Андрей СМОЛИН. УЛЕТАЙ, ВЕДЬМА!

№ 2016 / 8, 02.03.2016

«Тайнопись» в одной из рецензий Николая Рубцова

Давайте оттолкнёмся от рецензии Николая Рубцова на рукопись Л.Дербиной «Крушина». Интересно, что он сам дал это название. Первоначально рукопись называлась просто и незатейливо «Стихи». Тут нужно обратить внимание на некоторые нюансы.

Во-первых, необходимо учитывать, что это «внутренняя» рецензия для издательства, для обнародования она не предназначалась, то есть поэта сковывал известный «политес» высказываний. Во-вторых, будем помнить, что поэта и его «подругу» связывали очень сложные межличностные отношения как раз на почве приоритетов в поэзии. На фоне тех «газетных» виршей, которые тогда широко тиражировались, стихи Дербиной казались необычным явлением.

Рубцов-критик недостаточно известен широкому читателю. Не так и давно биограф поэта Леонид Вересов открыл ещё несколько его рецензий. Сейчас их опубликовано около двадцати. Они ещё потребуют профессионального осмысления. Но их «схема» уже очевидна: сначала – положительное мнение о рецензируемом поэте и его стихах, затем – частные замечания или существенные недостатки. По этой же схеме «отработана» и рецензия на рукопись Дербиной. Рецензия, между прочим, имеет и особые отличия. Скажем, если заметки об Ольге Фокиной, Сергее Чухине, Нине Груздевой, Нинель Старичковой написаны тепло и с надеждой на их поэтическое будущее, то заметки о Дербиной выдержаны в «отстранённом» и прагматическом стиле.

О чём пишет Рубцов в рецензии на рукопись Дербиной? «То, что стихи Людмилы Дербиной талантливы, вряд ли у кого может вызвать сомнение. Если не сразу, то постепенно, но всё равно её стихи глубоко впечатляют, завладевают сердцем и запоминаются. Пусть запоминаются не всегда построчно, но в целом, как ещё один чистый и взволнованный голос русской лирической поэзии. Здесь мы имеем дело с поэзией живой и ясной, и нам предстоит только определить особенности этой поэзии». Кстати, талантливость стихов Дербиной сразу признали в Вологде. Это опровергает её досужие суждения в том, что она тут была здесь каким-то «изгоем». Её не уважали за некоторые черты характера. Однако почти сразу стали готовить её рукопись к изданию.

Но вот очевидная странность. Н.Рубцов цитирует дальше стихи, словно бы не замечая их очевидные смысловые погрешности. Так бывает в практике литературного критика. Тезисы высказываются донельзя положительные, а цитаты словно бы и противоречат им. Приведу их полностью, чтобы не отсылать к первоисточнику:

 

…с беспечностью лосьей

Покой лесного омута разорю.

Какие розовые глотки сосен,

На рассвете выпившие зарю!

 

Или ещё:

 

Мне кажется, что я давно живу…

Всё помнится дорога полевая,

Где каплями медовыми в траву

Стекает солнце, не переставая,

Полдневный зной дрожит

                                               невдалеке,

И, белыми платочками покрыты,

Невзрачны и ничем не знамениты

Мы с бабкою идём рука в руке…

 

Или ещё:

 

Опять влекусь на клеверный простор,

Опять брожу по глинистым дорогам,

Опять встречает мой упорный взор

Зарю холодную над дальним стогом.

 

Что-то останавливает в этих цитатах, требует обратить особое внимание. Пришлось помучаться над этой загадкой, пока я не взял и не выписал слова, которые, как мне показалось, излишне «выпирают» из всего лишь 16 стиховых строк. Итак: покой – разорю – глотки – бабкой – брожу – упорный взор – холодную зарю. Очень красноречивые лексемы для лирической поэзии! Будто рецензент специально подбирал нечто такое, чтобы складывался именно этот «опорный» ряд образов. Почему-то вспоминался по «звукописи» и сам Рубцов:

 

                         …Тупая

Какая-то бабка в упор

Сказала, к нему подступая:

– Бродяга. Наверное, вор…

 

Справедливости ради надо сказать, что некоторые эти образы стоят в оппозиции «солнечным» образам. Но в том-то и дело, что эта образность: «капли медовые», «стекает солнце», «полдневный зной» – как-то сливаются в своей узнаваемости от многих других поэтов… И более того, на этом фоне этой «узнаваемости» негативная энергетика другого образного ряда выпирает ещё более зловеще. Н.Рубцову было важно показать эту «изнанку» стихов Дербиной, что он успешно и делает.

Дальше Н.Рубцов говорит о «напевности» стихов Дербиной. И если это правильно понимать, то речь идёт по преимуществу о будущем «поэте-песеннике», но не более того. Большой поэт Н.Рубцов хорошо осознавал разницу между серьёзной поэзией и шлягерами советской эстрады. А вот к следующему замечанию надо приглядеться особенно внимательно: «Она пишет без оглядки на читателя, только потому, что не может не написать, и потому её стихи звучат порой так, как будто она убеждает читателя, что об этом нельзя, невозможно было не написать».

Что за «знак» подаёт Н.Рубцов внимательному читателю, прежде всего – профессионалу? Уж не об очевидной графоманской склонности начинающей «поэтессы Дербиной»?
«Как будто она убеждает читателя…»? Как будто убеждает или не очень убеждает? Да и не самой поэзией, а просто тем, что ей – «поэтессе Дербиной» – так хочется, без всякой оглядки на читателя. Странное это свойство для поэта. Настоящая поэзия как раз и предполагает душевный диалог поэта со своим читателем. Рубцов подразумевает то, что перед нами поэтесса – «стихийная» или излишне «чувственная», недостаточно владеющая поэтикой или идейно-творческими традициями русской поэзии. А мы не раз говорили с вами, что без внимания к «форме» в поэзии нельзя выразить её глубинный смысл. Как, впрочем, и отказ от традиционности русской поэзии всегда в ней выглядит вызывающе. Иногда это получается даже талантливо, но и всегда такой поэт остаётся в одиночестве «лишнего человека» в истории поэзии.

Если вы обратите внимание хотя бы на пейзажную лирику Дербиной, то увидите, что многие её стихи сделаны просто под «кальку»: идёт нанизывание однородных образов на самую простую идею, вроде того, как я люблю природу, и как мне в ней хорошо! Обратите внимание на строфу «Опять влекусь на клеверный простор». Чувствуйте, как так всё «слеплено», сжато в какой-то словесный «комок». Эта перечислительность образов только поначалу кажется находкой автора, а потом как-то и приедается.

Н.Рубцов потом ещё и усиливает свой тезис: «А вот деталь: поэтесса часто применяет известные по своей давности, но очень трогательные эпитеты, например: «Милый мой», «Милый Север», «Любимый край», «Любимый мой». Эти эпитеты написаны настолько от души, что невольно хочется вслед за ней повторять: «Милый Север», «Любимый край» и даже «Любимый мой». Да, деталь.»

Удивительная ремарка! Ведь Рубцов просто требует: остановитесь, вдумайтесь в это предложение! Он высказывает нечто такое, чего «открытым текстом» в силу личных обстоятельств высказать не мог!

Чего ради именно за Дербиной надо повторять идиоматические выражения, «известные по своей давности», то есть донельзя заштампованные в стихосложении? Да ещё вне контекста стихотворения? А главное, зачем Николай Рубцов обращает на это пристальное внимание? Вряд ли он сделал это случайно. И мы вправе обратить на это внимание. Ну, действительно: как режет взгляд эта повторяемость: милый – милый, любимый – любимый, мой – мой! За этой тавтологичностью снова видится намёк рецензента на некоторую графоманскую основу стихов Л.Дербиной. И за «мой – мой» только и слышится: «Я – Я»! Кстати, я это не выдумал. Именно так заканчивает одно из своих стихотворений поэтесса: «… но только б Я! Я! Я!, а не ОНА!»

Вот тут и выявляется главная особенность «поэтессы Дербиной». Весь её мир заключён в одном метре вокруг себя. В её стихах нет… других людей! Они просто-напросто не входят в круг её интересов. Два-три корявых стихотворения о матери и отце, ещё несколько о мифическом «любимом» – вот и всё, что она смогла понять в своём народе за долгую жизнь. А, нет – нужна поправка. Есть цикл стихотворений, посвящённых великим нашим современникам. Приведу одну строфу из стихотворения «На могиле Василия Шукшина», она очень показательная:

 

За тем и в Москву приезжать,

а там сквозь толпу, локти, лица

скорей до тебя добежать

и над тобою склониться.

Васильюшко…

 

Одно лишь желание: растолкать всех, «пройти сквозь людей», чтобы и засвидетельствовать «своё почтение» своими «причитаниями»… над могилами великих. В этом и есть вся «поэтесса Дербина». Как ей всегда хотелось быть на равных с великими, только вот таланта на это не хватило.

Но я вернусь к рецензии Николая Рубцова. «То и дело на страницах рукописи раздаются очень строгие, требовательные, даже грозные слова.

 

О, так тебя я ненавижу!

И так безудержно люблю,

Что очень скоро (я предвижу!)

Забавный номер отколю.

Когда-нибудь в пылу азарта

Взовьюсь я ведьмой из трубы

И перепутаю все карты

Твоей блистательной судьбы!

 

Это уже другая песня. Но здесь тоже выражена правда чувства, правда большой и сложной любви. Попутно можно сделать и замечание. Дербина в такого рода стихах иногда чрезмерно нагнетает страсти. Таких стихов очень немного, но всё же в качестве примера можно назвать хорошо написанное, но всё же жутковатое стихотворение «Коршун над равниной». Только не следует настаивать на этом замечании: может быть, это стихотворение дорого по какой-либо причине автору».

Опять эта странная оговорка: «дорого… автору». Выражаясь по-иному, её стихи по большей части обращены к «себе любимой», что точно отражает суть и её характера, и её творческого метода. И опять, конечно, «без оглядки на читателя».

Мы знаем и другое выражение Рубцова о подобных стихах «поэтессы Дербиной»: «Это не стихи, это – патология»! Заметим попутно, что стихов, подобных «Коршуну над равниной», у поэтессы предостаточно. Просто они не попали в ту рукопись 1970 года, которую частично отбирал и сам Н.Рубцов. В издание сборника «Крушина» 1994 года она их все вставила опять.

Всяческая «демониада» или «бесовщина» и всегда были в русской поэзии какой-нибудь побочной линией. Были в этой теме и библейские, и «житейские» корни. Но ни один поэт никогда не делал из откровенной «бесовщины» основу своего творчества. Вот поэтому и стихи Дербиной излишне выпирают из контекста русской поэзии. Они – «выдающиеся» только в этом смысле. А так? Как недавно сказала одна читательница: «Так пишут многие»! То есть «поэтесса Дербина» в ряду самых обыкновенных поэтов, которых на Руси и всегда было предостаточно. И выше этого ей уже не «прыгнуть»! Понятно, ради постижения очевидных дефектов людей можно и прочитать исповедь закоренелой «эгоистки». Только увлекаться этим не стоит! А то, смотришь, и опять чья-нибудь душа вылетит ведьмой в печную трубу…

Конечно, я не могу утверждать, что досконально понял «тайнопись» рецензии Н.Рубцова. Да и кто это может сказать утвердительно теперь? Но то, что она несла в себе какой-то более глубокий смысл, чем это видится равнодушному взгляду, у меня не вызывает сомнений. Наверное, общими усилиями этот смысл удастся разгадать…

 

 Андрей СМОЛИН

г. ВОЛОГДА