ЛИТИНФОРМАГЕНТСТВО

№ 2007 / 8, 23.02.2015

Книга – удача 

     ВЕЧНЫЙ БУНТАРЬ
      
     Свою поэтическую деятельность «русский литовец» Юрий Кобрин начал в 60-е годы. Как поэта его заметили в конце восьмидесятых. Ныне же в России читающей публике Кобрин почти неизвестен, как неизвестны многие мастера культуры, живущие в ближнем зарубежье. 
     Примерно половину книги «Высокое давление» составляют переводы литовских поэтов на русский язык, из которых стоит выделить Эдуардаса Межелайтиса, а также несколько стихотворных сборников поэта – многое из того, что было написано за сорок с лишним лет. 
     Кобрин – классический шестидесятник последнего призыва, для которого главное – противостоять, неважно кому или чему. Стихи яркие, живые – видно, что бестемьем автор, живущий за рубежом, не страдает. Оригинальные сравнения сыплются как из рога изобилия. Стихи разнообразны, без пестроты, современны без модернизма, старомодны без снобизма. Хорошо освещён период безвременья девяностых. Интонация неподдельно страдающего человека, который не знает, где оказался, иногда доходящая до надрыва. От советской поэзии Кобрин унаследовал «правдивость без скидок». 
     А в Литве? Там то же самое – рута и васильки, сплетённые в венки – символ советско-литовской дружбы, оказались разъяты. «Но руту, василёк, тюльпан / копытит вдрызг, подобно овцам, / согласная с вождём толпа: / – Литва принадлежит Литовцам! / Литва принадлежит? Нет, мы / принадлежим Литве всё вместе, / кто не поддался власти тьмы / в своём достоинстве и чести». Вроде бы всё на месте – и знаменитое литературное кафе «Неринга», и старая аптека «Гульбе» с лебедем в витрине, но… «В городе переназваны улицы, / Я по ним незнакомым иду». 
     Убирают из центра города на задворки памятник Пушкину, закрывают русский театр в литовской столице. Всё это отзывается болью в душе кобринского лирического героя: «Лист парит с изумительной грацией, / приземляется на сугроб, / как же так я попал в эмиграцию, / не уехав, мать её в лоб!» 
     Из стихов Кобрина мы узнаём, как живут в Литве русские, больше, нежели из TV и газетных статей. Герой понимает, что прежней страны нет, но как духовный феномен, некое мерило всего, она прочно входит в его стихи. «Я русский сын земли литовской», – упрямо повторяет герой Кобрина. Если раньше этот закоренелый шестидесятник не хотел мириться с «всенародным мненьем», то теперь он благородный одинокий рыцарь, сражающийся против экспансии бездуховности. 
     Прозаические эссе поэта не менее интересны. Всего их три – «Уроки Тарковского», «Записные книжки», «Ниначтонепохожесть». Написаны хорошим языком, полны психологизма, остроумны. И сразу видно, что прочувствованы. Первое – автобиографическое – рассказывает о знакомстве и встречах Кобрина со своим учителем – Арсением Тарковским, с благословения которого он вошёл в большую литературу. В 1966 году Тарковский написал рекомендацию молодому поэту для поступления в Союз писателей. Вот несколько строк из неё: «…в его искренности никогда не сомневаешься. Его речь матафорична в той мере, которая свойственна русской советской поэзии последнего десятилетия». 
     Надо признать, что впечатляющая по толщине книга поэта действительно подарок для тех, кто соскучился по хорошей поэзии, а сам Кобрин не просто представитель региональной литературы, а явление в современной русской поэзии. Недаром состоявшаяся не так давно презентация «Высокого давления» в стенах Библиотеки-фонда «Русское Зарубежье» собрала так много людей. 
      
     Юрий Кобрин. Высокое давление. – Вильнюс, 2007.
      
     Наталия КЛЕВАЛИНА
      
      
      
      
      
     
     Книга – провал 
     ЗАПОЗДАЛОЕ
      
     Книга Марка Розовского «Дело о «конокрадстве» (издательство «Вагриус») могла бы стать великой сенсацией, вызвать бурную реакцию и спровоцировать процесс переоценки ценностей», появись она лет пятнадцать назад. В те годы, когда стало можно говорить беспощадную правду и были живы почти все те, из-за кого честным людям приходилось страдать. 
     События, описанные в открывающей книгу мемуарной повести «Театральный человек», действительно сенсационны и возмутительны. Оказывается, автором спектакля «История лошади» по повести Льва Толстого «Холстомер» в БДТ является не Георгий Александрович Товстоногов, а Марк Розовский, ныне главный режиссёр театра «У Никитских ворот». 
     В театральном мире слухи об этом «конокрадстве» ходили давно (спектакль был поставлен в 1975 году), затем утихли – история забылась. И вот в 2006-м Марк Розовский решил расставить точки над «i» – сначала «Театральный человек» появился в журнале «Новый мир», а вслед за этим, дополненный ещё тремя вещами, выпущен книгой. 
     Сенсации общекультурного масштаба не случилось, точки над «i» уже стёрлись, рассыпались под давлением времени. И в итоге осталось лишь неприятное чувство к автору книги и недоумённые вопросы: «Зачем? Почему через тридцать лет?» 
     Можно поверить в то, что Товстоногов даже не украл («конокрадство – всё-таки воровство), а попросту отнял почти готовый спектакль у молодого, травимого властью режиссёра. Но как об этом рассказывает Розовский? Каковы герои «Театрального человека»? 
     Товстоногова в повести иначе как Гогой он не называет, хотя, уверен, в общении с ним Марк Григорьевич не смел так фамильярничать: «Гога» циничен, расчётлив, беспощаден и лицемерен. Вообще для характеристики «Гоги» Розовский в выражениях не стесняется. Уже на второй странице читаем такое: «…репетицию в БДТ <…> всегда начинали в одиннадцать тридцать, чтобы дать проспаться Георгию Алекснадровичу и иже с ним». Каждый говорящий по-русски, уверен, знает значение слова «проспаться» (не «выспаться», не «отоспаться»), но нигде дальше в тексте нет и намёка на то, что Товстоногов «и иже с ним» по вечерам пили так, что утром им необходимо было проспаться. Галоши, как говорится, нашлись, но осадок остался… 
     Другой герой (точнее – антигерой) повести – завлит Дина Морисовна Шварц, злой гений БДТ, способный убедить любого, что белое – это чёрное, а чёрное – белое. Именно она делает так, что Марк Розовский, в одночасье превратившись из режиссёра-постановщика «Истории лошади» во второго режиссёра, чувствует радость, что для него всё ещё так легко закончилось… Евгений Лебедев – исполнитель роли Холстомера – умышленно, целенаправленно (конечно, по заданию Товстоногова) мучает молодого режиссёра, вынуждая обратиться за помощью к мэтру и тем самым добровольно отказаться от права быть постановщиком… Вдова Андрея Платонова – Мария Александровна «мешает», актёр Рецептер «хихикает», и даже сочувствующие Розовскому Панков и Басилашвили «лукавят», безропотно подчиняются диктатору «Гоге». И ни один человек не встаёт на защиту истинного постановщика «истории лошади», и не встал до сих пор… 
     В конце повести Розовский задаётся вопросом: «Для чего, во имя чего вспоминается утёкшее время, забытая правда?.. Уж не для мщения ли?.. Не для сведения счётов?.. 
     Нет, отвечаю. Нет и нет. Для чего же тогда ещё? 
     Для зазрения совести, только лишь. Для того, чтоб неповадно было так поступать, как со мной поступили. Для утверждения самого дефицитного в нашем театре – этики. Той самой этики, без которой и эстетика мертва. 
     Зазрить совесть – вот единственная скромная задача этих воспоминаний». 
     И далее приводится разговор с приятелем по поводу тогда ещё рукописи «Театрального человека». Приятель говорит: «Твоя слабость знаешь в чём? В том, что твои главные оппоненты умерли. И найдутся люди, которые скажут, что ты оклеветал Товстоногова, что ты ему приписываешь безнравственный поступок…» Автор пытается объяснить, почему решился опубликовать историю с «конокрадством» только теперь: «…это было бы самоубийством, выглядело бы действительно исподтишка…». 
     Но приятель прав – ощущение, что автор, даже написав сущую правду, оклеветал Товстоногова, очень сильно. И дело здесь в том, что действительно никого из активных участников той истории уже нет в живых – ни самого «Гоги», ни Дины Морисовны Шварц, ни Евгения Лебедева. Некому выразить другое, отличное от Розовского, мнение. 
     Но не в этом, на мой взгляд, провальность книги (книги – как продукта) «Дело о «конокрадстве». Рубит книгу её составление. Повесть «Театральный человек» занимает чуть больше трети общего объёма, далее следуют воспоминания «В работе над пьесой». «В работе над спектаклем» (всё над той же «Историей лошади»), где Розовский небезынтересно и профессионально описывает, как создавал инсценировку, размышляет, что такое вообще инсценировка, приводит множество высказываний классиков литературы о театре, живо повествует, как ставил спектакль в БДТ. А завершающий книгу очерк «Товстоногова на вас нет, господа!» – это сущий панегирик режиссёру. 
     Только вот кого заинтересуют подробности работы Розовского над «Историей лошади», кто поверит в его благоговение (даже после отобранного спектакля) перед Товстоноговым после чтения разоблачительного «Театрального человека»?.. Что-то нечисто во всей этой книге, что-то нечисто… 
      
     Олег НАЗАРОВ