Натан СОЛОДУХО: УВИДЕТЬ МИР С ИЗНАНКИ БЫТИЯ

№ 2006 / 23, 23.02.2015

Россия всегда была родиной мыслителей, поражавших своей неординарностью, коренной самобытностью, истовым служением Истине и метафизическим размахом своих построений. Такими были Константин Циолковский, Николай Фёдоров, Павел Флоренский, Владимир Вернадский, Александр Любищев, Лев Гумилёв, недавно умерший Александр Зиновьев. Но сколько их, живых философов, чья известность столь контрастирует с их подлинным значением? Навскидку можно назвать Фёдора Гиренка, Сергея Хоружего, Вадима Руднева, Евгения Головина, Натана Солодухо, а всех не перечесть. Сегодня наш собеседник – казанский философ Натан Моисеевич Солодухо (р. 1952). Движение к философии у Натана Моисеевича не было прямым и простым. Окончил физико-математическую школу Казани, затем физический факультет Казанского государственного университета. Пять лет работал инженером в технологическом НИИ вычислительной техники, параллельно сдавал экзамены кандидатского минимума по философии. В педагогическом институте прошёл путь от ассистента до профессора, доктора философских наук. С 1996 года по настоящее время – заведующий кафедрой философии Казанского государственного технического университета им. А.Н. Туполева. Автор сборника стихотворений и поэтических эссе «От бытия до небытия» (Казань, 1999). Экспонировал на художественных выставках свои живописные и графические работы. Но главной своей заслугой считает разработку оригинальной «философии небытия».

– Какую роль в вашей жизни и работе играет город Казань? Таким ли сложилось бы ваше мировоззрение, родись вы в другом городе?
– Город Казань – моя малая родина, и, конечно, местный природный ландшафт, культурные особенности сыграли свою роль в моём формировании. Детство, как известно, у человека одно и длится оно в памяти всю жизнь. Я помню смолистый сосновый лес, травянистые поляны со стрекозами, кусты бузины в палисаднике, обрывистый берег неширокой речки Казанки, в которой ловил ершей на самодельные удочки со старшим братом… Но моя большая Родина значительно шире – это Советский Союз, Российская Империя. Дед по моему отцу Моисею – Герц Солодухо, так же, как и бабушка Анна Долинская, вышли из польско-литовской, а ныне белорусской земли. Мама Зинаида родилась в Грузии, куда с царской армией попал мой дед Николай Шевченко, имеющий общие родовые корни с Тарасом Шевченко. Свою невесту – мою бабушку Ксению Алексееву дед Николай нашёл в русском поселении на севере Армении. Мои отец и мама встретились на Кавказском фронте в годы Великой Отечественной войны. Несмотря на то, что я родился и всю жизнь прожил в Казани, я никогда не переставал чувствовать свою связь с многообразным и единым Российским государством.
– Это правда, что вы принадлежите к известной в Казани династии учёных?
– Мой отец почти всю жизнь, до 82 лет, преподавал в Казанском государственном университете на кафедре исторической геологии и палеонтологии. В честь отца его именем назван ряд ископаемых форм фауны и флоры, открытых и описанных геологами нашей страны. Старший брат Эдуард стал доктором филологических наук, профессором, получил звание лауреата Европейской лингвистической премии за разработку теории фразеологического сближения языков славянской, романской и германской групп, возглавлял кафедру иностранных языков Казанского медицинского института до последних дней своей жизни (до 1997 года). Ну а я нашёл себя в занятиях философией.
– Главным недостатком современной философии считается её превращение в сплошное комментирование, переиначивание заимствованных философских концепций, поголовное эпигонство. В чём заключается оригинальность вашего подхода?
– Моя философская позиция отличается от других тем, что я пытаюсь увидеть то, чего нет в реально существующем мире, взять в расчёт то, чего нет. Естественно, что я не отрицаю существования того, что видят все, просто добавляю к этому то, чего нет. И получается нечто иное в принципе – обнаруживается значительно более широкая система реальности. Прибавляется ещё одна очень важная часть мира, которую, как ни странно, философы не замечают или игнорируют.
– Вот это-то и смущает. Как можно добавить то, чего нет?
– Наверное, требуется некоторое интеллектуальное усилие, чтобы понять мою мысль. Я попробую изложить её просто, насколько это вообще возможно. Всякий предмет есть его несуществование в качестве любого другого предмета. Если бы дело обстояло иначе, ни один предмет не реализовался бы в качестве самого себя. Таким образом, каждый предмет есть то, что он не есть. Это «не есть» в бесконечно многообразных формах присутствует в каждом предмете как нерасторжимая с ним часть и образует гигантскую и очень действенную сторону мира. Отмеченное позволяет утверждать, что отсутствие не менее реально, чем присутствие, небытие – реальность отсутствия. В конечном счёте, бытие – это всё реально существующее, а небытие – всё реально же не существующее.
– Выходит так, что бытие выступает лишь частью большей системы, которую и приходится рассматривать?
– Но такая перспектива даёт совершенно иную картину мира, она позволяет посмотреть на мир ещё и с другой, обратной стороны, позволяет увидеть мир «с изнанки» (со стороны небытия), а не только с его «лицевой стороны» (со стороны бытия). Моя картина мира не предполагает мистики, она вполне обходится без религиозной догматики, зато позволяет предложить свой, более фундаментальный вопрос, чем так называемый основной вопрос философии. Поскольку проблема соотношения бытия и небытия шире вопроса об отношении сознания к материи, то решение этой проблемы предшествует спору материализма с идеализмом. Небытие есть везде, с другой, обратной, «изнаночной» стороны бытия. Небытие – другой слой, незримо присутствующий за бытием, сопровождающий бытие. Если быть ещё более точным, то небытие – это даже не особый слой, который расположен «за». Небытие «внутри» бытия, наполняет и пронизывает его. Это сущностное небытие имманентно бытию. Сущностное небытие обеспечивает возможность возникновения относительного небытия конкретных бытийных форм.
– Таким образом, в качестве основного вопроса философии вы рассматриваете проблему о соотношении бытия и небытия?
– Эту проблему я называю исходной философской проблемой и даю свой вариант её решения. Мир, по моему мнению, представляет собой онтологическое единство бытия и небытия, которые взаимосвязаны между собой и оказывают влияние друг на друга. Казалось бы, всё достаточно ясно и просто: есть бытие и есть небытие, надо учитывать реальность того и другого.
– В то же время в современной философии продолжается «третирование небытия». К чему думать и говорить о том, чего нет? Пустое занятие! Господствующая «философия бытия» исчерпывается одной аксиомой: «Небытия нет, и это всё, что можно о нём сказать»…
– В том-то и дело, что подавляющее большинство философов отказывают небытию в онтологическом статусе; если они и признают небытие, то лишь в гносеологическом смысле. Это и удивительно, и понятно одновременно. Удивительно непризнание реальности небытия, то есть отсутствующего, которое можно фактически ощутить с помощью органов чувств. И понятно неприятие небытия, так как бытие есть повсюду и в нём не видно «прорех». Проблема небытия обладает отталкивающей силой – с небытием человек связывает, прежде всего, конечность жизни – собственную смерть. Между тем представление об океане небытия у нас «под ногами» должно порождать ещё большую тягу к бытию, трепетное отношение к нему и жажду жизни. Хотя небытие преследует нас по пятам, грозит нам разрушением и смертью, мы о небытии почти не задумываемся, считаем, что оно скрыто от чувственного и интеллектуального взора. Это напоминает положение страуса, который прячет голову в «песок бытия».
– Кажется, Ницше сказал, что никто не может безнаказанно дотронуться до таких леденящих кровь абстракций, как бытие и небытие…
– Возможно. Но чем же замещается незнание небытия? Прежде всего, религиозной верой и мифологией. Земное небытие трактуется как вечная загробная жизнь. Заметьте, философия и наука дают знание о бытии. О небытии же философия ещё пытается что-то говорить, а наука вообще молчит. Мартин Хайдеггер точно подметил: «О Ничто наука ничего знать не хочет». Есть довлеющая над европейской культурой сила традиции, идущая от Парменида, провозгласившего, что есть только бытие, а небытия нет совсем, более того, что признание небытия есть путь ложный, ведущий к заблуждению в познании. Его аргументы показались столь убедительными, что европейцы перестали замечать небытие.
– Это было свойственно только западной философии, в восточной традиции всё обстояло несколько иначе…
– «Философия небытия» – это в целом новая для европейцев философская парадигма, восточной же культуре она более близка: индуистское великое растворение мира и его проявление – День и Ночь Брамы; беззвучные, невидимые, глубочайшие врата рождения мира – Дао у китайцев. Для западного человека «философия небытия» предлагает нетрадиционный взгляд на мир в целом, рисует непривычную картину мироздания, кардинальным образом меняет устоявшееся мировоззрение, в котором центральное место занимает бытие и его проявления.
«Философия небытия» за исходный пункт, за точку мирового отсчёта, берёт не бытие, а его противоположность – небытие. Не бытие, как это считается в подавляющем большинстве философских систем, а небытие выступает основополагающей, исходной философской категорией. В этом принципиальный отход от сложившейся в истории философии традиции. Даже в тех философских системах, где так или иначе использовались понятия небытия, ничто и т. п., они не являлись основополагающими, а служили дополнением, прибавлением, противоположностью к центральным понятиям бытия, сущего, существования и т. п. Это касается и Демокрита, и Платона, и Аристотеля, и Гегеля, и Сартра. Правда, есть некоторые исключения из общего правила, скажем, средневековый философ и теолог Экхарт. В результате сложилась онтология – учение о бытии как таковом, о его видах и атрибутах. Учения о небытии в истории философии не сложилось. И стоит теперь заговорить о небытии в рамках философии, как ему не находится здесь законного места. Говорят даже так: «Разговор о небытии – не философский разговор». И такая реакция в традиционном понимании философии вполне справедлива. Следовательно, необходимо менять традицию, необходимо разрабатывать новый раздел философского знания, дающий содержательное, конструктивное учение о небытии.
– На основании каких доводов вы приходите к заключению об исходном характере небытия?
– Можно выделить по крайней мере три подхода, позволяющих говорить об исходности небытия в этом мире. Во-первых, мне всегда интуитивно казалось, что если бы в мире ничего не было, то это состояние было бы более естественным, чем то, которое отягощено присутствием реально существующего. Для того чтобы ничего не было, ничего и не надо. Удивление скорее вызывает, что мир есть в своём реальном многообразии, что в нём реально существуют разнообразные проявления нечто. Удивительно, что вообще что-то есть в мире. Ощущение такое, что для того, чтобы нечто было, необходимы какие-то или чьи-то усилия… Эти суждения подтверждаются физическими представлениями: любая система, в том числе и мир, должна стремиться к состоянию с наименьшей потенциальной энергией, но именно система, не имеющая никаких реальных объектов, и будет обладать минимумом энергии, равным нулю, в отношении отсутствующих объектов. Таково же должно быть и исходное состояние мировой системы.
Во-вторых, материалисты и идеалисты давно ведут спор о первичности в мире либо материи, либо сознания в широком понимании последнего – как человеческого, так и нечеловеческого, мирового сознания. Если допустить, что правы материалисты, то надо признать, что материя сама себя порождает в целом, существуя вечно и бесконечно. Это бездоказательный тезис, который носит характер постулата, он ничем не хуже и не лучше утверждения идеалистов об абсолютности идеального начала, его вечности и бесконечности. Если теперь допустить первичность идеального сознания, мирового духа, то неизбежно встаёт вопрос о его происхождении, о его детерминации, так же, как и относительно материи. Откуда само сознание (мировой дух) в этом мире? Вопрос остаётся без ответа. Так как бытийные начала не удовлетворяют подобную логику, следовательно, в качестве первоначала приходится искать что-то иное, отличающееся от любых бытийных материальных и идеальных явлений. Таковым служит небытие.
Наконец, можно оттолкнуться от определения субстанции. Субстанция не требует внешней детерминации для своего существования и сама служит причинной основой всего реально существующего. Субстанция абсолютна, вечна и бесконечна. Возникает вопрос: чему присущи атрибуты абсолюта – бытию или небытию? На мой взгляд, небытию. Рассматривая ещё в 80-е годы проблему времени и пространства в книге «Однородность и неоднородность в развитии систем», я пришёл к выводу, что пространственная бесконечность и временная вечность свойственны лишь небытию, в бытии есть длящееся время и простирающееся пространство. Вообще все абсолютные характеристики оказываются в небытии, а потому само небытие абсолютно.
– Но ведь можно сказать, что «небытие, которое есть» – часть всего существующего, то есть бытия. Следовательно, бытие шире и основательнее небытия.
– Такого рода рассуждения не могут считаться удовлетворительными. Небытие подстилает бытие. В единстве небытия и бытия небытия неизмеримо больше, чем бытия. На каждую единицу бытия приходится бесконечное количество единиц небытия. Так, бытие конкретного предмета как такового в данном месте и в данное время означает относительное небытие всего остального (безграничного многообразия форм) в данном месте и в данное время. Если способ существования бытия – нечто, то способ существования небытия – ничто. В небытии заложен заряд миллиардов возможностей, из которых реализуется в бытии всегда лишь одна. Беседу вели Михаил БОЙКО и Алексей НИЛОГОВ