Байки из-за парты
№ 2015 / 41, 18.11.2015
В жизни каждого человека случаются три вещи: рождение, смерть и школа. Первое ему трудно запомнить, второе – описать. В итоге, из всего доступного памяти и творчеству остаётся лишь третье. Неудивительно, что о «школьных годах чудесных» всегда писали много и часто. Понятно, отчего в советской литературе выделилась целая ветвь литературы, не обязательно детской, про школу.
Сейчас профессиональный писательский интерес к этой теме несколько ослабел. Но обывательский, со стороны простых граждан, остался. Его и аккумулировали в очередном выпуске проекта «Народная книга», которое выпускает издательство «АСТ», озаглавив собрание воспоминаний и рассказов непрофессиональных авторов о своём школьном житии-бытии
«Школа жизни».
Название громкое, пафосное, и, если говорить прямо, не без пошлости. Однако оно сборнику очень идёт, хотя бы потому что содержание книги в таком духе и выдержано: пафос, пошлость, и ностальгия, «признаюсь, я жил». Если отвлечься от деталей, которые имеют значение для историка повседневности, то придётся признать, что предложенные читателю школьные истории не отличаются особым разнообразием и экзотикой. Да, некоторые пишут о специализированных школах и интернатах, разрушая тем самым миф о серой безликости советских школ, кто-то рассказывает о школах с именем и историей, кто-то о деревенских и послевоенных, кто-то о перестроечных, однако круг тем остаётся незыблемым практически во всех рассказах. Мальчики рассказывают о том, какими они были хулиганами и как боролись со сверстниками и с системой, девочки о том, какие они были примерные ученицы, и опять же, как боролись с системой. Первый учитель, первая любовь, первая сигарета, первый настоящий поступок, обман, предательство, дружба и вражда – скулы сводит от тривиальности этого ряда. Но никуда не денешься. Это жизнь, и вряд ли что-нибудь можно поделать с тем, что она столь однообразна в своих проявлениях.
И всё-таки даже сознание того, что отступление от обычной рутины взросления, круговорота жизни невозможно, не спасает в процессе чтения от определённой усталости. Историй много, каждая последующая сливается с предыдущей, а женские рассказы о школьной любви и вовсе смотрятся написанными, словно под копирку. Почему скучно? Потому что интересны не череда событий, а проживание их личностью. Своих событий у каждого предостаточно. С личностью, с Я, с умением передать всё то, что память сохранила, не потеряв глубины чувств и правдивости ощущений того времени, у большинства авторов проблемы. Сожаления постаревших школьниц об ушедших деньках и мемуары молодящихся старцев слишком сосредоточены на внешних обстоятельствах школьной жизни. Мало кто из них сохранил свежесть и искренность восприятия. Хотелось написать, что слишком многое отделяет их от своего школьного детства, а потом подумалось, нет, наоборот, слишком невысоко авторы встали над собой вчерашними. Во всём сборнике простых, душевных и в то же время взрослых рассказов набралось всего два. Один – «Вовка», воспоминание Ирины Афанасьевой о рано ушедшем из жизни однокласснике. Другой – «Как же я хотела пойти в школу!» Веры Прокопьевой, простое и лишённое натужного диссидентства повествование, о том, как после войны бегали в школу чуть ли не босиком, как собирали торф для неё, как сидели за перегородкой в большом частном доме, где размещался храм науки, семеро по лавкам, изголодавшиеся по знаниям.
Большое место в ряде рассказов о школьной жизни занимает элементарное сведение счётов с бывшими учителями. Это печально. Может быть, авторы имеют на это некое моральное право. Со стороны это выглядит как элементарная неспособность прощать. С высоты прожитых лет оскорбления и упрёки, на которые так щедр был нелюбимый, «злой» учитель, кажутся такими мелкими и ничтожными. А вот бессознательная радость от того, что человек болеет, страдает, пребывает в нищете, смотрится плохо. Что это, как не наглядное свидетельство того, что «не забывшие и не простившие» авторы свой жизненный экзамен провалили?
По мере чтения складывается впечатление, что главной сверхзадачей сборника было стремление показать весь ужас советской школы, разбавить, так сказать, сермяжной народной правдой, светлый лик её, созданный в советской детской литературе. Под раздачу при этом, однако, попадает не только сталинская и брежневская школа, но и современная российская, в книге есть впечатления о ней, изложенные выпускниками последних десятилетий. Однако в силу блёклости и невыразительности своей они теряются среди рассказов пап и мам, дедушек и бабушек о пионерских делах и хулиганских выходках. Разговор о школе вообще, как и всё у нас в последние годы в обществе в итоге всё равно сваливается в сторону полемики о школе советской.
Ломала или развивала? Пошлый вопрос рождает и пошлый ответ. Авторы с большой охотой пишут как о школьных радостях и открытиях, так и о школьных издевательствах и страданиях. И все перечислением, описанием, со слабой аналитикой, или с осмыслением, отравленным идеологической промывкой мозгов, длящейся уже третий десяток лет.
А вот постсоветские воспоминания, напротив, идеологически не нагружены. Взгляд молодых на школу в этом смысле более свободен, менее политизирован.
Художественная ценность собранных под обложкой текстов невелика. Получить удовлетворение эстетического плана от школьных воспоминаний проблематично. Историческая ценность их изрядно занижена самими редакторами. Составителю сборника следовало бы внимательнее отнестись к подбору текстов, исключив из них те, которые несут на себе отпечаток современного распропагандированного сознания. Когда читаешь: «XX съезд пришёлся на середину третьей четверти первого класса», «слишком многое поколениям советских людей приходилось друг от друга скрывать», или «у нас в школе висела картина с тремя божествами: Карлом Марксом, Фридрихом Энгельсом, Владимиром Ильичем Лениным», «в стране всё можно делать понарошку», понимаешь, что историческая ценность подобного рода «воспоминаний» нулевая. Что бы нам теперь ни говорили, обычного советского первоклассника не волновало, какой нынче на дворе партсъезд, употребление термина «божество» применительно к идеологам марксизма было просто невозможно, а такого глобального вывода о том, что в СССР всё понарошку не мог сделать ни один школьник. Недовольство отдельным учителем, классом, пионерской дружиной, школой – всё это было. Но ощущение «мы живём в самой лучшей стране» не могли поколебать ни уличные хулиганы, ни несправедливый учитель, ни происки агентов ЦРУ. Бравирование школьным диссидентством, в общепринятом, политическом смысле этого слова, – это уже неискренность, новодел, современный способ интерпретации прошлого, который к памяти о советской школе не имеет прямого отношения. Это оценка прошлого, пристёгнутая современным взрослым сознанием к рассказу о своём детстве, оценка, которая заслоняет всё то, что сохранилось в памяти, и что на самом деле стоило бы рассказать. Возможно, открыто выразить свою позицию по отношению к прошлому – это и честно, как того требует подзаголовок книги, но вряд ли это правдиво, вряд ли соответствует исторической действительности.
Книга откровенно тенденциозна. Общая тональность: «совок – это время детства, но при этом ещё и ужас, ужас, ужас». В принципе в этом нет большой беды. У нас ни одна идеология не является доминирующей, каждый волен исповедовать свою систему взглядов, или не исповедовать никакой. Плохо то, что тенденциозность эта является разрушительной для самого стремления книги дать народную память о школе, реконструировать через воспоминания ту уникальную детскую среду, которая созидалась в ней.
Реконструкция не удалась и по другой, по указанной уже выше причине: она требует работы с состоянием души, а не воссоздания событийного ряда. Составитель книги Дмитрий Быков пишет в предисловии о создании нового человека посредством организации школьной жизни. Но именно новый человек в текстах и незаметен. Может быть, он растворился без остатка под влиянием последних десятилетий. А может быть так и не появился. Если верно последнее, то это едва ли не самое красноречивое свидетельство несостоятельности советской школы, её краха, которое делает излишним всякое дальнейшее нагнетание картонных ужасов из эпохи советского «тоталитаризма». Вырастить поколение неспособное к продолжению «пламенной повести», что может быть ужаснее?
И всё же книга имеет определённую ценность. Связана она, правда, не с избранной тематикой. Для познания школьной жизни она недостаточно хорошо организована, основана не на лучшем с этой точки зрения мемуарном материале. «Школа жизни» – это скорее аргумент в извечном споре поэзии и правды, художественного и документального. Аргумент, убедительный, весомый, в пользу художественного осмысления действительности, в пользу художественного творчества. Из большинства «народных рассказов» мы не узнаем ничего нового, ничего такого, что бы мы не знали о советской школе из книг Алексина, Железнякова, Крапивина, Лиханова и многих-многих других. Всё это мы уже когда-то читали. Слабенький голос вчерашнего школьника, не ставшего писателем, значительно уступает повестям и рассказам того, кто сделал перо своей профессией. Сырой жизненный материал впечатлений значительно проигрывает рационально сконструированной художественной реальности. Перечисление обид, запомнившихся на всю жизнь, не идёт ни в какое сравнение с остротой нравственных коллизий, разыгрываемых на страницах «выдуманных» школьных повестей, в которых многие узнают свою школу, своих учителей, своих одноклассников. Да, литературная школа чище и светлее, в ней не хватает того хаоса и неопределённости, может быть, страха, которые пронизывают реальную жизнь, но в ней есть главное, то ради чего задумывали «Школу жизни» – живая и не потерявшая своего объёма и яркости школьная атмосфера. Холодный, отстранённый взгляд писателя, художественный замысел вновь одержали верх над простыми эмоциями и обычной человеческой памятью. Правда бьёт честность. Похоже, что это главный урок «Школы жизни».
Сергей МОРОЗОВ
г. НОВОКУЗНЕЦК
Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть. / Сост. и вступ. ст. Дмитрий Быков. – М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015.
Добавить комментарий