ВОССЛАВИМ, БРАТЦЫ, СУМЕРКИ СВОБОДЫ

№ 2016 / 9, 10.03.2016

или Как догматик Александр Дымшиц

добил партийные власти   и выпустил в

«Библиотеке поэта» томик  полузапрещённого Осипа Мандельштама

 

До сих пор в точности не известно, кому в конце 50-х годов пришла в голову замечательная идея выпустить в «Библиотеке поэта» томик Осипа Мандельштама. По одной из версий, инициативу проявил литературовед Владимир Орлов. Как исследователь Орлов большую часть жизни занимался Блоком. Многие ценители Блока считали, что Орлов, когда комментировал поэта, до всего додумался сам. Но, как оказалось, этот учёный нередко присваивал себе рассуждения арестованных мыслителей. Так, в 1936 году он под своим именем напечатал часть комментариев, которая принадлежала перу арестованного в 1933 году Иванова-Разумника.
Позже Орлов не постеснялся выдать за свои многие мысли и наблюдения о стихах Блока Корнея Чуковского. Впрочем, всё это не помешало ему в 1956 году стать главным редактором основанной ещё Горьким книжной серии «Библиотека поэта».

 

Поверив в хрущёвскую оттепель, Орлов собирался издать томики Цветаевой, Хлебникова, Северянина, других полузапрещённых поэтов. Правда, часть партаппарата и цензура продолжала считать этих авторов недостойными внимания широкой публики. Особенно свирепствовал начальник Главалита П.Романов. Докладывая 24 декабря 1960 года в ЦК КПСС об идейных ошибках во второй части воспоминаний И.Эренбурга «Люди, годы, жизнь», он возмущался тем, что Эренбург «с восхищением описывает творчество белоэмигрантки Цветаевой, превозносит сомнительное творчество Мандельштама».
С Романовым согласилось руководство Отдела культуры ЦК КПСС. 30 декабря 1960 года партчиновники отметили, что Эренбург «даёт явно идеализированную оценку поэзии М.Цветаевой, М.Волошина, К.Бальмонта, О.Мандельштама, Б.Пастернака, изображая их как милых чудаков, честных, талантливых людей, и игнорируя то, что в своём творчестве они были далеки от советской действительности, а иногда и враждебны ей».

Орлов, естественно, знал, какие настроения царили в Отделе культуры ЦК и в Главлите. Но он считал, что «оттепельные» тенденции наберут новые силы и в перспективе сметут ортодоксов. Заручившись поддержкой Алексея Суркова и некоторых либеральных политиков, Орлов в 1960 году включил в план издания «Библиотеки поэта» и книгу Мандельштама. За отбор стихов он сначала попросил взяться вдову Мандельштама.

Готовую рукопись редакция потом отослала на рецензирование члену редколлегии «Библиотеки поэта» Александру Твардовскому.

Александр Твардовский

 

Нельзя сказать, что Мандельштам когда-либо входил в круг почитаемых Твардовским поэтов. Но и изжогу он у Твардовского тоже не вызывал.

«Для меня, конечно, нет вопроса: нужно ли издавать Осипа Мандельштама, – отметил Твардовский 13 января 1961 года в письме Орлову, – безусловно нужно (и не только, может быть, в «Библиотеке»). При всём том, что поэзия его – образец крайней «камерности», что вся она, так сказать, из отсветов и отзвуков более искусства, чем жизни… она остаётся и образцом высокой культуры русского стиха XX века, благородной отточенности формы и несёт в себе неотъемлемое индивидуальное содержание, пусть обуженное, пусть не столь богатое. Словом, она была и есть, её обходить нельзя, и более того: то, что такие поэты, как О.Мандельштам, М.Цветаева, Н.Гумилёв и Б.Пастернак у нас долго не издаются, вовсе не полезно, в частности для молодой поэзии, которая порой слышит звон, да не знает толком, где он и каков на самом деле. Об этом я говорил в одной своей официальной записке.

Всё это для меня совершенно ясно, когда я имею в виду О.Мандельштама, которого знал по книге его, выходившей где-то в конце двадцатых годов. Для меня, например, эта книжка хоть и не была каким-то «откровением», как явление русской или западной поэзии иных масштабов, но должен сказать, что и она – часть той поэтической школы, которую я проходил в юности, и я отмечаю это с самой искренной признательностью.

Я совсем не знал до рукописи, присланной мне из «Библиотеки», Мандельштама неопубликованного, того, который представлен во второй части этой рукописи.

И должен признаться, что эта часть стихотворений Мандельштама производит на меня впечатление гораздо меньшей значительности, несмотря на то, что в них как будто явственней и «признаки века», и отголоски личной печальной судьбы поэта. Странное дело, но Мандельштам этой поры гораздо темнее и замысловатее прежнего…

Может быть, особая усложнённость и внутренняя притенённость при внешней будто бы отчётливости стихов этого периода объясняется отчасти особым, болезненным состоянием психики автора, о чём говорят люди, знавшие его в последние годы его жизни. Это тоже нужно иметь в виду. Во всяком случае, мне кажется, что для непосредственного редактора-составителя книги будут не лишними эти мои «недоумённые» замечания.
А в целом, повторяю, никаких сомнений, что книгу нужно издавать.

Более того, не исключено, что «Новый мир» найдёт возможным напечатать некоторые из названных мною (во втором случае) стихотворений, сопроводив, конечно, эту публикацию соответствующим указанием о готовящейся к изданию книге Мандельштама…».

После отзыва Твардовского у редакции «Библиотеки поэта» почти год ушёл на выверку материалов. Потом возник вопрос о вступительной статье. Орлову казалось, что лучше Твардовского вряд ли кто мог бы справиться с предисловием. Но главный редактор «Нового мира» к просьбе Орлова отнёсся без энтузиазма.

«Рукопись книги Мандельштама посылать не затрудняйтесь, – сообщил он 10 февраля 1962 года Орлову. – Я пересмотрел мою внутреннюю рецензию, которую Вы мне любезно выслали, и увидел, что «внутренняя» есть внутренняя. Она писалась, когда решался вопрос о самой возможности издания Мандельштама, и это – одно, а напечатание предисловия для печати, хотя бы и в самом «необязательном» плане, – совсем другое. Может быть, из этого наброска я что-нибудь слеплю для печати, когда выйдет книжка, может быть! Ни времени, ни порыва у меня сейчас для этого не найдётся. Простите, что отчасти обнадёжил Вас при встрече в «Новом мире», но согласитесь, что это было сделано со всеми оговорками».

Позже Орлов остановил свой выбор на Адриане Македонове. Он знал, что этот критик обожал Мандельштама ещё с юности. Сохранил Македонов верность своему кумиру и в лагерях Воркуты. Кроме того, Македонов после отсидки много лет буквально по крупицам собирал материалы о любимом поэте. Он лучше других изучил творческий путь и наследие Мандельштама.

Взявшись за статью, Македонов обратился к Ахматовой, которая всегда считала Мандельштама серьёзным художником. В 62-м году они не один вечер провели в разговорах о Мандельштаме. Позже Македонов вспоминал:

«Обсуждая мою статью о Мандельштаме и в беседах на другие темы не раз она подчёркивала, что считает Мандельштама великим поэтом, более того, Ахматова искренне считала его более крупным поэтом, чем она сама, и прощала ему даже некоторые критические и иронические замечания в свой адрес. Мандельштам вообще был для неё поэтом номер один в русской, да и мировой поэзии ХХ века» (Даугава. 1992. № 2. С. 165).

Статья Македонова была готова в 1963 году.

«Это, – сообщила критику вдова поэта Надежда Мандельштам, – серьёзное и глубокое из всего, что пока написано об О.М., включая, разумеется, и всё, что пишут не у нас. У меня нет никаких возражений».

Возражения возникли в партийных инстанциях. 3 октября 1963 года влиятельные сотрудники Идеологического отдела ЦК КПСС А.Егоров, Д.Поликарпов и И.Черноуцан доложили в ЦК КПСС, что издатели «Библиотеки поэта» сделали ставку на повторный выпуск стихов авторов, или «имеющих в известной степени лишь историко-литературное значение», или «интересных только по поэтической технике, но чуждых нам в идейном отношении» (РГАНИ, ф. 5, оп. 55, д. 44, л. 110). «В последнее время, – подчёркивала в своей записке святая троица из Идеологического отдела ЦК, – стала очевидной тенденциозность в подборе имён. Например, в плане предстоящего выпуска по «Большой серии» числится издание стихов М.Цветаевой, О.Мандельштама, И.Северянина, В.Хлебникова, сборника «Поэты-футуристы», сборника стихов Б.Пастернака». Партийные функционеры считали существующую практику издания библиотеки неправильной и предложили пересмотреть критерии отбора имён. Выводы трёх матёрых аппаратчиков поддержали Л.Ильичёв, Н.Подгорный и два других секретаря ЦК КПСС. На документе сохранилась ещё и такая отметка: «тов. Брежнев Л.И. согласен. В.Голиков. 8/Х-63».

После этого выпуск полностью подготовленной книги Мандельштама, естественно, пришлось приостановить. Никто не знал, как долго начальство будет мариновать рукопись. Ахматова вообще полагала, что книга если и выйдет, то очень нескоро. Выступая в 1965 году в Лондоне, она заявила:

«Да, у нас Орлов готовил том Мандельштама, а потом всё дело заморозил – вероятно, по указанию. Но мы в России обходимся теперь без изобретения Гутенберга, без печатания. Всё переписывается от руки».

Впрочем, не все были такими пессимистами, как Ахматова. К примеру, Эренбург продолжал надеяться, что власть образумится и разрешит издать Мандельштама. Выступая 13 мая 1965 года перед студентами мехмата МГУ на вечере памяти поэта, он заявил:

«Может быть, как капля, которая всё-таки съест камень, наш вечер приблизит хоть на день выход той книги, которую мы все ждём. Я хотел бы увидеть эту книгу. На этом свете».

Попытка реанимировать идею с выпуском в «Библиотеке поэта» Мандельштама была предпринята в 1967 году. Орлов перезаказал состав книги и предисловие. На этот раз он сделал ставку почему-то на Лидию Гинзбург. Возможно, таким образом Орлов хотел умаслить эту исследовательницу, которая была прекрасно осведомлена о всех его тёмных делишках в 30–40-е годы.

Новый вариант тома Орлов потом отослал Твардовскому. Но главред «Нового мира» остался недоволен.
18 октября 1967 года заместитель Твардовского – Алексей Кондратович отметил в своём дневнике:

«В машине А.Т. начал зло говорить о возне вокруг тома Мандельштама в «Библиотеке поэзии»:

– Это тоже     манера: присылают на отзыв макет тома, ничего не платят за это, даже потом экземпляр не пришлют, но я, хотя и занимался в это время Маршаком, всё же сочинил им письмо. Нельзя же так: делают вид, что это первое издание Мандельштама, хотя первое полное было издано в 1955 году за границей, а недавно я получил вашингтонское двухтомное издание. При этом в макете не хватает двадцати пяти стихотворений, и нигде это не оговаривается. Предисловие, написанное Лидией Гинзбург, не упоминает ни об одном издании.

– Может быть, они о нём не знают, – сказал я.

– Отлично знают. И пишется так сложно и непонятно с самого начала, словно мы уже давно всё знаем о Мандельштаме, хотя мы ничего не знаем. Для читателей он совершенно неизвестный поэт. И это тоже делается нарочно, чтобы обмануть цензуру. Но так нельзя обманывать в ущерб читателю. Как-никак мы имеем дело с поэтом масштаба Ахматовой, Цветаевой. Но главное вот что смешно: я, искушённый читатель, и то многого не понимаю в стихах Мандельштама после ряда чтений».

К слову: несколькими месяцами позже Твардовскому дали рукопись мемуаров вдовы Мандельштама. Так вот, воспоминания вдовы на него произвели куда большее впечатление, чем стихи Мандельштама, 8 февраля 1968 года он записал в свой дневник: «Ещё до конца рукописи явилось ощущение, что это, в сущности, куда больше, чем сам Мандельштам со всей его поэзией и судьбой. Вернее, здесь и бедная судьба этого крайне ограниченного, хотя и подлинно талантливого поэта, – с крайне суженным диапазоном его лирики, бедного кузнечика, робкого (умершего, в сущности, от страха ещё задолго до самого конца) и продерзостного – приобретает (судьба эта) большое, неотъемлемое от судеб общества значение».

Пробил же в печать томик Мандельштама критик Александр Дымшиц, которого либералы считали не просто ортодоксом, но и мракобесом. Мало кто знал, что Дымшиц почитал Мандельштама ещё с конца 20-х годов. Но когда на поэта начались гонения, он предпочёл своё мнение оставить при себе и вслух свои восторги уже долго не изливал. Даже после двадцатого съезда партии, когда бояться стало уже вроде нечего, Дымшиц на всякий случай на публичных мероприятиях предпочитал от Мандельштама отмежёвываться. В мае 1957 года сотрудники отдела культуры ЦК КПСС Б.Рюриков, И.Черноуцан и В.Баскаков, информируя руководство о ходе третьего пленума правления Союза писателей СССР, доложили, что Дымшиц в своём выступлении подчеркнул, «что борьба против догматизма не может вестись с позиций гнилого скептицизма и ревизионизма <…> Проявление ревизионизма в нашей среде сказывается в прославлении Хлебникова, Цветаевой и Мандельштама. Эти наскоки сбивают с толку молодёжь» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 192, л. 93).

Александр ДЫМШИЦ

 

Реально ратовать за возвращение наследия Мандельштама Дымшиц стал в середине 60-х годов. В конце 1964 года он предложил главному редактору еженедельника «Литературная Россия» Константину Поздняеву дать в газете подборку поэта. Одновременно критик о своей идее рассказал переводчику Николаю Оттену, который несколькими годами ранее участвовал в выпуске нашумевшего альманаха «Тарусские страницы», пробив тогда главы из мемуаров вдовы поэта, правда, под чужой фамилией.

Прождав пару месяцев, Оттен 8 марта 1965 года напомнил Дымшицу:

«Насчёт «Лит.России» и стихов Мандельштама – не забудьте!.. – написал он Дымшицу. – Может, нам с Вами затеять сборник «Неизданный Мандельштам». Вероятно, можно соблазнить на это Гослит или «Сов<етскую> Рос<сию>» или «Моск<овский> рабочий», а? Не хорошо, что усилиями Орлова и компании мы отдаём хорошего и глубокого советского поэта на откуп чёрт знает кому. Выходит он и по-сербски, и по-итальянски, и на десятках языков, – это бог с ними, но итальянцы и американцы стали издавать его по-русски и это уже за пределами добра и зла. Что вы об этом думаете?» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1695, л. 37).

Не дождавшись ответа, Оттен на следующий день 9 марта 1965 года в другом письме Дымшицу отметил:

«Теперь о «Литер<атурной> России». Если помните, Вы договорились с Павловским [заместителем заведующего отделом литературы «ЛР». – В.О.] о публикации цикла неопубликованных стихов Мандельштама. Стихи я дал. Павловский был от них в восторге. На том дело и стало. Не поинтересуетесь ли и не подтолкнёте эту публикацию, а если я им понадоблюсь, то телефон мой: Таруса, Калужская № 13, через междугороднюю» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1695, лл. 38, 38 об.).

Затормозил же публикацию отобранных стихов из наследия Мандельштама не Павловский, а лично Поздняев. Хорошо разбираясь в поэзии и имея отличный вкус, Поздняев, безусловно, понимал, какие уникальные творения попали ему в руки. Но он не без основания опасался негативной реакции партаппарата и поэтому тянул время.

Оттен 13 мая 1965 года напомнил о себе. В письме Дымшицу он поинтересовался: «…И, кстати, не спрашивали ли Вы Павловского, как с публикацией Мандельштама? А то забрал бы я у них рукопись и отдал Наровчатову, он ведь мужик хороший!» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1695, л. 39 об.). Наровчатов в те годы курировал поэзию в «Литгазете».

Пока Поздняев раздумывал, Орлов продолжал пробивать в печать том Мандельштама в «Библиотеке поэта». Возможно, он и добился бы своего. Но в какой-то момент ему невольно подставил подножку Ефим Эткинд, допустивший в своей статье к другому тому в «Библиотеке поэта» идеологически невыверенные оценки. Орлова из-за этого уволили, а на его место пригласили более покладистого Фёдора Прийму.

Новый главный редактор «Библиотеки поэта» подтвердил, что готов оставить в планах издание Мандельштама. Но он дал понять, что следует пересмотреть состав однотомника и подобрать другого автора вступительной статьи. В качестве составителя редакцию устроил Харджиев. А писать предисловие вызвался Дымшиц.

Такой расклад далеко не всем понравился. Довольным было, похоже, лишь одно партийное начальство. Оно-то не сомневалось в том, что Дымшиц ничего лишнего не скажет и правильно расставит все акценты.

Однако Прийму первый вариант статьи Дымшица не устроил. Ему показалось, что критик всё-таки не удержался от чрезмерных, по его мнению, похвал в адрес Мандельштама. Он попросил показать материал другим влиятельным деятелям литературы. А тут вдруг случилась осечка. К его удивлению, статью Дымшица достаточно высоко оценили сразу два литературных генерала: поэт Николай Тихонов и критик Виктор Перцов.

Дымшиц понимал, что Прийма хотел подстраховаться. Но как? После недолгих раздумий появилась идея апробировать если не всю статью, то хотя бы её фрагмент пусть не в массовой печати, а хотя бы в каком-нибудь ведомственном издании. Выбор пал на специализированный журнал «Вопросы литературы». Тем более что главным редактором там являлся не какой-нибудь новатор, а ещё тот ортодокс Виталий Озеров, который всегда по любому поводу бегал советоваться на Старую площадь в ЦК КПСС.

Ещё до выхода номера журнала со статьёй о Мандельштаме в писательских кругах возник ажиотаж. Понаслушавшись разных отзывов, Николай Оттен 14 марта 1972 года сообщил Дымшицу:

«Орешек Вам достался крепкий и раз Вам удалось его разгрызть, значит, зубы крепкие и есть чем гордиться. Хорошо и то, что Мандельштам, наконец, выйдет. Правда, у меня лично за десятилетие приостыло отношение к этому прекрасному поэту. А был он мне некогда ужасно нужен. Теперь же – уважаю, ценю, высоко ценю, но душа в другом» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1695, л. 61).

Однако когда пришёл номер журнала, Оттен испытал двойственные чувства. В письме Дымшицу 4 февраля 1972 года он написал:

«Прочёл Вашу статью о Мандельштаме в «В.Л.».
Не знаю интересно ли это Вам, но впечатление у меня противоречивое.

С одной стороны, статья написана логично, убедительно, темпераментно, с уверенным умением обращаться с материалом и отличным его знанием и если не сопротивляясь довериться её ходу, то вполне убедительна. Кроме того, статья Ваша имеет большое значение, возвращает крупного русского поэта в нормальный советский литературный обиход, обогащает нашу поэтическую действительность.

Но мне при этом кажется, что Вы тут прибегли к тому, что в шахматах называется «игрой на упрощение». Приятие или неприятие революции, попытка «особого» её толкования, утверждение или уход от революционной действительности у одного и того же художника в разное время разнообразно проявляется, не всегда единообразны и почти всегда отнюдь не прямолинейны. Партия показала себя великим мастером стратегического манёвра (ну хоть вспомним НЭП или неравноценный этому «Риббентроповский пакт» и т.д.). Художник, с его эмоционально выстраданной логикой и трудно давшимся ему осмыслением нового, далеко не всегда так мобилен, не всегда в состоянии следовать за такими быстрыми и крутыми поворотами, да и за более серьёзным – за стремительным изменением в нашей жизни и идёт своим путём, лишь на определённых точках совпадая с историческим движением страны. К Мандельштаму, я думаю, это относится больше чем к кому бы то ни было.

Вероятно, практически Вы правы сперва проследив внешний слой (не без насилия над оным) и оставив сложную полифонию противоречивых потоков поэтического сознания Мандельштама для будущего исследователя. Но может быть это стоило хоть мельком оговорить?» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1695, л. 63).

Оттен, как и многие другие почитатели Мандельштама, ждал от Дымшица глубины, каких-то откровений, раскрытия многих тайн поэта. Поэтому он испытал по прочтении статьи критика, скажем так, чувство неудовлетворённости.

В либеральном же стане статья Дымшица вызвала одно возмущение. По мнению западников, критик всё в своём материале передёрнул и извратил, исказив облик и творчество гениального поэта. Особенно неистовствовал Ефим Эткинд, когда-то считавший Дымшица чуть ли не своим учителем. Он потом вспоминал:

«Когда я, прочитав его рукопись [о Мандельштаме. – В.О.] сказал, что он извратил поэзию Мандельштама, что статья набита ложными осмыслениями и лживыми сведениями, он был вне себя: «Все вы белоручки и снобы, – почти кричал на меня Дымшиц. – Конечно, я какие-то пропорции нарушил. А вы не заметили, что Мандельштам выходит в свет впервые – после почти полувека? Было издание 1928 года, теперь вот появится моё. Скажите спасибо. Я принёс в жертву своё доброе имя – ради стихов Мандельштама… Знаю, знаю, что стихотворение «За гремучую доблесть…» я изложил неверно. Но ведь его удалось опубликовать. Только это важно…»

Напомню, о чём идёт речь. В стихотворении 1932 года поэт говорит о том, как он «лишился и чаши на пире отцов, / И веселья, и чести своей», он молит судьбу увести его подальше от «кровавых костей в колесе»: «Уведи меня в ночь, где течёт Енисей, / Где сосна до звезды достаёт, / Потому что не волк я по крови своей, / И меня только равный убьёт». Пронзительные строки, осуждающие террор начала тридцатых годов, у Дымшица истолкованы как осуждение империализма; строку «Мне на плечи кидается век-волкодав» Дымшиц расшифровывал как преследование поэта буржуазными идеологами, врагами социализма.

«Но вы-то понимаете, что перетолковали это стихотворение, исказили его до неузнаваемости?» – «Я добился его опубликования, – с гордостью повторял Дымшиц. И добавлял: – Вы вот, горе-рыцари, меня осуждаете. Каждый из вас, демократов, написал бы статью, заботясь о чистоте своих белоснежных риз. Ваших статей бы никто никогда не увидел. Это и хорошо, кому интересны ваши рассуждения! Беда в том, что и стихов Мандельштама никто бы не увидел. А я их напечатал. Русская литература мне обязана многим. Ради неё я навлёк на себя упрёки, даже плевки всяких ханжей…» Воспроизвожу его монолог очень близко – я его тогда же записал. «Помните рассказ Леонида Андреева «Иуда Искариот»? – спросил я Дымшица. – Андреев тоже возвышает Иуду, который предал Христа, зная, что его проклянут все последующие поколения; но кто-то же должен взять на себя эту роль, иначе Иисус не совершил бы своего подвига! Не так ли воспринимаете вы свою функцию?»
Дымшиц, не задумавшись, произнёс: «Мы живём в сложное время. В руках тех, кто Мандельштама издавать не желает и ничего в нём не понимает, диктаторская власть. Наша задача – любой ценой издать Мандельштама. Любой ценой…» – «Если так – не удивляйтесь, когда вам не станут подавать руки». – «Я на это шёл, – по-прежнему гордо сказал Дымшиц. – Я знал, что ваши чистоплюи меня отвергнут – вместо того, чтобы поблагодарить. Ну и пёс с ними. Стихи Мандельштама выйдут в свет, и это моя заслуга» (Е.Эткинд. Записки незаговорщика. СПб., 2001. С. 394).

Однако главного редактора «Библиотеки поэта» Прийму статья Дымшица ни в чём не убедила. Его задело другое: критик так и не сгладил те места, которые вызывали у издателей сомнения. Он хотел, чтобы Дымшиц всё переделал, но не углубил свою статью, а, наоборот, ещё больше бы упростил и убрал все возвышенные оценки. Однако прямо изложить Дымшицу все претензии Прийма не рискнул, а начал изворачиваться, ссылаясь на анонимные рецензии.

Дымшиц такой игры не принял. 19 июля 1972 года он в своём письме попросил изложить ему конкретные замечания и предложения. Критик писал:

«Многоуважаемый Фёдор Яковлевич!

От В.Н. Канунниковой [секретаря редакции «Библиотеки поэта». – В.О.] и от Н.В. Лесючевского[директора издательства «Советский писатель». – В.О.] знаю,что Вам хотелось со мной встретиться и поговорить по моей статье о Мандельштаме. Говорят, что, будучи в Москве, Вы не могли до меня дозвониться. Это – странно, – мб у Вас был мой старый № телефона (новый мой № – 1 38 04 37).

Мне сейчас приехать в Ленинград совершенно невозможно. Уехал Б.Л. Сучков и я обещал ему в его отсутствие Институт не покидать. Вскоре после возвращения Б.Л. я уеду в командировку в ГДР на недели 2–3. Было бы хорошо, если бы удалось повидаться в Москве или в Ленинграде где-то до моего отъезда в ГДР, который планируется на конец августа.

А пока у меня к Вам просьба: не можете ли Вы изложить мне Ваши соображения и новые замечания? Я ведь один Ваш отзыв уже читал (вместе с отзывами Н.С. Тихонова и В.О. Перцова) и его, как и другие отзывы, учёл полностью в работе с редактором тов. Гейро.

Как Вы знаете, я сам не чужд редакторской работе и, если меня в чём-то убедили, охотно работаю дальше, чтобы улучшить работу. Но мне нужны замечания.

Я просил бы Вас не пожалеть времени и написать мне – что Вы хотели бы, чтобы я ещё сделал? Я подумаю, тотчас же Вам отвечу. И Вы сможете прислать в Москву тов. Гейро, с которой мы продолжим работу по конструктивным указаниям.

Если вдруг окажется, что судьба приведёт Вас в скором времени в Москву, я прошу Вас позвонить мне по указанному выше № телефона или по телефону ИМЛИ (2 90 50 30) ,где я бываю в понедельники, среды и четверги (на вик энд’ы я позволяю себе уезжать на дачу, так как жара у нас тропическая, а сердце моё скверное, очень уже скверное).

Примите, пожалуйста, мои сердечные приветы и наилучшие пожелания.

Ваш А.Дымшиц»

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 462, л. 1).

Однако Прийма от личной встречи уклонился, а в письме высказал целый ряд новых претензий. Дымшиц, чтобы спасти книгу, вынужден был представить свои объяснения. В новом письме к Прийме он 15 августа 1972 года отметил:

«Вы поступаете правильно, когда пишете о наших «расхождениях» в кавычках. Я думаю, что никаких расхождений у нас с Вами нет, да и не может быть. Когда я писал свою статью, я проделал немалую работу над разного рода источниками (в том числе над зарубежными интерпретациями Мандельштама). Писал я поэтому с довольно точным контрпропагандистским прицелом, имея в виду противопоставить разного рода тенденциозным фальсификациям правду фактов и правду истории. Именно поэтому я не мог принять версию эмигрантов Струве, Филиппова и других и внутренней эмигрантки Н.Мандельштам о том, что О.Э. Мандельштам якобы не принял революцию.

Конечно, Мандельштам Октябрь принял. Он был подготовлен к этому своим отношением к войне и к тому факту, что Октябрь покончил с империалистической войной. Об этой подготовке к принятию революции у Мандельштама я пишу не первым, могу сослаться и на статьи Маргвелашвили, который тоже весьма резонно об этом писал. Говоря о принятии Октября поэтом, я отмечаю, что социалистического его характера Мандельштам не понимал, что революцию он принимал с общедемократических позиций (аналогично Хлебникову и некоторым другим поэтам).

Приняв таким образом Октябрь, Мандельштам от этой позиции не отступил. Об этом говорит его поведение в Крыму и на Кавказе, стихотворение «Актёр и рабочий», участие в создании газеты «Московский комсомолец» и ряд других фактов. Не случайно М.Кольцов заказывал в начале двадцатых годов Мандельштаму интервью с Хо Ши Мином, написание очерка, в котором фигурировала Клара Цеткин.

Стихотворение «Прославим, братья, сумерки свободы…» в самом деле явилось наиболее сильной декларацией Мандельштама начала революционной эпохи. Не пояснять, что имеются в виду утренние сумерки, я не мог, так как это вытекает из контекста стихотворения и, следовательно, это надо подчеркнуть в интересах общения с читателем.

Что касается заголовка книги «Тристиа», то, как упоминает в своих обстоятельных примечаниях (см. макет) Н.И. Харджиев, оно дано было М.Кузминым, и Мандельштам его впоследствии снял в книге 1928 года. Книга была названа так по одному стихотворению, носящему совершенно невинный характер.

Вы, видимо, запамятовали относительно стихотворения «В Петербурге мы сойдёмся снова». Оно отнюдь не исключено из макета, но в нём нет тех слов, о которых Вы упоминаете. И поэтому этим стихотворением никак нельзя комментировать стихотворения «Прославим, братья, сумерки свободы». К тому же стихи написаны в исторически разных обстоятельствах.

И, наконец, многоуважаемый Фёдор Яковлевич, Вы – по глубокому моему убеждению – глубоко заблуждаетесь относительно каких-то подтекстов или намёков у Мандельштама. Этот поэт имел свои слабости, но был безусловно честен граждански. У него слово преимущественно однозначно. Ничего подобного тому, что позволил себе некий Маркин не так давно на страницах «Нового мира», он бы себе никогда не позволил. И поэтому, в частности, в стихотворении «Полночь в Москве» (Вы упоминаете о нём) нет ни малейшего ёрничества, а выражены прямые чувства демократической гордости.

Итак, я не могу делать из Мандельштама поэта, не принявшего Октябрь, стоявшего в какой-то оппозиции к Советской власти. Если бы я так поступил, я разошёлся бы с правдой и уступил бы разного рода нашим противникам, которые именно это и делают в зарубежных изданиях, где они не останавливаются перед фальсификациями текстов. В нашем издании даны верные, точные тексты, их должны сопровождать верные, точные данные и оценки. Вы знаете меня свыше 35 лет и, конечно, понимаете, что я не могу идти против совести и знания.

Как же нам быть дальше? Если Вы не потеряли заинтересованности в моей вступительной статье, то пришлите в Москву редактора тов. Гейро со всеми (до деталей) Вашими замечаниями. И мы поработаем с нею, стараясь выполнить всё то, что будет объективно полезно для дела» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 462, лл. 2–3).

Прийма вынужден был принять этот план. Так начались многомесячные согласования Дымшица с Гейро по каждому абзацу. Но Прийму не устроил и уточнённый вариант статьи критика. 13 июня 1973 года он отправил Дымшицу новые претензии, которые состояли в основном из фраз общего характера.

Критик был возмущён. 30 июня 1973 года он написал Прийме:

«Без единого конкретного замечания Вы возвращаете мне рукопись, призывая меня к… оптимизму и трезвости. Может быть, Вы хотите сказать, что я негативно отнёсся к рецензии, которую я принял?

Зачем так нужно действовать, я не знаю. Но у меня создаётся впечатление, что Вы в статье не заинтересованы. Должен Вам сказать, что при таких условиях и я не испытываю особой заинтересованности в том, чтобы моя статья появилась именно в руководимой Вами «Библиотеке поэта».

Прочно стоя (и без дополнительных пожеланий) на позициях оптимизма и трезвости, я уверен в том, что раньше или позже свою статью опубликую без содействия Вашей «Библиотеки».

Что же касается того, будто я принял за замечания рецензента какие-то пометы В.П. Канунниковой в моей рукописи, то это – простите – досужая отговорка. Все пометы в рукописи сделаны одной и той же рукой. Тов. Гейро, присылая рукопись, чёрным по белому написала мне, что просит учесть не только замечания рецензента, изложенные в его отзыве, но и все его пометы в тексте статьи и рукописное резюме в её конце, что я и исполнил» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 462, л. 5).

Одновременно Дымшиц обратился к председателю Гослитиздата СССР Борису Стукалину. Он писал:

«Около двух лет назад редакция «Библиотеки поэта» обратилась ко мне с просьбой написать вступительную статью к этому однотомнику. Я предложение принял и статью написал. Убеждён, что, – зная меня, – Вы понимаете, что я, берясь за эту статью – видел, прежде всего, её политически контрпропагандистскую задачу. Работая над статьёй, я внимательно изучил сочинения наших идеологических противников (Г.Струве, В.Филиппова, Ю.Иваска, Над. Мандельштам и мн.др.), посвящённые Мандельштаму, и написал статью так, чтобы рядом с объективной трактовкой теш не упустить развенчания «аргументов» наших врагов (конечно, без прямой полемики со статьями и книгами, ссылки на которые невозможны).
В таком виде вступительная статья была положительно оценена и критически проанализирована в рецензиях Н.О. Тихонова, В.О. Перцова и Ф.Я. Приймы (я тотчас же учёл содержавшиеся в этих рецензиях советы).

Должен сказать, что очень скоро работа с редакцией «Библиотеки поэта» показала мне, что у её руководителя нет чёткой позиции в вопросе о книге О.Мандельштама, а есть желание максимально затянуть её подготовку ради вящего самоуспокоения.

Но время не ждёт, затяжка с выпуском этой книги нам явно не на руку. Создаётся нездоровый ажиотаж, который используется нашими зарубежными противниками с политическими целями. Издание книги О.Мандельштама (не содержащей решительно ничего вредного и отлично, тщательно подготовленной Н.И. Харджиевым) безусловно покончило бы с нездоровым ажиотажем и ударило бы по политическим спекуляциям наших врагов»
(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 537, л. 1).

Стукалин, который ещё год назад не возражал против выпуска однотомника Мандельштама в «Библиотеке поэта», вдруг взял паузу, оставив последнее слово, по сути, за Приймой. Почему? Всё дело заключалось в том, что в конце 1972 года в «Литгазете» появилась крайне спорная статья фактического руководителя отдела пропаганды ЦК КПСС Александра Яковлева «Против антиисторизма», которая вызвала грандиозный скандал не только в писательских кругах, но даже в партаппарате, после чего автора материала удалили из Москвы послом в Канаду. Напуганный реакцией на статью Яковлева, Стукалин опасался просчитаться, ко двору ли придётся томик Мандельштама. А проконсультироваться оказалось не с кем. Секретарь ЦК Пётр Демичев вникать в это дело не хотел, а беспокоить Михаила Суслова было боязно.

После некоторых раздумий Стукалин предложил одному из подразделений Госкомиздата СССР отдать макет томика Мандельштама на дополнительное рецензирование. Кому именно Главная редакция художественной литературы Госкомиздата СССР заказала рецензию, пока выяснить не удалось. Но зато в архиве нашёлся анонимный отзыв «О составе однотомника стихов О.Мандельштама и Примечаниях к нему». В отзыве говорилось:

«В однотомник О.Мандельштама входит 280 оригинальных стихотворений, ранее публиковавшихся в его книгах «Камень» (1, 2, 3) (1913, 1916, 1923), «Tristia» (1922), «Вторая книга» (1923), «Стихотворения» (1928), в других изданиях, стихи 1930–1937 гг., а также переводы восьми стихотворений из старофранцузского эпоса, Жана Расина, Огюста Барбье и четыре сонета Франческо Петрарки.

Первое публикуемое в однотомнике стихотворение датировано 1908 годом, последнее – 4 мая 1937 года.
По существу в однотомник вошло всё, что создано О.Мандельштамом почти за 30 лет поэтической работы (не имеется в виду – проза). Нельзя сказать, чтобы это был объёмный итог тридцатилетия: в общей сложности около 7 авторских листов стихов.

О.Мандельштам оставил образцы истинной поэзии – стихи, отмеченные глубиной поэтического видения, самобытностью выразительных средств, остротой мысли, огромной эрудицией поэта. К ним можно отнести «Дано мне тело – что мне делать с ним…», «Нет, не луна, а светлый циферблат», «Старик», «В спокойных пригородах снег…», «Кинематограф», «Холодок щекочет темя», «Нашедшему подкову» и другие стихи, в которых чувствуется большой талант О.Мандельштама.

Вместе с тем, достойно сожаления, что в поэзии О.Мандельштама слишком глухо выражено время Революции, советское время, что за двадцать лет его работы в советской литературе талантливый поэт не обогатил её произведениями классического масштаба, как это смогли сделать работавшие с ним по существу в одно и то же время А.Блок, Вл. Маяковский С.Есенин, Э.Багрицкий и другие.

С точки зрения собственно-профессиональной было бы неверно считать всё написанное О.Мандельштамом совершенным и неуязвимым. Есть, к сожалению, и строки, и строфы, и стихи, несущие на себе следы языковой небрежности или неоправданной приблизительности мысли и образа: «боюсь, лишь тот поймёт тебя, в ком беспомощная улыбка человека, который потерял себя», «Жизнь упала, как зарница, как в стакан воды – ресница», «Когда пронзительнее свиста (?) я слышу английский язык» (?..), «В стенах Акрополя печаль меня снедала по русском имени и русской красоте…» и т.п.

Говорить о том, что не всё поэтическое творчество О.Мандельштама являет собой вершины совершенства мы вынуждены потому, что нельзя не заметить стремления составителей и комментаторов однотомника фетишизировать каждую поэтическую строку О.Мандельштама. Это особенно проявляется в скрупулёзности и обширности Примечаний к стихам О.Мандельштама.
В этом смысле весь однотомник являет собой прецедент – не имевший места прежде в изданиях Большой серии Библиотеки поэта. Поэты разного уровня и равной меры сложности представлялись в этой библиотеке главным образом – стихами, творчеством. И вступительные статьи и комментарии шли всегда вслед за творчеством.
В однотомнике же О.Мандельштама они (статья и комментарии) занимают место почти равное объёму самих поэтических произведений. К примеру: издание Б.Пастернака в этой серии (1965 г.) 550 стр. поэзии – 145 стр. статья и комментарии, М.Цветаевой (1965) 670 стр. поэзии – 110 стр. статья и комментарии, К.Павлова – соответственно – 460 и 130, «Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне» – 660 – 60, О.Мандельштам – 200 – 160).

Создаётся впечатление, что авторы Примечаний, с одной стороны, канонизируют каждую строку О.Мандельштама вольно или невольно завышают объективную оценку всего его поэтического наследства, а с другой стороны, обедняют Мандельштама, не доверяя собственно поэтической силе его стихов в воздействии на читателя и снабжая каждое стихотворение объёмными «крыльями» комментариев. Порой, к сожалению, эти комментарии не содержат новых сведений или приведены по малозначительному поводу: обилие ссылок на дневники и письма по эпизодам, не игравшим никакой принципиальной роли ни в судьбе самого Мандельштама, ни в истории нашей поэзии, обилие вариантов стихов, дублирование источников по одному и тому же факту. Например, высказывается мысль, что стихотворение «Сегодня дурной день» (20) нравилось Маяковскому. По этому факту, связанному с 16-строчным стихотворением 1911 года – в Примечаниях говорится: «По сообщению Л.Ю. Брик это стихотворение нравилось Маяковскому. (Сб. В.Маяковский в воспоминаниях современников. 1963, с. 352)». Может быть достаточно такого примечания? Нет. Автор продолжает: «См. также заметку Н.Харджиева: «Марши Маяковского» (в кн. «Поэтическая культура Маяковского», М., 1970, с. 234). Может быть, теперь достаточно?

Нет. Автор Примечаний продолжает: «Анализ авторского произнесения этого стих. см. в статье С.Н. Бернштейна «Стих и декламация» (сб. «Русская речь», Л., 1927, вып. 1, с.28, 32, 37). Само стихотворение «зарастает» под такой «густой кроной примечаний». Исчезает смысл первозданной причины самого издания однотомника. Приведённый пример, к сожалению, не единичный – так по строчкам, по абзацам и набирается объём Примечаний, почти равный объёму стихов. Однотомник О.Мандельштама лишь проигрывает от этого.

Вряд ли оправдано включение в сборник первого четырёхстишия стихотворения, идущего в сборнике под № 85, которое сам поэт после победы Октября никогда полностью не публиковал. В остальном состав сборника возражений не вызывает. Вместе с тем, считаем необходимым продолжать работу над Примечаниями, главным образом в целях сокращения Примечаний за счёт малозначительного материала, дублирующихся ссылок, навязчивой скрупулёзности «анализа» по всякому поводу. Смысл такой работы должен быть сведён к тому, чтобы из однотомника был яснее слышен голос стихов самого поэта, сейчас он невольно приглушён голосом комментаторов».

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 31, лл. 128–131).

Получив этот никем не подписанный отзыв, сотрудники Госкомидата сделали своё заключение. Они отметили:

«Главная редакция художественной литературы разделяет основные положения рецензии и просит учесть замечания при дальнейшей работе над сборником.

Полагаем целесообразным исключить из сборника следующие стихотворения:

№№     75 (Эта ночь непоправима…)
             82 (Среди священников левитом молодым…)
             85 (Я не искал в цветущие мгновенья…)
           184 (Наушнички, наушнички мои!..)
           273 (Негодованье старческой кифары…)

Просим также из примечания к стихотворениям 186–187 (стр. 308) исключить, строки, отмеченные в макете красным карандашом.

Макет книги возвращаем».

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 31, л. 127).

В принципе после исключения пяти текстов поэта книгу можно было бы подписывать в печать. Но Прийма вновь засомневался и откровенно стал тянуть время, выискивая новые блохи и придираясь к мелочам. Получив от редакции очередную отписку, Дымшиц вышел из равновесия.

25 июля 1973 года он сообщил Прийме:

«Получил Ваше письмо от 17 июля.

Хочу обратить Ваше внимание на одно странное обстоятельство: Вы занялись медицинской диагностикой на расстоянии. В предыдущем письме Вы что-то пишете о болезни Н.И. Харджиева, хотя он здоров. В новом письме Вы констатируете у меня «крайнее нервное возбуждение», хотя у меня нервы в порядке (так считают мои врачи). Вы, думается, не делом занялись, ставя диагнозы на расстоянии. Но это – в сторону…

По существу же дела Вы меня нисколько не убедили в том, что моя вступительная статья Вам нужна. Даже наоборот: своим письмом Вы убеждаете меня в обратном.

Вас не устраивает «общий пафос статьи». Переписывать её я не могу и не буду. Часть её опубликована, создавать полностью отличный от неё вариант я не стану (тем более, что опубликованная часть служит нашему общему делу).

Вы так и не смогли сказать мне, что именно я, по Вашему мнению, не выполнил из пожеланий рецензента Госкомиздата. (Да Вы этого и не можете сделать, так как к этим пожеланиям я отнёсся весьма внимательно.)

Ссылка на рецензию Госкомиздата на состав и примечания не носит делового характера, так как эта рецензия не имеет отношения к моей статье (важно то, что я учёл замечания рецензента, писавшего непосредственно о моём сочинении).

Замечание о том, что я якобы неверно трактую стихотворение «Восславим, братья, сумерки свободы…» в рецензии Госкомиздата не содержится. На Ваше предложение о его трактовке я отвечаю негативно. Я знаю самое стихотворение и обстановку, в которой оно возникло, знаю положение дел вокруг него в зарубежной прессе и должен с огорчением констатировать, что в оценке этого стихотворения Вы (конечно, невольно) совпадаете с оценкой, даваемой нашими идейными противниками. Через некоторое время я собираюсь печатно дать отпор одному скандинавскому советологу, который посвятил статью-доклад специальной извращённой трактовке этого стихотворения, его неверному «прочтению». Как же могу я в таком случае менять что-либо в статье?

Не считаю я, что стихотворение «В Петербурге мы сойдёмся снова» в его окончательной редакции не «украшает» автора. Я пишу о нём мельком и специального экскурса в него делать не намерен.

Относительно общедемократических мотивов я мнение рецензента учёл, эти места отредактировал, – Вам не стоило к этому возвращаться.

О «пушкинском историзме» рецензент Госкомиздата ничего не писал. Вы тут что-то спутали. Быть может, у Вас имеется какой-то другой рецензент или советник?» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 462, лл. 6–7).

Исходя из вышеизложенного, Дымшиц предложил вообще его статью не печатать. Прийма такой постановки вопроса не ожидал. Одно дело оттягивать сдачу книги Мандельштама в набор под предлогом необходимости переделки имеющейся вступительной статьи и другое – заново заказывать предисловие. Прийму тревожило даже не то, что ему пришлось бы искать другого автора (а это, кстати, было бы непросто, не всякий литературовед, понимавший толк в творчестве Мандельштама, согласился бы на какие-то умолчания и прочие хитрые уловки). Он не знал, как потом оправдаться перед начальством за трёхлетнюю возню с Дымшицем. Его бы устроил другой вариант – оттянуть принятие окончательного решения ещё на какое-то время (пока в отношении Мандельштама не определятся секретари ЦК партии).

Однако Дымшиц ждать не хотел. Он был уверен в своей правоте и требовал от Приймы определённости. 16 августа 1973 года критик отправил издателю очередное напоминание. Дымшиц писал:

«Я не думаю, что стою в отношении моей рукописи «на позициях собственной непогрешимости» (как Вы пишете). Это предположение ничем не подтверждается. Вспомним некоторые факты. Написав для Вашей редакции статью, я получил письменные отзывы (Н.О. Тихонова, В.О. Перцова и Ваш) и реализовал содержавшиеся в них замечания. Два раза ко мне приезжала редактор тов. Л.С. Гейро, и я работал над рукописью по её пожеланиям. По Вашей инициативе я встречался с Вами в Москве, выслушал Ваши соображения и реализовал все те из них, по которым мы с Вами договорились. Когда пришла рецензия из Госкомиздата, я – как Вы сами мне пишете – прислушался «не только к тексту рецензии, но и к замечаниям рецензента, сделанным на полях рукописи». Далее от Вас пошли письма, которые, к сожалению, не содержали конкретных предложений, а только призывали меня к тому, чтобы я был «оптимистом», «трезвенником», чтобы я ещё раз прошёлся по рукописи и «внёс в неё поправки, которые сам сочту необходимыми» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 462, л. 8).

Спор с Приймой грозил затянуться до бесконечности. Дымшиц понял, что пришло время задействовать тяжёлую артиллерию. Но кого именно? Выбор пал на Николая Грибачёва.

В своё время Грибачёв участвовал в развязывании войны против космополитов. Его люто ненавидели либералы. Оппоненты очень рассчитывали задвинуть Грибачёва на задворки литературной жизни в годы оттепели. Но гроза западников не только не утратил при Хрущёве своих позиций, а ещё больше их укрепил. Автоматчик партии оказался при власти и в застойную пору. Он имел прямые выходы на самого Брежнева.

Зная всё это, Дымшиц 29 сентября 1973 года написал Грибачёву:

«Дорогой Николай Матвеевич!

Зная доброе и внимательное Ваше отношение ко мне, решаюсь обратиться к Вам с просьбой. (Пишу, а не прихожу сам, так как уезжаю до средины ноября в Закавказье, в отпуск.)

А просьба вот какая: прочитайте, пожалуйста, рукопись моей статьи – предисловия к стихам Мандельштама в «Библиотеке поэта». Вы – член редколлегии этой «Библиотеки», – скажите, чтобы Вам прислали моё сочинение.

Я никак и ничем не смею «предварять» Ваше впечатление от рукописи (да и слишком уважаю глубоко самостоятельное мнение Ваше, чтобы на него «покушаться»). Вам самому всё будет ясно, если Вы согласитесь прочитать мою рукопись. Но хочется сказать Вам нечто об обстоятельствах, сопровождающих эту мою работу.

Два года тому назад редакция «Библиотеки поэта» заказала мне эту статью и очень меня торопила. Я взялся, так как немного знаю эпоху (читал XX век русской литературы в ВУЗах) и понимал задачу ещё и как контрпропагандистскую (знаю линии «советологических» интерпретаций и фальсификаций творчества
Мандельштама).

Как Вы, разумеется, понимаете, я не апологет всего в поэзии Мандельштама, но убеждён, что надо вырвать его наследство из грязных лап разных глебов струве, борисов филипповых, иваров ивасков, М-м Мандельштам (стервы и фурии, которая уничтожила рукописи ряда стихов мужа на советские темы и написанных с решительно революционных позиций) и т.п. негодяев.

Статью я написал за две недели, которые мне были даны, и представил её в редакцию два года тому назад. Писал, не вступая, разумеется, в прямую полемику с гадами, но всей сутью, всеми линиями против них и их пропагандистских лживых «линий».

А что далее: два года статья «томится» в редакции. Были отзывы Н.Тихонова, В.Перцова, Ф.Приймы, рецензента Госкомиздата. Все замечания и советы рецензентов я учёл и реализовал (кстати, все они считали, что статью с поправками можно печатать). Но руководитель «Библиотеки поэта» Ф.Прийма повёл себя как прийма-балерина, меняя жесты один за другим. (Работать с ним просто невозможно.) Мне совершенно ясно, что Ф.Прийма самым элементарным образом боится издавать книгу Мандельштама. Между тем, есть решение – книгу надо издавать. Затяжка нам ни к чему, она на руку нашим противникам за рубежом и разным (мягко выражаясь) склочникам у нас, в недалёкой близости. Прийма же всё тянет, тянет и тянет… Иногда пытается предложить мне такие толкования отдельных стихов Мандельштама, в которых, конечно невольно, совпадает с «советологами»…

Я уже писал Ф.Прийме, что готов забрать свою статью, так как ничего хуже нет, чем статья «замученная» (Вы, публицист, меня хорошо поймёте).

Словом, – Очень прошу: «может быть, Вам удастся разрубить этот «узел».

И простите великодушно, что потревожил Вас (но дело литературное и политическое).

Сердечно Ваш А.Дымшиц.

 

P.S. Да, забыл сказать: извлечение (меньше половины) из моей статьи было помещено в «Вопросах Литературы» (1972, № 3). Оно было встречено поддержкой в некоторых зарубежных коммунистических и прогрессивных органах печати и яростным озлоблением печати реакционной (отымают один из козырей!!! не выбрасывают Мандельштама из советской литературы!!! т.д.). Естественно, что в рукописи, которую я вновь и вновь правил для «Библиотеки поэта», я вёл активную редактуру в ненапечатанных кусках, меньше и осторожнее редактировал напечатанное.

А.Д.»

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 274, лл. 1–2).

Чутьё Дымшица не подвело. Грибачёв, который никогда не любил Мандельштама, тем не менее понимал, что дальше замалчивать и не издавать этого поэта вредно, и что это дело не только литературное, но и политическое. Поэтому он тут же связался со своими покровителями в ЦК и всё уладил. Книга Мандельштама в «Библиотеке поэта» вышла уже через несколько месяцев, но в магазинах её было не достать, а на чёрном рынке она стоило не меньше трёх червонцев, что в 70-е годы считалось огромными деньгами.

 

Вячеслав ОГРЫЗКО