Александр ТРАПЕЗНИКОВ. Один день, вся жизнь, ЦЕЛАЯ ЭПОХА

№ 2016 / 6, 17.02.2016

Новый роман Юрия Полякова «Любовь в эпоху перемен» мастерски закольцован и драматургически выдержан в классическом английском стиле – единство времени и места действия. Хотя время тут и длится от начала Перестройки – через девяностые и нулевые – до наших дней, а пространство расширяется от кабинета главреда газеты «Мир и мы» («Мымры») до Тихославля и вплоть до Индии и Америки, но всё сконцентрировано в одном сакральном дне главного героя романа – Геннадия Скорятина, виртуально возвращающегося в ключевые точки своей судьбы. Прожитая жизнь оказывается по сути жизнью страны в «эпоху перемен». Этот день начинается с «дырки» на шестой полосе, которую надо мучительно заполнить либо взрывной статьёй «Клептократия», либо уж на худой конец чьим-то некрологом. И в финальном аккорде романа «Клептократия», по иронии злодейки-судьбы, детонирует именно некрологом. Но Скорятин уже слишком далеко от всей этой газетной шелухи…

 

Литературный критик и общественный деятель конца ХIХ века Константин Фёдорович Головин так определял параметры русской литературы: богатство внутреннего содержания (т.е. глубокий захват жизни, сильная работа ума); одухотворённость идеей; отзывчивость сердца художника; духовное зрение, позволяющее воссоздать не просто сюжет сам по себе, а способ его восприятия. Он писал: «Литература наша – если иметь в виду истинную литературу, а не подёнщину ради заработка, истинных писателей, а не приспособленцев и халтурщиков, – это всегда титанический труд, это полная самоотдача и добровольный отказ от многих удовольствий жизни, это своего рода подвиг, наконец. Недаром наша художественная словесность, начиная со времён Ломоносова, Пушкина, даже ещё более ранних времён, занимала и занимает столь же важное место, являя пример гражданственности и беззаветного служения народу. И вот что показательно: чем талантливее художник, тем обостреннее он чувствует проблемы времени, тем он активнее как гражданин». Эти слова можно полностью отнести и к Юрию Полякову, чей творческий путь и гражданская позиция хорошо известны и воспринимаемы безупречно. Новый роман – ещё одна вершина в «восхождении» его литературного таланта и подвижничества в сфере общественной жизни и культуры.

О чём это произведение? Первое, и, на мой взгляд, главное – это свидетельство времени. Честное и беспристрастное. Причём, как всегда у автора, выраженное в ярком сатирическом ключе. Все мы помним ту переломную эпоху, где помимо трагического было и много карикатурного, доходящего до абсурда, вне «логики смыслов». Просто клиническое безумие. Применительно к этому времени хороша фраза Марк Твена: «Когда вспоминаешь, что все мы сумасшедшие и безумцы, странное в жизни исчезает, и всё вокруг становится совершенно понятным». Либо слова Ницше: «Ставя истину на голову, мы обыкновенно не замечаем, что и наша собственная голова стоит не там, где ей следует».

И если верно утверждение, что вся жизнь – театр, то Перестройка и последующие «лихие 90-е» – сценическая трагикомедия, срежиссированная закулисными мастерами на ужас и потеху обалдевшей публике. Вообще следует вспомнить слова Пушкина, что лишь три «душевных раздражителя» наиболее сильно трогают сердце читателя (зрителя), это – смех, ужас и сострадание. А Хемингуэй через сто с лишним лет добавлял три «свои» темы: любовь, смерть и деньги. Что в принципе схоже. И разве нет всего этого в новом романе Юрия Полякова? Да он просто пронизан горьким смехом, иронией, преследующими героев деньгами и смертью, метафизическим ужасом от всего содеянного и натворённого, плотской любовью и состраданием к «падшему человеку». Но есть в романе и другая любовь – несбывшаяся. Романтическая. Это одни из лучших лирических страниц в произведении – взаимоотношения Скорятина и Зои Мятловой. Выписанные поэтически, с особой нежностью и любовью к ним.

Второе – это типология персонажей, личностей. Ведь даже самые отвратительные фигуры всё равно личности, поскольку являются по определению «образом Божьим». Таковы в романе Вехов, Кошмарик, Шабельский, Заходырка и целый сонм «мелких бесов». Концепция личности – это изначально категория философская. При определении её весьма актуальным выглядит высказывание М.М. Бахтина о проблеме содержания в словесном художественном творчестве: «Каждый культурный акт существенно живёт на границах: в этом его серьёзность и значимость». А швейцарский теолог-иезуит кардинал Ханс Урс фон Бальтазар писал о плене ограниченности: «Как и любое другое существо, человек рождается в плену: душа, тело, мысли, одежда – у всего этого есть свои границы, и всё это само по себе тоже служит границей. Всё, что нас окружает, делится на некое “то” и некое “это”; они отделены друг от друга и друг с другом не сочетаются».

Следуя за Бахтиным и Бальтазаром, важно подчеркнуть, что художественная концепция личности выявляется в конкретике литературоведческих, философских и критических интерпретаций художественного текста в рамках историко-функционального подхода. У Юрия Полякова в романе исследуется проблема саморазвития человека в повседневной жизни, а в каждом индивиде, даже если он полная марионетка, всецело определяющаяся внешними обстоятельствами, обязательно присутствует относительно устойчивое ядро, которое делает его личностью, неповторимой индивидуальностью с присущими только ей свойствами.

По свидетельству немецкого философа Шелера, все центральные проблемы философии можно свести к вопросу, что такое человек и какое метафизическое место и положение он занимает внутри общей структуры бытия, мира и Бога. Так же и в литературе. В ней главным выступает духовно-метафизический критерий личности. По крайней мере, на «русской почве». А в ней, следуя традициям отечественной литературы, выделяются три типа личности: соборная, амбивалентная и эгоцентрическая. Каждый тип относится к одному из трёх типов народа: «большому», «амбивалентному» и «малому» соответственно. Постоянным нравственным ориентиром для наиболее духовно цельного, соборного типа личности, является никогда до конца не достижимый идеал Христа. Если для соборного типа характерно поступательное (реже – прерывистое) личностное развитие согласно триаде «родина – народ – Бог», то полярному эгоцентрическому типу личности изначально чужд поиск метафизических, духовно-нравственных начал. Амбивалентный тип личности – это человек, герой, который совмещает в своей жизни ценности «большого» и «малого» народов и является промежуточным типом между эгоцентрической личностью и соборной. Вот таков, на мой взгляд, Геннадий Скорятин.

А что же другие персонажи? Например, Вехов. Издатель де Кюстина, человек, мечтающий заменить в России «неправильный» народ, а ещё лучше – использовать нейтронную бомбу, чтобы сохранить материальные и культурные ценности, вкупе с полезными ископаемыми. Тип неисчезающего никуда либерального Смердякова. О таких исчерпывающе сказал наш выдающийся композитор и мыслитель Георгий Свиридов: «Россия – грандиозная страна, в истории и в современной жизни которой причудливо сплетаются самые разнообразные идеи, веяния и влияния. Путь её необычайно сложен, не во всём ещё и разгадан, она всегда в движении, и мы можем лишь гадать, как сложится её судьба. Её история необыкновенно поучительна, она полна великих свершений, великих противоречий, могучих взлётов и исполнена глубокого драматизма. Мазать её однообразной густой чёрной краской напополам с экскрементами, изображая многослойную толщу её народа скопищем дремучих хамов, жуликов и идиотов, коверкать сознательно, опошлять её гениев – на это способны лишь разлагающие народ с целью сделать его стадом в угоду иностранным туристам, современным маркизам де Кюстинам или просто обыкновенным европейским буржуа. Такая точка зрения на Россию совсем не нова!
Достоевский гениально обобщил подобные взгляды и вывел их носителя в художественном образе. Это – Смердяков».

Или Кошмарик. Налимов, другие вороватые олигархи и власть предержащие, их приспешники, новые хозяева жизни, типа Дронова. Обслуживающая их челядь, журналюги, «наоборотники», по меткому высказыванию автора. Лабазники с отказниками. Бизнес-элита, кремлёвские интриганы, поющие для них осанну Колбасковы и прочий люд. Паразитарии, как опять же точно подметил Юрий Поляков. Каждому можно было бы посвятить анатомическое исследование в кунсткамере романа. Да так оно и происходит. Никто без внимания зоркого наблюдателя, препарирующего «биоматериал» не остаётся. Это ещё одни «страхи и ужасы» для читателей-зрителей. А ведь именно так («Страхи и ужасы России»), через двенадцать лет после создания «Вия», назвал Гоголь одну из глав книги «Выбранные места из переписки с друзьями» (та самая книга, за которую его разнёс Белинский – прим. ред.).

Отвечая на письмо своей знакомой, полное тревожных и, может быть, даже панических настроений, Гоголь сказал: «В России ещё брезжит свет, есть ещё пути и дороги к спасению, и слава Богу, что эти страхи наступили теперь, а не позже. Ваши слова: «все падают духом, как бы в ожидании чего-то неизбежного», равно как и слова: «каждый думает только о спасении личных выгод, о сохранении собственной пользы, точно, как на поле сражения после потерянной битвы всякий думает только о спасении жизни: sauve qui pent», действительно справедливы; так оно теперь действительно есть; так быть должно: так повелел Бог, чтобы оно было. Всяк должен подумать теперь о себе, именно о своём собственном спасении. Но настал другой род спасенья. Не бежать на корабле из земли своей, спасая своё презренное земное имущество, но, спасая свою душу, не выходя вон из государства, должен всяк из нас спасать себя самого в самом сердце государства. На корабле своей должности и службы должен теперь всяк из нас выноситься из омута, глядя на Кормщика небесного… Нужно помнить только то, что ради Христа взята должность, а потому должна быть и выполнена так, как повелел Христос, а не кто другой. Только одним этим средством и может всяк из нас теперь спастись».

Очень простой и ясный совет, рассудительные слова, применимые и к сегодняшним «страхам» и «ужасам» России.
А ведь нынешняя нечисть в государстве не менее мерзка, коварна и обольстительна, чем в гоголевском «Вие». Надо только не бояться её. «Не вытерпеть и глянуть», как Хома Брут. Но ведь верны и другие слова Гоголя, что в России человека человеком не переделаешь, и если к одному жулику приставить по одному полицейскому надзирателю, то в итоге получишь двух жуликов… Об этом Юрий Поляков и пишет, поднимая одну из главенствующих тем в своём романе – тему воровства и коррупции. «Клептократии». Да, безумное и бездумное было время, ломавшее человеческие судьбы, как жизнь Скорятина.

Уже после написания романа Юрий Поляков дал такую характеристику этой «эпохе перемен» на личной странице в фейсбуке: «Когда я познакомился с Николаем Шмелёвым, бывшим зятем Хрущёва, на меня пахнуло дорогим вирджинским табаком. По тем временам верный признак принадлежности к выездной элите. Люди стали раскованнее, говорливее, смелее. То, о чём раньше бурчали на кухнях, теперь можно было услышать в трамвае и даже на партийном собрании.
А переимчивые эстрадники уже пели о «ветре перемен», не подозревая по своему невежеству, что, сея ветер, можно пожать бурю и даже цунами. Воплощённым символом этих перемен был, конечно, генсек Горбачёв. После своих предшественников, похожих на мумии, ожившие по важной государственной надобности, он выглядел почти юношей, говорил быстро, без бумажки, даже бормотал, улыбался и всюду таскал за собой жену Раису Максимовну, похожую на районную прокуроршу, одевшуюся для похода в облдрамтеатр. Конечно, опытные люди, пережившие не одну кремлёвскую метлу – и железную, и кукурузную, – вслушиваясь в жизнерадостный клёкот нового лидера, качали головами, не понимая, о чём, собственно, он токует и куда ведёт. Но большинству было наплевать. Народ и в самом деле застоялся, хотел перемен. А тех, кто пережил настоящие перемены, сиречь революцию, и знал, что это такое – радикальное изменение уклада, оставалось уже совсем немного. Они пытались предостеречь, тот же Молотов, но кто же слушает пенсионеров, даже выдающихся? Жизнь страны оказалась в руках Манилова, окончившего высшую партийную школу и прочитавшего под одеялом пару диссидентских книжек. Шёл, как я уже сказал, 1986 год. До настоящей, «хлестнувшей за предел» свободы было ещё далеко. Ещё песочили на парткоме коммуниста О., пытавшегося из Польши ввезти в СССР видеокассеты с эротическими фильмами, необходимыми, как поведал он, чистосердечно разоружившись перед партией, для сочинения интимных сцен в новом романе. Ещё сажали за антисоветскую пропаганду и чтение «Посева». Ещё военная цензура упорно, раз за разом, снимала из подписного номера «Юности» мою повесть «Сто дней до приказа», но в шелесте алых знамён уже появилась усталость – так трепещут осенние листья перед тем, как опасть».

Словом, историю страны 70-х – 90-х и нулевых годов можно изучать по произведениям, романам и пьесам, Юрия Полякова. К тому же это страшно увлекательно, поскольку он неисправимый выдумщик новых слов и словосочетаний.

 

Александр ТРАПЕЗНИКОВ