихся отношений между нашими семьями и ложного гостеприимства меня оттуда вовремя не выгнали.

Не было никакой причины и никакого повода для такого моего запоя, – причина – склонность к алкоголизму, помноженному на неосознанную привычку к писательскому разгильдяйству. У писателей, к сожалению, развито чувство их безнаказанности именно в таких делах, но это недопустимо не только для члена ЦК, а просто для честного работника, – да это недопустимо и для писателя.

Как человек честный и могущий работать, я всегда мучаюсь от таких прорывов, от их возможности и последствий. Вероятно, не нужно писать Контрольной комиссии о том, что жизнь моя не состояла и не состоит из таких прорывов. Большего срама, чем отвечать перед партией за такое постыдное дело, не было ещё у меня в жизни. Я понимаю, что за такие дела мы судим рабочих и служащих, и готов отвечать за всё в полной мере. Я знаю, что это – суровый жизненный урок для меня и готов работать со всею силой, на какую способен».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 280, лл. 3–5).

В ЦК этим письмом остались недовольны. Поэтому через три дня Фадеев направил в Комиссию ещё одно письмо. Он сообщил:

«В объяснение совершённого мною безобразного поступка, я направил Вам записку, исходящую из такого рода представлений и «переживаний», что теперь, после зрелого размышления, я не могу назвать эту записку иначе, как гнилой и обывательской. Записка находится вполне на уровне того поступка, который она пытается объяснить.

В записке верно сказано, что автор её имеет пристрастие к выпивкам. И лет 15 вращаясь в литераторской среде, с её известной распущенностью, сам распустил себя настолько, что превратил это в привычку и слабость.

А там, где появляется у коммуниста слабость, всегда найдутся чужие люди, чтобы её эксплоатировать на пользу себе и во вред партии. Чужие люди попытаются эту слабость взрастить, взлелеять, имея главной своей целью – лишить коммуниста его оружия, притупить его бдительность и использовать его в своих интересах.

Не желая клепать на себя лишнего, я вижу однако, что совершённый мною безобразный поступок есть результат многолетнего и небезуспешного эксплоатирования моей слабости (в части выпивки) всякого рода богемскими и обывательскими элементами из литературной среды – на выгоду им и во вред партии.

Если взглянуть на обстановку, где происходило моё семидневное пьянство, не под углом зрения обывательских житейских связей и представлений, а взглянуть на дело политически, то обстановка была чуждая. Ибо дело не в комсомольцах Шиловских, а дело в хозяйке дома. Это – вдова писателя Булгакова, человека антисоветского. Вероятно у него было и своё окружение, которое вполне могло сохраниться и при его жене.

Я этого окружения никогда не видел, но сама Булгакова мне нравилась и этим многое объясняется в моём поведении.

Таким образом, в результате распущенности (в части выпивки) и умелого использования этой слабости, руководитель Союза писателей, которому доверили быть членом ЦК, пропьянствовал семь суток в квартире, населённой по меньшей мере обывателями, а то и политически сомнительными людьми.

Это повлекло за собой невыход на государственную работу во время жестокой отечественной войны.

Поистине – позор.

Меня, конечно, следует примерно наказать. Но как бы я ни был наказан, могу обещать ЦК:

все уроки из этой постыдной истории я извлеку полностью;

отбросив жалкие разговоры об алкоголизме, пьянство я прекращу, в этом можете мне поверить.

А с прекращением этой главной моей беды я смогу работать вдвое».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 280, лл. 6–7).

20 сентября Оргбюро вкатило Фадееву выговор. А через три дня вопрос о Фадееве был рассмотрен уже на Политбюро. В решении было сказано:

«Утвердить постановление Бюро КПК при ЦК ВКП(б) от 20.IX.1941 года:

«По поручению Секретариата ЦЖ ВКП(б) Комиссия Партийного Контроля рассмотрела дело о секретаре Союза Советских Писателей и члене ЦК ВКП(б) т. Фадееве А.А. и установила, что т. Фадеев, приехав из командировки с фронта, получив поручение от Информбюро, не выполнил его и в течение семи дней пьянствовал, не выходя на работу, скрывая своё местонахождение. При выяснении установлено, что попойка происходила на квартире артистки Булгаковой. Как оказалось, это не единственным факт, когда т. Фадеев по нескольку дней подряд пьянствовал. Аналогичный факт имел место в конце июля текущего года. Факты о попойках т. Фадеева широко известны писательской среде.

Бюро КПК при ЦК ВКП(б) постановляет: Считая поведение т. Фадеева А.А. недостойным члена ВКП(б) и особенно члена ЦК ВКП(б), объявить ему выговор и предупредить, что если он и впредь будет продолжать вести себя недостойным образом, то в отношении его будет поставлен вопрос о более серьёзном партийном взыскании».

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 280, л. 1).

Немцы тем временем вплотную подошли к Москве. В середине сентября столицу чуть не объяла паника. Среди писателей царили шатания и разброд. А что делал тогда Фадеев, никто не знал.

 

Запоздалые оправдания за неразбериху

 

Разборки начались через несколько месяцев. В ЦК потребовали от Фадеева объяснений. 13 декабря 1941 года писатель направил в ЦК подробный отчёт. Он писал:

«Товарищу И.В. Сталину

Товарищу А.А. Андрееву

Товарищу А.С. Щербакову

Среди литераторов, находящихся в настоящее время в Москве, распространяется сплетня, будто Фадеев «самовольно» оставил Москву, чуть ли не бросив писателей на произвол судьбы.

Ввиду того, что эту сплетню находят нужным поддерживать некоторые видные люди, довожу до сведения ЦК следующее:

1. Днём 15 октября я получил из Секретариата тов. Лозовского директиву явиться с вещами в Информбюро для того, чтобы выехать из Москвы вместе с Информбюро.

Эту же директиву от имени тов. Щербакова мне передали работники Информбюро тов. тов. Афиногенов, Бурский и Петров.

Я не мог выехать с Информбюро, так как не все писатели по списку, составленному в Управлении агитации и пропаганды ЦК, были мною погружены в эшелон, и я дал персональное обязательство тов. Микояну и тов. Швернику выехать только после того, как получу указание Комиссии по эвакуации через тов. Косыгина.

Мне от имени тов. Щербакова разрешено было задержаться насколько необходимо.

Я выехал под утро 16 октября после того,как отправил всех писателей, которые мне были поручены, и получил указание выехать от Комиссии по эвакуации через тов. Косыгина.

2. Я имел персональную директиву от ЦК (тов. Александров) и Комиссии по эвакуации (тов. Шверник, тов. Микоян, тов. Косыгин) вывезти писателей, имеющих какую-нибудь литературную ценность, вывезти под личную ответственность.

Список этих писателей был составлен тов. Еголиным (работник ЦК) совместно со мной и утверждён тов. Александровым. Он был достаточно широк – 120 человек, а вместе с членами семей некоторых из них – около 200 человек (учтите, что свыше 200 активных московских писателей находятся на фронтах, не менее 100 самостоятельно уехало в тыл за время войны и 700 с лишним членов писательских семей эвакуированы в начале войны).

Все писатели и их семьи, не только по этому списку, а со значительным превышением (271 человек) были лично мною посажены в поезда и отправлены из Москвы в течение 14 и 15 октября (за исключением Лебедева-Кумача, – он ещё 14 октября привёз на вокзал два пикапа вещей, не мог их погрузить в течение двух суток и психически помешался, – Бахметьева, Сейфуллиной, Мариэтты Шагинян и Анатолия Виноградова – по их личной вине). Они, кроме А.Виноградова, выехали в ближайшие дни.

Для обеспечения выезда всех членов и кандидатов Союза Писателей с их семьями, а также работников аппарата Союза (работников Правления, Литфонда, Издательства, журналов, «Литгазеты», Иностранной комиссии, Клуба) Комиссия по эвакуации при Совнаркоме СССР по моему предложению обязала НКПС предоставить Союзу Писателей вагоны на 1000 человек (в эвакуации какого-либо имущества и архивов Правления Союза было отказано).

За 14 и 15 октября ив ночь с 15 на 16 организованным и неорганизованным путём выехали, примерно, половина этих людей. Остальная половина (из них по списку 186 членов и кандидатов Союза) была захвачена паникой 16 и 17 октября. Как известно, большинство из них выехали из Москвы в последующие дни.

3. Перед отъездом мною были даны необходимые распоряжения моему заместителю (тов. Кирпотину), секретарю «Литгазеты» (тов. Горелику) и заместителю моему по Иностранной комиссии (тов. Аплетину). Секретарь парторганизации тов. Хвалебнова, уезжавшая с мужем с разрешения Краснопресненского Райкома, дала при мне необходимые распоряжения своему заместителю (тов. Хмара) и Зав. Секретной частью Союза (тов. Болихову).

Кирпотин моих распоряжений не выполнил и уехал один, не заглянув в Союз. Это, конечно, усугубило паническое настроение оставшихся. Остальные работники свои обязательства выполнили.

4. Перед отъездом Информбюро из Москвы тов. Бурский передал мне от имени тов. Щербакова указание – создать работающие группы писателей в г.г. Свердловске, Казани и Куйбышеве.

В Куйбышеве такая группа создана при Информбюро (человек 15). В Казани и Чистополе (120 человек) и Свердловске (30 человек). Остальные писатели с семьями (в большинстве старики, больные и пожилые, но в известной части и перетрусившие «работоспособные») поехали в Ташкент, Алма-Ата и города Сибири.

Организация писательских групп в Казани и Свердловске, очищение их от паникёров, материально-бытовое устройство, преодоление некоторых политически вредных настроений – вся эта работа более или менее завершена, группы эти созданы и работают.

5. Работа среди писателей (в течение 15 лет) создала мне известное число литературных противников. Как это ни мелко в такое время, но именно они пытаются выдать меня сейчас за «паникёра».

Это обстоятельство вынуждает меня сказать несколько слов о себе.

Я вступил в партию в период колчаковского подполья. 2 1/2 года был участником гражданской войны (от рядового бойца и политрука пулемётной команды до комиссара бригады), участвовал в штурме Кронштадта в 1921 г. и дважды был ранен.

Я делал немало ошибок, промахов и проступков. Но на всех самых трудных этапах революции, включая и современный, я не был просто «поддерживающим» и «присоединяющимся», а был и остался активным борцом за дело Ленина и Сталина. Изображать меня «паникёром» – это глупость и пошлость.

Как и многие большевики, я с большой радостью остался бы в Москве для защиты её, и как у многих большевиков, все мои помыслы и желания направлены к фронту.

Если бы мне разрешили выехать на фронт в качестве корреспондента или политработника, я смог бы принести пользы не меньше других фронтовых литераторов.

А. Фадеев

13/XII–41 г.»

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 188, лл. 92–94).

На первом листе фадеевского письма, в левом верхнем углу кто-то синим карандашом (возможно, сам Сталин) начертал: «т. Маленкову». Маленков в свою очередь 19 декабря 1941 года оставил пометку для Щербакова:

«Пожалуй, т. Фадееву полезно выехать на фронт. Полезно для дела и восстановить авторитет т. Фадеева. Как думаешь? Маленков. 19/XII».

Щербаков выразил своё мнение красным карандашом: «Согласен».

Позже Фадеев пытался козлом отпущения за все провалы осени и зимы сорок первого года сделать Валерия Кирпотина. Мол, пока одни боролись с фашистами, группа тыловиков во главе с Кирпотиным поддалась панике и, сидя в Ташкенте, чуть не организовала в Союзе писателей переворот.

Крипотин, не ожидавший от Фадеева такого удара, поспешил пожаловаться в ЦК. 10 февраля 1942 года он сообщил секретарю ЦК ВКП(б) А.С. Щербакову:

«Фадеев не вызвал меня на январский расширенный Президиум. Так ему было удобнее. Свой доклад он построил таким образом, чтобы перевалить ответственность за бездействие Союза на других лиц и чтобы направить недовольство за порядок эвакуации по чужому адресу. Это слишком старый и слишком дешёвый приём. В итоге – Фадеева и теперь снова нельзя никак застать в Союзе. Он не любит большинства писателей, не следит за их творчеством. Его доклад на расширенном Президиуме обнаружил, что он не в курсе произведений, написанных во время войны.

Фадеев стал слишком много заботиться о своей репутации вместо того, чтобы заботиться о мобилизации всех литературных сил как органа патриотического общественного мнения. Он стал политиканить, вывёртываться. Это не те средства, при помощи которых можно успешно руководить советской литературой, этим органом новой социалистической человечности, противопоставленной фашистскому варварству».

Но Щербаков раздувать новый скандал поостерёгся. Он боялся, что как бы Сталин вместо наказания своего любимчика не обрушился бы на него самого. Ему легче оказалось пожертвовать Кирпотиным.

Так в Союзе писателей распался тандем Фадеев – Кирпотин. На смену Кирпотину вскоре пришёл другой функционер – Пётр Скосырев.

Вячеслав ОГРЫЗКО

 Продолжение следует